Сидоров не любил просыпаться по утрам. Последнее время каждое пробуждение давалось ему с большим трудом. Он не любил просыпаться потому, что не знал, где он находится и какие новые неприятные открытия ожидают его с момента возвращения в этот ненавистный для него мир. Вот и в то утро он долго лежал, не открывая глаза, на какой-то жутко неудобной жесткой поверхности, с отвращением к себе осознавая, что во время сна опять обмочился. В его доведенном до крайней степени переутомления мозгу как в калейдоскопе друг друга сменяли яркие картинки: за лежащим в ванне мертвым Джимом Моррисоном появлялась мать, отчитывающая пятилетнего Сидорова за то, что он никак не научится говорить с французским прононсом, мать сменила Светка, стриптизерша из ночного клуба, за которой Сидоров в свое время ухлестывал, просаживая кучу денег на это белокурое создание с невинным детским личиком и непомерными финансовыми аппетитами. Когда же Светку сменил образ Штыря, грозы всех алкоголиков в районе, с намерением в очередной раз набить морду, Сидоров, чтобы этот кошмар поскорее закончился, все-таки открыл глаза. Открыл и тихонько заскулил.

Над ним нависал давно некрашеный, весь в мутных разводах потолок без всякого намека на обои. В одном углу отвалился большой кусок штукатурки, обнажив старые трухлявые деревянные перекрытия. Сидоров попытался приподняться, чтобы осмотреться по сторонам, но тело вдруг пронзила адская боль, как будто его нокаутировал Майк Тайсон, и он с громким стоном повалился на свое неудобное ложе.

Полежав несколько минут, Сидоров начал потихоньку приходить в себя. Тело его сотрясалось в мелких конвульсиях, мгновенно выступил противный холодный пот, голова раскалывалась так, будто по ней били кувалдой, а каждый, даже самый тихий звук, доносящийся с улицы, отдавался в висках грохотом отбойного молотка. Шершавый язык заполнил собой всю гортань. Изо рта источался невыносимый смрад перегара, смешанного со вкусом дешевого табака. Сквозь эту вонь пробивался устойчивый аромат мочи и давно немытого тела. До смерти хотелось пить, но встать и сходить к умывальнику Сидоров пока не мог, а кликнуть кого-нибудь, чтобы ему принесли стакан, а еще лучше ведро воды, он боялся. Это раньше, когда Сидоров еще жил с родителями, он после очередной гулянки всегда находил у изголовья своей кровати пакет кефира и таблетки от головной боли, заботливо оставленные матерью, единственным человеком, который всегда приходил ему на помощь. Но теперь мать находилась в психиатрической клинике и помочь ему было некому. Поняв, что помощи ждать неоткуда, Сидоров собрал в кулак последние силы и с третьей попытки все-таки смог сесть на своем ложе.

Перед глазами все плыло и хотелось блевать. Сидоров осмотрелся по сторонам и со смешанным чувством удовлетворения и тихой ненависти отметил, что проснулся он в той же самой хибаре, в которой существовал последние полгода. После того, как он лишился собственной пятикомнатной квартиры в элитном доме и шикарного особняка на Николиной Горе, жить ему приходилось в самых невероятных ранее для него местах. Поначалу это были чьи-то дачи, в которых он, пользуясь отсутствием хозяев, пережидал наступление весны, но после того, как однажды его жестоко избили неожиданно приехавшие со своими коротко стриженными дружками подышать свежим морозным воздухом хозяева одного дома, Сидоров стал избегать такого образа жизни. И по сей день в пьяных кошмарах ему частенько являлись их довольные сытые наглые рожи и пудовые кулаки, с помощью которых они заставляли Сидорова искать пятый угол. Поняв, что их жертва абсолютно беззащитна, они, одурманенные водкой, били его жестоко, со знанием дела, а жена хозяина дачи, красивая ухоженная женщина с интеллигентным лицом, с остервенением все время пыталась попасть ему в пах тонким каблуком дорогой модельной туфли. Очнулся тогда Сидоров в какой-то придорожной канаве, слегка забросанный ветками, весь в крови, с переломами нескольких ребер и практически полным отсутствием зубов. Чудом ему удалось тогда выкарабкаться, спасла одна старушка, которая заметила кровавый след на обочине и вызвала Скорую . Поскольку тогда еще Сидоров не совсем опустился, то его взяли в больницу, посчитав, что он стал жертвой ограбления. Сейчас бы, и он прекрасно это понимал, санитары предпочли бы, взглянув на него, просто проехать мимо, чтобы не пачкать себе руки и не связываться с грязным бомжом, жизнь которого стоила меньше коробка спичек.

