Жаркий турецкий вечер. Туристы уже не могут больше жрать и тупо глядят на заваленные едой тарелки. Всё-таки шведский стол и «всё включено» - дьявольское изобретение, направленное на уничтожение российской нации.

Андрюха грустно гладит брюхо, обтянутое заляпанной соусом майкой.
- Блядь, ведь ехал в отпуск, думал – плавать буду, каждый день железо кидать в тренажерке, похудею.. Какой хуй похудею! Уже сто два кило натикало.

Санёк густо рыгает и с отвращением  смотрит на четвертую кружку пива.

- Нормально, Дрюша. Мужик только с центнера и начинается. До ста кило – это мальчик, а не мужик. Какое там железо с тренажерами – я на жену залезть не могу, сил нет. Так, с бочка пристроюсь, потыкаюсь – и спать. Пойду, водочки себе начислю.

Санёк колыхается к барной стойке, по пути кося глазёнками на еле прикрытые загорелые прелести соседок по отелю. На его мятых шортах ядовито-жёлтые обезьяны лезут вверх по кислотно-фиолетовым пальмам.

- Слы, брателло, столичной мне налей стопсят.

Смуглый бармен в снежно-белой рубашке с трудом отрывает взгляд от проплывающей мимо блондинки.

- Восим долларов.
- Ты чё, чурка, перегрелся? Олл инклюзив же, ёптыть! Бесплатно давай.
- Чурка не нада, да. Ымпорт нет бесплатно. Только тюрки вотка бесплатно, да. Анисовый. Ах, харашо, да!

Бармен ловко подкидывает высокий стакан, браво стучит толстым дном об стойку, наливает на два пальца. Потом критическим взглядом оценивает габариты Санька, хмыкает и добавляет ещё на ладонь. Так же виртуозно крутит бутылочку с водой и разбавляет один к одному. Водка стремительно мутнеет и становится молочно-белой. Санёк всхлипывает и выкачивает зеньки.

- Ну ты и мудила. Мало того, что водка левая, так ещё воды набухал. Кефир какой-то.

Бармен цокает языком, крутит головой:

- Пробуй пожалста. Вкусный, мяккий, да.

Санёк с отвращением, как дохлую крысу, берёт стакан двумя пальцами, далеко оттопыривая мизинец. Делает маленький глоток, зажмуривается и прислушивается: что там пищевод скажет? Пищевод даёт добро.

- Ничё так. Слушай, муслим, а откуда у вас водка? Вам же аллах не позволяет?

Бармен мелко хихикает.

- Аллах далеко сидит, видно плохо. Глядит и думает: малако пьют. Ай, малацца!

Санек ржёт, колыхая пузом, хлопает турка по плечу и ползёт к столу.

*** 

Цикады надрываются, будто дают последний в жизни концерт. Местные горлинки стонут, как в оргазме. Огромные звезды на тёплом бархате неба подвешены совсем низко.

Кореша медленно бредут вдоль пляжа, зачерпывая босыми ногами приятно холодный песок. Море даже на берег наползает как-то медленно, волны шипят тихо, словно спросонья.

- Хорошо, блядь! Ну что, в бар пойдем?
- Давай. Там что-то про «турецкую ночь» написано, придется сегодня частушки ихние слушать. Бабы, небось, шмотки до утра будут примерять.

Жёны сегодня совершили налёт на местный рынок, набрали тонну барахла, еле в такси влезли. Обеспечили себе долгое счастье. Потом, вернувшись домой, увидят на городской барахолке такие же шмотки, только в два раза дешевле, и будут крыть пронырливых турок неумелым матом.

***

Сначала была какая-то заунывная музыка из барабана и дудок. Неудивительно, что янычары в своё время до Вены дошли: несчастные европейцы готовы были сдаться со всеми потрохами, лишь бы турки прекратили играть. Потом какой-то абориген, почему-то одетый в юбку поверх шаровар, долго крутился вокруг своей оси, так что в глазах замельтешило, и пришлось взять ещё по две порции хитрой местной водки для возвращения в память.

И, наконец, штырь программы – прекрасная Гюзель с танцем живота.

Невысокая, ладненькая турчанка выскочила под свет софитов и сразу взяла публику за горло. А может, и ещё за что…

Разрезы на шальварах многообещающе обнажали идеальные ножки. Великолепные груди жили своей жизнью – то плясали в такт, а то вдруг задумывались о чем-то своём. Нежные руки с тонкими пальчиками парили над головой, потом оглаживали талию и останавливались на крутых бедрах, словно сами поражались: «Эх, хороши!»

Тяжелые черные волосы метались, как волны Ак-Дениз в зимнюю бурю. А яркие зеленые глаза убивали наповал и тут же возрождали к жизни, будя самые животные желания.

Но живот!... Тёплый, в меру округлый, он то медленно покачивался, то вдруг мелко дрожал, бился в оргазме. И воображению представлялось: вот она, сверху, крутится, танцует на тебе, всхлипывает и падает лицом, жарко дышит в шею и закрывает твои глаза смоляными ароматными волосами… А вот она уже под тобой, выгибается дугой и стонет, и капельки пота на её животе смешиваются с твоим потом. А потом уже и не с потом. И в углублении пупка образуется маленькое белое озеро…

Санёк ерзал на стуле, чувствуя, что шорты стали маловаты, и притопывал в такт музыке шлёпанцем. Андрюха внезапно севшим голосом просипел:

- Блядь, так и кончить недолго. Турецкая гурия, ебацца в рот.
- Чё?
- Гурия. Мусульманина в иховом раю такие вот бляди встречают. Сорок штук, вроде.
- Отвечаешь? Если так, я согласен в мусульманы податься.

Гром аплодисментов и восхищенный рёв прервали теологическую дискуссию. Гюзель поклонилась и запорхала между столиками, собирая дань. Отовсюду тянулись дрожащие от нетерпения руки с мятыми евриками и баксами, стремящиеся засунуть купюру поглубже в лифчик.

Кореша тихо заспорили. Санёк был уверен, что двадцатки хватит за глаза, а разомлевший Андрюха хотел оплатить сеанс как минимум полтинником.

- Дрюша, ты ёбнулся? Это ведь даже не стриптиз. У нас на Просвещения за двадцатку отсосут да ещё проглотют на сдачу. А ты полтинник суёшь!
- Саня, я такого кайфа не ловил лет десять. Это тебе не наркоманка – миньетчица. Восток, блядь, экзотика!

Тонкие пальчики ловко выхватили обе купюры и спрятали в лифчике с блестками.
- Харе пиздеть! Всё давайте.

.Заманчиво покачивая бедрами, обалдевших корешей покидала лучшая турецкая танцовщица Гюзель.

А для своих – Галка Сахно «спод Харькива».

НеПендос © 2007

Tweet