К 15.00 ковыляет к выходу профессор. На четырех этажах мгновенно пустеют ординаторские. Сестры на постах расслабляются, уходят пить чай.

Детский травматолог Игорь Тихомиров спускается на дежурство в приемный покой. Танечка уже сидит за столом – макияж, колпачок, прозрачный халат в талию застегнут на все пуговки. Никаких бесполых цветных «пижам» - снежная сестренка, чистенькая девочка. «Моя девочка», - сладко думается Игорю.  

- Как жарко… - жалуется Таня, обмахиваясь историей болезни.
- К ночи станет прохладнее, - успокаивает доктор.
- А если нет? - улыбается Танечка.
Глаза у нее детские, вызывающе ясные.
- Если будет жарко, я тебе обеспечу воздушную прослойку, - тихо произносит Игорь. А сам видит ночную процедурную, лунные блики на инструментах, белеющую в темноте Танюшку, аккуратно наклонившуюся к подоконнику. Игорь видит свои руки, откидывающие полу халатика на узенькую спину девушки. «Я люблю врачей, потому что у них всегда чистые пальцы…» - однажды прошептала Танечка. В тему прошептала, вовремя – длинные пальцы хирурга были в упругом, тесном, влажном… Но сегодня, в жаркую июньскую ночь, Игорь обеспечит Тане сочленение в единственной точке – без шлепков, трений, без пота, мятых тряпок. Хватит длины, изгиба ее змеиной спинки – под нужным углом, в нужном расширении…

Господи, как же он жил без этого, долбоеб… Сколько баб вокруг – юных, сочных. Нет, сидел под каблуком десять лет, придурок. Ничего наверстаем.  

Доктор рефлекторно потягивается, угоняя кровь от разбухшего комка под халатом. «Твою мать, - думает он, - что-то я не ко времени, белый день на дворе».

* * *
В 18.00 Игорь бросает запрещенную фразу:
- Тихо для первой недели каникул, не находишь?
Танечка прижимает пальчик к губам:
- Хватит на сегодня, Игорь Александрович – три сотряса и один перелом, вам мало?
Окончание фразы звучит двусмысленно, как приглашение к игре.
- Мне - мало, - подхватывает подачу Игорь. – А тебе?
Можно не спрашивать. Можно не смотреть в это детское безмятежное лицо – за него говорит розовая соленая устрица с хищными лепестками, всегда влажная, блестящая, гостеприимная…

«Кончится когда-нибудь этот день, или нет?» - думает Игорь и выходит на крыльцо покурить.
Действительно душно, даже к вечеру - ни ветерка, ни шороха листьев в больничном парке. Континентальное лето накатило, как скорый поезд – с пылью, жарой под тридцать, тополиным пухом. Зато детям раздолье – вырвались из школы, носятся как кони, падают с гаражей, лазят по подвалам, игнорируют светофоры – работайте, доктора. Хорошо, что сегодня последнее дежурство, завтра - палатку в багажник, два спальника для себя и Танечки, и на озера. Хотя бы неделю они заслужили. Сколько можно париться в грязном городе, сколько можно трахаться урывками на узких кушетках и на Танькиной скрипучей общежитской кровати. К себе не поведешь – на жену (бывшую, слава тебе господи!) плевать, но Олежке всего девять – не поймет. Прижмется к мамочке, и они молча вытаращатся в четыре одинаковых зеленых глаза – папа бабу домой привел!

Жена, дура, так гордится, что сын подобрал все капельки с ее породистого лица. Еще с пузом плавала вокруг Игоря, щелкала по носу и посмеивалась:

- А вот эта курносая деталь нашему мальчику ни к чему.
- Смотри, чтобы главная деталь нашему мальчику досталась, - отшучивался он.
И правда, когда Олежка родился – трудно, едва вывернулся на свет со сломанной ключицей - казалось, выпросила жена сына для себя: весь в мамашину родню, в этих блятских поляков. Но Игорь только посмеивался – родинка, кофейный росток, тихомировская отметина на пухлом младенческом плечике. Отцовская география, не отвертишься. А потом из пацана полезла кержацкая стать, крепкие плечики, широкие кулачки, прыть родная, тихомировская. Ползал, как ящерка, шишки набивал. В три года навернулся с письменного стола – вторая ключица треснула. Игорь тоже в детстве без переломов не обошелся, бегал на костылях - потому и травматологом стал, наверное.

Ничего – вырастет, пустим энергию в мирное русло. И никакие разводы его от парня не оторвут, никакие тещи и бывшие жены.  

К Игорю присоединяется покурить дежурный анестезиолог, молчун, холостяк, бородатый бабник. Даже Танечка – фыркает, но глазки ему строит. Вот и сейчас выскочила на крыльцо. Э, нет, ей не до кокетства – протягивает телефонную трубку: «Скорая!».

- Да, - отвечает Игорь, - ага, щас передам. Чейн-Стокса? Агонирует… Может, и довезете. Ладно, ждем.
- Готовься, Серега, – это он анестезиологу, - пацана везут из центра. Безнадега - под грузовик влетел – вроде разрыв печени, перелом основания черепа, и, похоже, гематома нарастает.

- Откуда в центре грузовик? - задумчиво произносит бородач.
Медлительность эта обманчива – Игорь знает. Если выкарабкается дите, то во многом благодаря Сереге – лучше спеца в клинике нет. И хирургическая бригада сегодня крепкая.