После больницы он пытался прорваться к своей бывшей жене, которая теперь занимала со своим любовником его апартаменты, надеясь хоть как-то вернуться к нормальной жизни, но та даже не стала с ним разговаривать, вызвала охрану и те просто выгнали его взашей, пригрозив, что если еще раз они его увидят, то убьют. Сидоров прекрасно знал, что бывшая его благоверная всегда подбирала себе в окружение людей, которые слов на ветер не бросают и поэтому больше там не появлялся.

Окончательно оставшись без средств к существованию и крыши над головой, он попытался еще обратиться за помощью к друзьям, но те или посылали его куда подальше, или просто делали вид, что не узнают его. Тогда он стал скитаться по вокзалам, чтобы хоть как-то прокормиться. С удивлением Сидоров обнаружил, как быстро он из интеллигентного культурного человека превратился в зверя, подчиняющегося только инстинкту выживания. Если раньше он мог в любом ресторане оплатить, не считаясь с расходами, вечер хоть всем присутствующим, чувствуя себя настоящим гусаром, то теперь он был готов перегрызть горло любому за кусок найденной в помойке покрытой плесенью горбушки хлеба. Среди привокзальной публики он получил презрительную кличку Француз за то, что иногда развлекал их чтением стихов Бодлера в подлиннике за лишний стакан паленой водки. Человеческая стая, к которой он прибился, его не любила, потому что Сидоров не приносил особой пользы их обществу. Он не умел просить милостыню, собирал мало пустых пивных бутылок, поскольку был слабоват физически и ему приходилось делать гораздо больше ходок к пункту приема стеклопосуды, чем его теперешним друзьям, а денег он приносил меньше их. Да не любили его только за то, что он был выходцем из элитной среды и в своей жизни много повидал того, о чем привокзальная братия даже и не слышала. Терпели его только потому, что он развлекал их по вечерам, когда вся ватага, утомившись от дел, в каком-нибудь вокзальном закоулке пила водку и горланила пьяные песни. Нередко такие посиделки заканчивались поножовщиной и тогда Сидоров с ужасом наблюдал, как бьются насмерть двое, а то и более, пьяных, доведенных до крайней степени деградации существ, которые когда-то назывались людьми. Раньше даже в самом страшном сне ему бы никогда не приснились бы эти страшные озверевшие волосатые рыла, с остервенением бившиеся за свое право существовать, а жаждавшая крови толпа зрителей пьяными воплями поддерживала дерущихся. Иногда к ним приезжали солидные люди на шикарных иномарках, платившие за такие драки непл охие деньги. Но деньги и выпивку участники получали только в том случае, если кого-то забивали насмерть. Сами такие зрители прятались за стеклами своих машин, лишь изредка посылая к бомжам своего адьютанта, чтобы тот заказал еще одну драку, если одного трупа господам было недостаточно. В некоторых из них Сидоров узнавал тех, с кем еще недавно делал бизнес или просто кутил напропалую по кабакам, но подойти к ним боялся, поскольку ему было стыдно за свое теперешнее положение, да и к тому же по их привокзальной иерархии это было не его дело, а за отступничество бомжи запросто могли бы проломить ему голову.

За три года, что он существовал в той шайке, он как свои пять пальцев изучил всю географию Москвы и Подмосковья, ночевал где попало, вплоть до подземных коллекторов, был неоднократно бит сотрудниками милиции и людьми, на чью территорию посягала их ватага. Теперь уже ничто не напоминало в нем того холеного господина в безумно дорогом, сшитом по самой последней моде костюме, который пренебрежительно кидал сто баксов чаевых швейцару. За это время он превратился в заросшее давно немытыми волосами жалкое подобие человека с синюшно-красным от постоянного употребления водки лицом, трясущимися конечностями и неуверенной заплетающейся походкой. Одет он был в какие-то лохмотья с чужого плеча, хотя по старой памяти всегда носил пиджак. Но страшнее всего были его глаза. Если бы кто-то из тех, кто знал его раньше, увидел бы его теперь, он бы поразился той перемене, которая произошла с ними. Если раньше Сидоров глядел на всех слегка прищуренным взором, полным презрения к тем, кто был ниже его по социальной лестнице, то теперь его взгляд выражал полную покорность и смирение со сложившейся ситуацией. Чтобы ему кинули монетку, он был готов на любые унижения.

