Песня о спасённой девственности, Лемюэле Гулливере и самом немыслимом сексуальном опыте моей жизни…

Грустит мой дух,
В закатном беге ночи.
Сижу склонив,
Печальное чело.
Течёт змея-дорога за село,
Где ждут меня
Заплаканные очи…

Приключения любят таких людей как я. С бешеным характером, порой приводящим хозяина то к пьедесталам, то к больничной койке и неуёмной страстью к неизведанному.
Кто-то довольствуется приличной зарплатой, налаженным бытом, толстой женой-хохлушкой с мохнатым «подбородком» и кучей сопливых, но милых детей.
Не моё!

Суббота. Народ лечится после вчерашнего. Кто-то уже созрел для дурки, кому-то мало и он (она) перемещает тушку в ближайший киоск, в поисках вожделенного «лекарства». Все заняты делом, и только я, недотёпа в надцатом поколении еду в командировку.
«Жучку-шестёрку», как нынче говорят, прёт непадеццки. Периодически поглядываю на спидометр и, памятуя о наставлениях автомеханика, временно сбрасываю скорость. Говорят, что у данного вида советского металлолома на скорости в сто пятьдесят километров в час, взрываются колёса. Не факт, конечно, однако эксперименты в пизду.

Согласно поставленной самому себе задаче, за день я должен покрыть ни много, ни мало, восемьсот км. К обеду останавливаюсь у придорожной Ашханы и, взяв несколько нейтральных (картошка, капуста) пирожков, под чай из термоса и звуки «Soldier of Fortune», утилизирую их. На долгие двадцать минут закрываю глаза и погружаюсь в послеобеденный анабиоз.

Так еду до вечера. Пирогов взял с запасом, жую, пинаю, вновь пинаю и вновь жую. Вот оно счастье командировочного. Здравствуй изжога. Ближе к вечеру понимаю, что ночевать придётся в чистом поле. Доехать до промежуточного пункта не успеваю. Ну, так не впервой, прорвёмся. Дорога идёт под горку и впереди открывается сказочный вид на неширокую, но довольно полноводную реку. Метров восемьдесят, а то и все сто.

У берега отшвартован паром. Старинный, наверное, ещё половце-печенегов переправлял на земли русичей. Двигателя нет, зато есть столбы-трубы, между которыми протянут толстый трос, начинающийся здесь на берегу и теряющийся на противоположной стороне. Двое пацанов паромщиков, лет по пятнадцати от роду, берут с меня сотку денег и дружно хватаются за трос. Я от нечего делать помогаю им. Несколько минут и мы вместе с моей «шёхой» съезжаем на «терра инкогниту». Благодарю мальчишек, и оставляю им в качестве понтовитого городского презента пачку Мальборо. Подростки приходят в неописуемый восторг, а я пинаю акселератор.

Дорога, вернее не дорога, а копия с точностью до наоборот, петляет среди соснового бора. Дышится, даже не дышится, а пьётся легко и радостно. От переизбытка кислорода кружится голова. Со слов мальчишек скоро будет небольшой хутор, в котором при желании можно переночевать. Дорога выравнивается, приобретая за счёт подсыпки из щебня цивилизованный вид. Пинаю резче, ибо темнеет катастрофически быстро.

Дорога вьётся по краю глубоко оврага, обрамлённого зарослями шиповника. Вокруг меня сказочный бор. Вот сейчас из-за могучего ствола выглянет леший или чугайстырь. К сожалению, леший не выглянул и мавок на ветвях я тоже не заметил. Зато за очередным поворотом навстречу мне резво шагнула самая настоящая корова. С рогами и здоровенными титьками до земли. Я, а вместе со мной и машина, не успели среагировать на эту вводную. Парнокопытная тварь получает бампером поджопника, а машина с водителем летит с пятиметровой высоты в овраг. Поскользнувшись на выворотне, моя «точилка» совершает классический пируэт и, перевернувшись в воздухе, падает на крышу. От полученного удара, ваш непокорный неслуга стыкуется виском с чем-то твёрдым. Свет меркнет. Спасибо, снято!


Сквозь забытье мне казалось, что меня куда-то ведут, на что-то кладут. Снимают с меня одежду. Вырубленный нехилым ударом мозг подсказывает. Я вновь запил и меня невменяемого подобрали в подворотне и соответственно перемещают домой. Домой ли?

