Случилось это в те времена, когда Союз братских республик формально уже распался, но фактически ещё оставался единым целым и мы не привыкли быть не вместе. Где-то на среднерусской возвышенности бурлили страсти, а у нас на Крайнем севере, как и прежде,  царили холод и покой.
Суровая экзотика  заполярного края, вдохновляла заезжих романтиков, но к своим детям Север  был строг.

Северные девушки, взлелеянные колыбельными приарктических ветров, обласканные морозным дыханием Лапландии, пропитанные насквозь  отрешенностью и страстным жизнелюбием, выжившего на скале растения, как снегурочки бледные, холодно сдержанные и непробиваемо оптимистичные, на юге (а югом считалась любая точка ниже Петрозаводска) они были легко узнаваемы и заметны в компаниях  как полярные совы на чернозёме. Только в Питере их принимали за своих.
    Иногда,  заглядевшись в русалочьи глаза северянок и желая сделать приятное новой знакомой, «южные» ребята уважительно интересовались, - «А ты наверно с Масквы?». Северных девушек  это обижало, они  не любили столицу, они гордились чистотой речи и ясностью глаз, полагая, что именно этих качеств столичные ровесницы лишены по праву рождения, они хмыкали и гордо объявляли «я из Мур-ман-ска!». « Аа-аааа Мурманск это в Сибири?». Северянки не злились, они были снисходительны к невежеству, поэтому спокойно объясняли, - «Ты представляешь себе карту? Питер? Вот от него полторы тысячи километров  прямо на север. Да, на границе с Норвего-Финляндо-Швецией, да на южном берегу Ледовитого океана». Довольные произведенным впечатлением, они начинали рассказывать  про полярный день, северное сияние и морошковые болота.

    А теперь представьте себе питомник по выращиванию таких девиц. Заказник, заповедная зона.
Первая гимназия. Школа девственниц. Школа–утопия.  Оазис добродетели в оазисе ледяного покоя. 10-й гуманитарный класс, нам по 16 лет.
Как же мы хохотали, до полного изнеможения. Особенно смешно делалось на физике и астрономии. Уже давно не было сил, но невозможно было  остановиться. Слёзы лились, плечи беззвучно вздрагивали и разрывался живот. Напрасно Архимед и Складовская- Кюри строго смотрели со стен.
    На маленьких линованных листочках мы  писали друг другу смешные стишки, вставляя в текст французские и английские фразы (школа-то языковая), меняли  слова местами, смыслами, произношениями и эта транслингвистическая игра рождала массу новых поводов для смеха.

    А ещё мы гуляли по  рудементарно- социалистическим магазинам,
стыдливо распродававшим стратегические промтоварные запасы СССР. Находили, например,  дермантиновые туфли, настолько беззастенчиво уродливые и показательно нелепые, что глядя на них, благодарный покупатель недоумевал - для чего же их создали –  для подготовки ли к ядерной зиме, для воспитания  ли характера, а может банально -  для отпугивания кавалеров, дак вот над этими туфлями мы хохотали до колик. Исчерпав запас смехотворности туфель, переходили к ортопедически катастрофическим тапкам. После -  к бесформенным халатам в мутных  блевотных разводах, придуманным для того, чтобы  маскировать притягательность женских изгибов в тошнотворных складках, так же  как  зенитки в листве. И, наконец,  бельё. Хотя  сам термин «бельё» и содержимое отдела с этим  названием были вещами ещё более несовместными, чем «гений» и «злодейство», и в этом тоже наверняка таилась одна из сакральных задумок  идеологов социализма-коммунизма.  Возле коричневых  панталон  с начёсом у нас случалась истерика, мы не могли ходить, мы  сидели на корточках под стратегически целесообразными изделиями совершенно измученные смехом.