Сидоров еще раз обвел комнату, в которой спал, мутным взором. Картинка перед глазами стала более отчетливой и он в который уже раз узрел перед собой до крайности замусоренное помещение. На полу валялись чьи-то старые ботинки, какие-то объедки, по которым ползали жирные мухи, куча окурков, пустые бутылки. Все это было покрыто толстенным слоем пыли и грязи. В углу темнела куча дерьма, а вся стена была в разводах от постоянных на нее мочеиспусканий. Вонь стояла жуткая. Сидоров уже давно привык ко всей этой картине, поэтому даже не обратил на нее внимания, только порадовался тому, что водка, которую они вчера пили, оказалась сделанной не из метилового спирта, ведь для него потерять зрение в его нынешней ситуации было равносильно смерти.

Он встал со своего ложа, которое представляло собой старый теннисный стол, положенный по углам на четыре кирпича. Опираясь на стены, Сидоров вышел в коридор. Где-то в темноте прошмыгнула крыса. Кое-как доковыляв до ванной, он открыл кран, из которого текла только холодная вода и начал жадно пить. Его измученный организм принял в себя дозу воды и сразу же ее отторг. Сидоров помог себе своими грязными, похожими на толстые колбаски, пальцами с давно не стриженными ногтями, под которыми скопилась земля, еще несколько раз повторить эту мучительную процедуру, зная, что после нее ему полегчает. Этому способу очищения организма его научили еще в школе, когда в старших классах он с дружками уничтожал отцовские запасы спиртного из бара, а на утро всем им было очень плохо. Один из их компании научил всех засовывать себе два пальца в рот, вызывая рвоту, после чего все по очереди испражняли содержимое своих желудков в раковину, которую потом приходилось долго оттирать. Если же была дома мать, то он делал вид, что идет принимать душ, а сам с остервенением совал себе в рот два пальца, чтобы хоть немного облегчить свои страдания. Раньше, по молодости, с ним это бывало редко, раза два в год, но со временем организм стал работать хуже и Сидоров не всегда мог проконтролировать себя. Бывало, что он не успевал добежать до ванны или же просыпался в собственной рвоте. Но хуже всего для него было то, что он в пьяном состоянии стал мочиться под себя. Но если раньше мать потом приводила его постель в порядок, то теперь следить за ним было некому и он мог месяцами ходить в провонявшей мочой одежде.

Промыв желудок, он поднял глаза на осколок зеркала, зачем-то висевший в ванной, хотя никто никогда им не пользовался. Сквозь разводы на стекле на него взглянуло заросшее волосами лицо крайне уставшего человека с мутно-зеленоватыми глазами, которые после принятия ударной дозы алкоголя почему-то всегда меняли цвет. Под левым глазом красовался багровый синяк, полученный позавчера Сидоровым в драке за пустые бутылки около метро. Еще легко отделался! подумал про себя Сидоров. В голове по-прежнему звенел набат, который, и Сидоров прекрасно это знал, можно было успокоить только стаканом водки. Стакан этот нужно было выпрашивать у Клавдии, которая в их коммуне отвечала за провизию. К этой компании он прибился полгода назад, когда однажды вечером по весне вместе с одним товарищем по несчастью вылезал из коллектора и они нос к носу столкнулись с бандой пьяных скинхедов. Те очень обрадовались появлению оборванцев и принялись избивать их ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки. Его товарищ по несчастью сразу упал на снег, а Сидорову удалось убежать. Потом он слышал, что разошедшиеся борцы за чистоту нации забили его напарника до смерти. Сидоров же прятался от молодчиков по помойкам, где и познакомился с предводителем коммуны забулдыг Петровичем. Тот вошел в положение и предложил Сидорову переночевать у них, благо, дела у их компании обстояли тогда неплохо и еще одного постояльца они могли прокормить и напоить.