Силюсь открыть глаза, и это почти удаётся. То есть лежу и подглядываю сквозь забор ресниц. А подглядеть бля буду, есть что.
Горница деревенского дома, с ткаными половиками, петуховатыми занавесками на оконцах и русской печью, не столь интересна, как та, что стоит передо мной.

Девушка, даже не девушка, а девочка-подросток, стройная и тоненькая, как (прости народ православный) берёзка. Лет шестнадцати или чуть более того. На ней кроме тончайшей льняной рубашки ничего нет. Позади неё горит ночник в форме грибка. Выключите немедленно, она же дурочка не понимает! На фоне малого света электрического мухомора, я вижу её всю, как на ладони. Начинающие закругляться и обретать женственность формы. Маленькие и острые как у козы титечки, с твёрдыми как пульки от мелкашки сосками.

Я открываю глаза, «в полный рост» и пытаюсь сесть на своём ложе. Хрен там! Голову пронзает человеконенавистническая боль, внутри черепа отбивают всенощную, и я проваливаюсь, чёрт те знает куда. Короче сомлел, как Маша Троекурова под Пьером Безуховым. 

Вновь выплываю из нирваны уже под утро. Сквозь щели в занавесках сочится серый предутренний свет. Пить хочу жестоко, как с перепоя. Словно угадав мои мысли, появляется моя женщина-подросток. В руках большая кружка с… квасом! Божественный напиток придаёт мне сил, размачивает подошву языка, возвращает загулявшее желание жить. Начинаю задавать вопросы и выясняю следующее.

Перевернулся я почти рядом с хутором, который к слову насчитывает десяток изб, половина из которых давно не жилые. Моя Глюмдальклич гостит у деда, который в свою очередь уехал на два дня к свату в деревню.
Девочка городская, нынче закончила десятый класс и собирается поступать в институт культуры. Собственно она меня и нашла, а, найдя, сопроводила в избу.
С грехом пополам встаю, и понятливая нянька кивает мне в сторону сральника, имеющего быть в крытом дворе.

Справляя нужду, обращаю внимание на глубокую ссадину в районе левого подреберья, плавно стекающую вниз живота. Болячка густо смазана йодом. Следы от йода тянутся вплоть до моего главного и величайшего достояния. Ах, девочка! 
Вернувшись, провожу эксперимент. Пристально смотрю в глаза своей санитарки и спрашиваю о ранах и йоде. 

- Это я вас обработала, - отвечает нянюшка. - Да вы не переживайте, я ничего не высмотрела. Я под покрывалом мазала.
В этом месте девчонка краснеет, и я понимаю, что одним глазком всё же глянула. А то и потрогала чуток, одним пальчиком.

Меня кормят. Обильно, основательно и долго. Борщ, нет, это не борщ, песня! Интернационал блять! Затем гречневая каша на молоке и к ней котлета. На сладкое компот и ватрушки с творогом.
Отдуваясь, вываливаюсь из-за стола и делаю комплимент.
- Тебе бы солнышко не в культуру идти. Там без нас с тобой евреев хватит. Ты же повар от бога!

День я валяюсь в кровати, ужасно раскалывается голова, а моя добровольная Глюмдальклич делает мне компрессы, кормит пирожками и парацетамолом, поит вкусным шиповенным квасом.
Наступает вечер, и я, изготовившись поцеловаться с Морфеем, спрашиваю: - А ты милая, где спать будешь? (что характерно, без задней мысли, чай не педофил)
На что девочка отвечает: - Так на полу же, как прошлую ночь.
- Э, нет, так дело не пойдёт, - возмущаюсь я. – Кто из нас мужчина? Стели. Сегодня на полу моя очередь.

Моя настойчивость приносит совершенно неожиданный результат. Девочка гасит свет, выскальзывает из сарафана и, оставшись в одной лёгкой рубашке, приближается к моей постели.
- Вместе будем спать дядечка, - шепчет она. – Вы же меня не обидите?
- Спаси тебя бог золотка, конечно, нет, - мужественно вру я. А может, не вру?
- Вот и хорошо, - моя медсестрёнка змейкой ныряет под одеяло.

Вы когда-нибудь спали на кровати полуторке с панцирной сеткой,  вдвоём с дамой?
То-то и оно! Совокупляться, - да, но спать на ней вдвоём невозможно. Два тела постоянно скатываются в середину и друг на друга. Девочка, которую, к слову сказать, зовут Леной, Алёнушкой, фактически лежит на мне. Спокойно! Я и не говорил, что мне это неприятно. Неудобно, це факт.