Свое дело Игорь тоже знает – не его больного везут, быстро протечет парень мимо приемного покоя, не нужен ребенку лишний врач. Поэтому, когда к крыльцу подлетает скорая и мимо Игоря протаскивают носилки, он всего лишь придерживает дверь. На носилках ритмично дергается комок – без лица – грязная кровь, слипшиеся волосы. Из этого месива раздается монотонный стон, как заевшая пластинка. Вывернутая нога в маленькой кроссовке.

Танечка бежит за носилками, а Игорь на крыльце лезет за сигаретами.  
- Откуда в центре грузовик? – неожиданно спрашивает он у потного водителя.
- Да заблудился пидарас какой-нить. Шары залил, нах…
Жарко. Ладонь у Игоря мокрая, сигарета горькая. Сглазил, блять. Хотя чего ему-то волноваться – пусть хирурги суетятся. Похоже, именно они станут для мальчишки апостолами – реанимация отдыхает, уйдет малый на столе.

* * *
21.00. Танечка все бумаги отложила, пьет чай, оставляя на кружке розовое пятно. Яркое такое.
«Помада у нее жирная, - лениво думает Игорь. – На кой ей к ночи помада?.. Че-то долго они в операционной. Неужели тянет парень? Вот молодец… Надо начмеду позвонить, сообщить, что тяжелый, что сейф опустошим. Хорошо, что кровь вторая – ее до хера…»

- Ты завтра во сколько за мной заедешь?
- Что?
- Иго-о-орь, - вполголоса говорит Танечка, - о чем думаешь?
И ждет ответа, смотрит ясными глазами.
«Нет, дорогая, мысли мои тебя не касаются. Тебя вообще моя верхняя голова не касается».
- Таня, у тебя помада везде – и на кружке, и на зубах.
- Где бы мне ее еще оставить? – шутит девушка.
«Вот дура, - вдруг раздражается Тихомиров. – Ничего в башке, кроме хуя».
- Хочешь в рот взять, Таня?
Девочка задыхается, как после удара. Тихомиров и сам не понимает, какого черта, но способен только похлопать ее по плечу:

- Прости. Ты права – очень жарко. У меня с головой что-то.
Он опять идет курить, но не на улицу – зачем-то в подземный переход. Там есть ниша, где прячутся с бычками и пивом пациенты-подростки. Игорь садится на корточки, как зек, и мутно смотрит в одну точку. На кафеле намалевана всякая хрень, мусор, бычки валяются, где-то за углом шуршит крыса.

- Клиническая больница, ептыть! – свирепеет Игорь. – Помойка! Иностранцы ездят опыт перенимать…
Духота стоит страшная, над головой у мокрого Тихомирова четыре этажа дореволюционной постройки. Огромный карточный дом – вот-вот рассыплется.

А может, и хорошо бы сейчас – вся эта махина на голову. Все равно ничего не светит впереди – жену и сына просрал, квартиру менять западло. На Таньке жениться и поселиться в общаге? Танька-мокрощелка – жена. Цирк! Вот работа спасает. И гробит тоже. Сейчас, например – въябывает наверху бригада, а все зря. Тоска какая…

* * *
В 22.00 он мирится с Танечкой – неловко, нелепо. Целует в затылок, бормочет что-то из-за спины, чтобы в глаза не смотрела. И быстро отстраняется от ее напрягшихся ягодиц.

Тоска сместилась за грудину, поворочалась, устроилась надолго. Надо бы в отделение сходить, а заодно в реанимацию – вывезли ребенка из операционной, Таня сказала. Но Игорь опять курит на крыльце: надо будет - позовут.

Солнце спряталось за деревьями, длинные тени хватают за ноги. Рядом вырастает бородач, достает сигареты. Спокойный, как танк.

- Ну, что там у вас?
После второй затяжки анестезиолог говорит:
- Кома. До утра не протянет – там еще ДВС попер. Хуле – льем, а толку?
- Почему-то родители не ищут.
- Странно. А может, алкаши какие. Парень-то, видать, сам оторванный – представляешь, я такое впервые вижу – обе ключицы переломаны…

Травматолог Тихомиров глохнет. Серега еще что-то говорит – как из-под воды. Из ватного пространства исчезают цвета и запахи. Потом Игорь пытается бежать по лестнице, но ноги вязнут в пластилиновых ступеньках. Никелированная дверь реанимации глухо всхлипывает за его спиной. Игорь не слышит мерного жужжания и не видит людей в халатах. Он тупо шагает к маленькой запеленутой мумии с трубкой во рту. Внимательно и равнодушно разглядывает незнакомое искореженное лицо.

«Зачем нашему мальчику эта курносая деталь?» - слышит он голос жены. «Правильно, - через девять лет соглашается Игорь. – Хорошо, что ты подарила ему свою горбинку, а то был бы курносой деревенщиной, как этот - гиблый, безнадежный, не мой».

Он спокоен, и совсем не хочет сдвигать простыню с левого плеча. Он не хочет видеть родинку, родовую, тихомировскую, овальное кофейное зернышко величиной с копеечную монету. Он просто знает, что она есть.

Совпадение, простое совпадение. Реальность, вывернутая наизнанку. Бразильский извращенный сериал. Они всегда с хеппи-эндом, бразильские сериалы.

Игорь смеется, закатывается. Он не чувствует укола в вену – это Серега все понял, распорядился. Он не увидит прорвавшуюся в больницу жену, бьющуюся в истерике в приемном покое. Он засыпает с улыбкой на губах. Травматолог Игорь Тихомиров спасен – мальчик уходит без него. В первую минуту новых суток. Ребенка никто не держит за руку, как и в тот момент, когда он рванул через дорогу под колеса грузовика.

И первое, что подумает, проснувшись, его отец: «А был ли мальчик? Может, мальчика и не было…»

Tweet