Он вышел на кухню, где Клавдия что-то делала на маленьком примусе. Та даже не обратила на него никакого внимания, занятая какими-то своими делами. Видимо, уже залила глазки-то, сука! с отвращением подумал Сидоров. В своей жизни он не встречал более беспутной женщины. Это была некрасивая худая баба с крайне пропитым лицом и редкими гнилыми желтыми зубами. На вид ей было около шестидесяти, хотя сама она всегда утверждала, что ей нет еще и сорока. Когда же ее спрашивали, почему она живет с ними, она всегда отвечала: Просто жизнь сейчас такая, фраерок! . В их маленькой коммуне, где помимо Сидорова, обитало еще четыре забулдыги, Клавдия отвечала за все: и за готовку еды, и за опохмелку, и за любовные утехи. Мужчинам она никогда не отказывала, ее только нужно было угостить дорогой сигаретой, или налить стакан. Сидоров давно болел венерическими болезнями и уже махнул рукой на свое излечение, а для такой же больной Клавдии это не имело никакого значения. За стакан она могла сделать все.

Пошарив глазами по загаженной кухне, в углу Сидоров заметил бутыль с остатками какой-то жидкости. Свинтив пробку, он по запаху легко определил, что в бутылке водка. Пользуясь тем, что Клавдия впала в алкогольную нирвану, Сидоров налил себе целый стакан и без раздумий всадил его содержимое себе в глотку. Он прекрасно знал, что последует за этим. Клавдия, увидев такое расточительное отношение к ее любимому напитку, попытается протестовать, но в состоянии опьянения она была способна только мотать головой и произносить отдельные трудно различимые слова в основном нецензурного содержания. Чтобы избежать с ней выяснения отношений, он прошмыгнул мимо Клавдии в коридор и направился в соседнюю комнату в надежде раздобыть там у кого-нибудь курева.

В комнате на полу со стаканом в руке лежал и стонал молодой еще парень по прозвищу Лысый. Когда-то в детстве он переболел стригущим лишаем и теперь на его голове не росло ни одной волосинки. Лысому было не больше тридцати, и по его словам, пил он с тех самых пор, как себя помнит. У них в деревне все так делали, поэтому и Лысый пристрастился к алкоголю. Сидоров побродил по не менее грязной, чем та, в которой он ночевал, комнате, с удовлетворением чувствуя, как водка начинает потихоньку приводить в более приемлемое состояние его организм. Среди остатков вчерашнего застолья он с удивлением обнаружил едва начатую пачку Примы и прихватив ее, отправился на улицу подышать свежим воздухом, на ходу размышляя, куда же могли подеваться остальные трое его соседей. Сидоров знал, что если те отправились за добычей и вернутся с пустыми руками, то Петрович наверняка начнет вымещать свою злобу за неудачу на нем и Лысом.

В подъезде их дома, давно предназначенного под снос, но пока еще стоявшего на месте, пахло кошачьими и человечьими испражнениями, повсюду валялись окурки, шприцы и презервативы. Стену украшала большая разноцветная надпись Skinhead , чуть ниже чья-то нетрезвая рука вывела Спартак чемпион , а другая не менее нетрезвая рука чуть позже перечеркнула это утверждение и подписала Свиньи , изобразив для наглядности жирную свинью с непропорционально большим пятачком, на котором примостились чьи-то засохшие сопли. Под всеми этими пролетарскими граффити примостился обрывок плаката с изображением Адольфа Гитлера. Надпись про скинов собственноручно сделал Штырь, здоровенный безмозглый детина без определенного рода занятий, которому очень понравилось красивое загадочное слово скинхед , которым обзывали по телевизору бритоголовых субъектов, устраивавших погромы на московских рынках. Раньше, когда Штырь был обычной дворовой шпаной, он не особо доставал Петровича и компанию, но став скинхедом, он вдруг стал идейным борцом с отбросами человеческого общества, буквально не давая проходу всем алкашам в округе. Петрович, сам когда-то чалившийся на зоне, попытался поговорить с ним, но вернулся ни с чем, бросив только со злостью: Отморозки, мать их! . Но сейчас Штырь отсыпался после ночных гуляний и поэтому выходить на улицу было безопасно, ведь остальные члены его бригады без своего идейного руководителя нападать на людей боялись.

Выбравшись из подъезда, Сидоров на всякий случай оглянулся по сторонам (береженого Бог бережет!) и затрусил к своей любимой лавочке под сенью векового дуба. Он любил сидеть здесь и, как и любой алкоголик, мечтать о том, как однажды бросит пить и вернется к прежней жизни. Подсознательно Сидоров прекрасно понимал, что он конченый человек и расстаться с бутылкой и образом жизни, связанным с ней, ему никогда не удастся, но одна эта мысль, что можно не пить и не побираться по помойкам, всегда раньше грела его душу.