А неудобство заключается в том, что тоненькая льняная рубашка не есть защита от мужчины, да ещё такого выдумщика как я, да к тому же эмоционального до сумерек. А от нянюшки пахнет юностью, цветами и молоком.
Примерно полчаса мы, то есть я и моя хозяйка ёрзаем, тактильно изучая инородное тело вблизи себя. Совершенно неожиданно обнаруживая у оппонента ту или иную неровность. Потом девочка встаёт и со словами, - Господи, как же жарко, - снимает с себя рубашку. Ну, это мы проходили…

Она лежит совершенно голенькая на мне, на моём животе. Шелковистые волосики её интимного приспособления щекочут моё колено. В этом месте друзья мои, я начинаю терять контроль над своим «младшим братом». Собственно он уже давно живёт своей жизнью, широко раскрытым ртом отсасывая кровь из головного мозга.

А Алёнушка, понимая или предполагая моё состояние, чуть слышно шепчет мне на ухо: - Я ещё никогда не лежала вот так с мужчиной, голенькая. Я очень хочу одну вещь, но боюсь спросить.
- Что? – непослушным голосом каркаю я.
- Можно мне чуть-чуть потрогать ваш… ну ваш. Вы понимаете? 
Понимаю ли я?! Блин!

Через мгновение мои плавки, подбитым фоккевульфом летят куда-то в центр комнаты, а тоненькие пальчики прикасаются к моему хозяйству. Вот они нежно пальпируют мой далеко не юношеский живот. Спускаются ниже, и, забавляясь, словно со свирелью старательно перебирают каждый миллиметр моей голосующей плоти.
- Потрогай меня тоже, - шепчет девочка. – Просто потрогай без ничего. И будь я проклят, если не трогаю! С чем это можно сравнить? Ни с чем!
Через минуту или чуть более, не в силах превозмочь боль истязания, я извергаюсь не хилой струёй семенной жидкости.

Моя девочка лежит рядом и тихонько смеётся. На мой вопрос, в чём дело отвечает просто: - Мне так хорошо, я летаю, у меня кружится голова. И ты такой милый. Спасибо.
- За что же? – вымученно улыбаюсь я, старательно размазывая по простыне своих не рождённых деток.
- За то, что был терпелив и не обидел меня.

Внезапно меня разбирает дикий хохот. Причина? Да идиотская, как всегда. Представьте, ни к селу, ни к городу вспомнил приключения Гулливера в жопу своей нянюшки. Эх, придётся привести оригинальный текст…

…Врач рассказал мне, что у Глюмдальклич во время утреннего приема в королевских покоях случились сильные рези в животе, которые, по его мнению, указывали не непроходимость кишечника. По моим советам врач сделал необходимые распоряжения, и вскоре слугами были принесены толстая полая кость, полностью очищенная от мяса и жира, со спиленными концами, так что она представляла собой костяную трубу, внутри которой я мог свободно передвигаться на четвереньках. По причине жары и болезни, Глюмдальклич была полностью раздета, и вид ее юного тела с широко раздвинутыми ногами привел меня в сильное волнение. Тем временем врач, взяв в руку костяную трубку и смазав ее каким то жиром, осторожно погрузил ее между ягодиц Глюмдальклич, Врач осторожно поднес меня к отверстию костяного тоннеля и я, опустившись на четвереньки осторожно стал пробираться внутрь, предварительно вручив конец нитки врачу, дабы тот, мог в случае необходимости, быстро вытащить меня наружу. Вскоре костяная трубка кончилась, и я оказался внутри Глюмдальклич…(с)

Лежу, ржу как лошадь и представляю картину. Нет, я бы конечно весь не вошёл в свою нянюшку, разве что трудоустроил бы в неё свой катетер.

Вот собственно и вся история. Добавить нечего, убавлять уже некуда. На следующее утро я пешком добрался до ближайшей телефонизированной деревни. Связался со своими и уже к вечеру ехал домой на автоэвакуаторе, слушая непрестанный трёп водителя, да хрип Ваньки Кучина из динамиков автомагнитолы.
Мою Глюмдальклич я больше не видел, да и вряд ли когда увижу. Но воспоминание о нежных и трепетных пальчиках останется во мне до смерти.
Помнит ли она меня? Думает ли о странной ночи, и не менее странном сексе, без секса?
В любом случае спасибо ей за всё. Спасённый ею Грильдриг помнит её. Подозреваю, что навсегда.

ЗЫ: Напоминаю уважаемому фтыкателю, что отождествление автора с героем крео совершенно не обязательно.

25.06.09 г.

Tweet