Постепенно мы успокаивались и осторожно,  ни на что не глядя, пытались покинуть магазин, но кто-то предательски подбегал к лифчикам,  находил там заостренный на сосках  (Мадонна стырила идею стопудов) бюстгальтер 8 или  хрен его знает, может, 19  размера  с какими- то бессмысленными и трогательно-идиотским  розочками и  дырочками и  мы складывались от смеха снова.
Вероятно, именно нарочитая асексуальность всех этих вещей вызывала такую истеричную реакцию у юных, едва созревших для жарких поцелуев нимф.

    Этот безудержный непреодолимый смех оказался обыкновенной  сублимацией, поскольку все мы  были уже достаточно взрослые и сформировавшиеся тёлки, но ни в виде ебли, ни в виде мастурбации сексуальная энергия выхода не находила. Ебаца по нашим искренним представлениям,  можно было либо после свадьбы, либо по большой любви,  хотя, впрочем,  два эти понятия (любовь-свадьба) в наших головах были связаны неразрывно. А  дрочить. Да мы слова такого не знали. Вот и хохотали до потери сознания.
    В те-то  далёкие времена, собирала  наша школа трудовой отряд для прополки виноградных полей  всё ещё родственной, но уже не шибко дружественной Украины.
Меня  в отряд не пускали - догляд за соблюдением целомудренности мои родители несли рьяно и беззаветно,  а провести целый месяц без  мамо- папиного контроля очень хотелось. Напрягши ради такого дела мозги и волю, проявив чудеса стратегии и тактики, я  выиграла бой – еду.

    А знаете ли вы, как занимательно, пересекая страну поперёк, наблюдать за окошком поезда смену времен года всего за три дня.
Из заполярной лесотундры ещё не убралась зима - свинцовое небо, нависшее над карликовыми  деревьями, вечно промёрзлые сопки с застывшим в низинах снегом, хмурые скалы, пегие валуны, пёстрые кустики брусники, пушистый ягель, лиловый вереск, глазастая черника.
И на сотни километров ни души.
    В северной Карелии – юная зелень  как туман над лесом и деревья  выше и небо светлей, но также безлюдно и тихо. Только маленькие речные чайки кружат над озёрами.
Ближе к Петрозаводску стройные мачтовые леса, свежая листва цвета салата и высокое ясное небо. Здесь не бывает полярной ночи. Здесь и зимой солнце согревает сырую болотистую землю.
По мере приближения, к столице плотность населения удивительным образом повышается, и вот уже  никакого леса нет, всё сплошь сёла, города, станции. 
    Москва. Мы не любили и опасались её. Целый день в ожидании поезда бродили по столице родины, как по тылу врага, недоверчиво и боязливо.

    В булочной, где-то в районе Арбата, мы купили свежие ватрушки и удивлялись тому, что вот тут в этом чужом, страшном городе, в самом его центре, возле казино и валютных ресторанов пекут такие вкусные ватрушки, как дома. Мы ели их, сидя на широченном подоконнике, глядя в окно на огромный проспект, на внушительные сталинки и солидные тополя - всё здесь было какое-то  заслуженно-важное и устало- знаменитое,  нам казалось, что мы попали в кино, ведь почти все отечественные фильмы снимали здесь.
В магазин зашла компания взрослых ребят, человек пять. Весёлые и шумные, они покупали булки, чтоб закусить вино или портвейн, спрятанный в карманах.

Я обратила внимание на светловолосого крепкого парня.  Его нахально блестевшие глаза и низкий приятный голос манили, я оставила надкусанную ватрушку и уставилась на него, позабыв о застенчивости. Он, заметив мой интерес, подошел, несколько секунд внимательно смотрел мне в глаза, потом  сказал, - «А ты красивая». Мне стало жарко, и я почувствовала, что покраснела. Его это  удивило. Он присел рядом, сердце моё бешено заколотилось, стало даже трудно дышать. Кошмар какой-то – вот влипла. Некоторое время мы молчали. Мои подружки, с трудом сдерживая конвульсии  смеха, выскочили на улицу и через витрину было видно, как они хохотали и  давились булками посреди тротуара.
Мы отражались в стекле витрины – здорово смотримся вместе.
- «Меня Андрей зовут, а тебя?».
- «Алиса».
- «Классное имя»
- «Тебе правда нравится?»
- «Мне нравишься ты...... Пойдем ко мне – я тут живу недалеко».
Мне стало одновременно очень страшно и жутко интересно. Я понимала, что это совершенно немыслимое дело, но пойти хотелось. Я даже подумала, что мне никогда ничего не хотелось так сильно. Я молчала, не зная, что сказать. Он улыбнулся - «Не бойся, я тебя не обижу, я добрый». Слова прозвучали как правда, я поверила ему и пошла.
Минут через двадцать мы подошли к одной из огромных сталинок, поднялись на 5-й этаж, возле чёрной кожаной двери мне стало вдруг не по себе – а вдруг он маньяк. Я украдкой посмотрела на него сбоку – нет, не может быть.

Квартира была странная – с длинным темным коридором, множеством кладовок, маленькими комнатами и, что самое удивительное, с газовой колонкой в ванной. Я никогда не видела таких ванных.
Комнаты были заполнены картинами и книгами. Какой удивительный  дом.
«А ты один живешь?»
«Нет, конечно, я живу с мамой, но она сейчас на даче».
Большие круглые часы на стене показывали ровно три, до поезда ещё  восемь часов, да и вокзал, вроде недалеко. Андрей заметил мой взгляд «Торопишься?». И тут я подумала, что он ничего не знает, что я провинциалка, что у меня несколько часов до поезда, что мы никогда больше не увидимся. Я уселась на диван, поджав под себя ноги.
«Ты ведь не москвичка, правда?»
«Правда, откуда ты знаешь?»
«Заметно, - и увидев, что я смутилась, добавил – пуглива как лесная лань».
Он сел рядом со мной, и мы начали говорить обо всем на свете. Я, конечно, рассказала о северном сиянии и полярной ночи, о сказочном ягеле и о том, какая у нас там красота. Он слушал, казалось, невнимательно, но по глазам его было видно, что он всё обо мне знает.

Возле него было не просто хорошо. Рядом с ним я поняла, что раньше не дышала, не чувствовала, ничего не понимала, не жила. Я ощущала жар и нарастающее волнение. Что это такое? Мне очень хотелось прижаться к нему, обнять, провести ладонью по спине, положить голову на плечо, и я сама пододвинулась поближе. Андрей был спокоен и, по-видимому, не собирался ко мне приставать. Он рассказывал о себе, о том, что у него есть музыкальная группа, что он пишет стихи и музыку, что они уже выступают и даже записали альбом. Он взял гитару и запел. Песня попадала в меня, в  точку, в самое нутро, она была абсолютно моей, все в ней было именно таким, как я бы хотела. Первый раз я слышала такую свою музыку. И его голос и его глаза... Мне хотелось плакать, я поняла, что любила его всегда, ещё до того, как родилась.
Я прижалась к его спине, и меня будто ударило током, но это было приятно. Он отложил гитару, повернулся и обнял меня, я будто упала в горячее море счастья. Я никогда не думала, что так бывает.
Круглые часы на стене показывали девять. Меня охватила паника – скоро поезд, я его никогда больше не увижу. Зачем мне жить без него, какой смысл? Я зарыдала. Так плохо мне ещё никогда не было.
«Что случилось?»
«Я умру без тебя»
«Всё будет хорошо, ты не умрешь, пока живу я».
    
Он проводил меня до метро, я нырнула в подземку как в пропасть.
Девчонки уже были в вагоне. Всю дорогу я ни с кем не разговаривала и совсем не смеялась.
За Москвой началось лето и чем дальше на юг, тем оно было сочнее, тем явственнее, тем пышнее, тем наглее цвели сады и парки. Мы смотрели в окно и понимали, что страна наша большая и богатая, что  с южных гор до северных морей, человек проходит как хозяин необъятной родины своей.

После школы я уехала из Мурманска в Москву. Столица больше не казалась мне враждебной и злой, наоборот – стала самым родным, самым красивым и любимым городом на земле, потому что где-то здесь живет он.


17 сентября 2007г.

Tweet