Но в то утро все почему-то было не так. Вместо радужных мыслей о светлом будущем на Сидорова нахлынули воспоминания о прошлом. Перед глазами замелькали картинки из его жизни, и хорошей жизни. Родился ведь Сидоров в семье, относящейся к советской элите: отец занимал большой пост в Министерстве торговли, мать была высокообразованной женщиной, имевшей в своей богатой родословной даже предков царской крови. Сидоров был поздним и единственным ребенком и с малых лет пользовался этим. Мать вкладывала в него всю душу, стараясь, чтобы из него получился нормальный человек, но Сидоров быстро понял, что из-за слепой любви к нему он может вить из матери веревки. У него всегда было все самое лучшее: лучшие игрушки, лучшие импортные шмотки, лучшие магнитофон, видак и мотоцикл. Сидоров учился в элитной московской школе с такими же как и он мажорами, чувствуя свое превосходство даже над многими из них. Тогда он и представить себе не мог, что через некоторое время будет побираться по помойкам и униженно выпрашивать деньги себе на пропитание.

С алкоголем он познакомился в десятилетнем возрасте. Тогда к ним на его день рождения приехала куча родственников, ему дарили дорогие подарки, те из них, которые ему не нравились, он потом просто выкинул. За столом одна подвыпившая тетка заявила, что мальчик уже большой и ему уже можно налить немного шампанского. Большинство поддержало ее и маленький Сидоров в тот день выпил свои первые бокалы. Ему понравились ощущения, испытанные им от шампанского и теперь, когда он оказывался на каком-нибудь празднике, никогда не отказывался от спиртного. В девятом классе у них в школе окончательно сформировалась своя компания, которую отец одного из его друзей в шутку прозвал золотой молодежью . Они не знали ни в чем отказа, просаживая родительские деньги в лучших злачных местах Москвы и распевая любимую песню И дед мой генерал . Сидоров не был лидером в этой компании, но уже тогда он поражал всех своей неумеренной тягой к выпивке. Чтобы произвести впечатление на какую-нибудь девчонку, он мог, например, выпить в один присест два стакана водки и потом всех веселить. Через некоторое время по утрам от всех этих приключений у Сидорова стала болеть голова, но дома никто не забил тревогу, считая, что парень скоро перебесится и все у него войдет в норму.

В итоге в норму все и вошло. На третьем курсе МГИМО он был уже абсолютно зависимым от алкоголя человеком. Каждый вечер он зависал в кабаке с какой-нибудь компанией, швыряя деньги на ветер. Женщины не любили Сидорова, считая его чмошником, и он, зная это, просто покупал себе телок для развлечения, получая физическое удовлетворение от того, как какая-нибудь провинциальная деваха за деньги готова была выполнить любой его каприз. В такие минуты он чувствовал себя властелином человеческих душ.

После института отец пристроил свое непутевое чадо в очень солидную фирму в надежде, что сынок все-таки образумится. Но получилось совсем все наоборот. Сидоров быстро скорешился со своим бабником-шефом и стал поставлять ему девок, за что быстро продвинулся по карьерной лестнице. К тому времени на просторах бывшего СССР вовсю бушевал разгул бандитского капитализма и их фирма, быстро соорентировавшись в новых экономических условиях, усиленными темпами принялась делать деньги на всём, чём угодно. За границу вывозилось все от сапог до самолетов. Фирма, где работал Сидоров, контролировала поставки и имела с этого колоссальные барыши. От хлынувшего на него золотого дождя Сидоров едва не сошел с ума. Он объездил полмира, просаживая порой за один вечер где-нибудь в Монте-Карло баснословные суммы. Теперь уже весь мир лежал у его ног и казалось, что конца этому не будет. Сидоров женился на лучшей российской манекенщице, которая сразу же принялась опустошать его кредитные карточки такими темпами, которые не снились даже Сидорову, но денег от этого меньше не становилось.

Первый тревожный звонок для него прозвенел, когда в самом центре Москвы взорвали его шефа. После похорон жена со слезами на глазах уговорила Сидорова, который теперь возглавил фирму, взять на одну из ключевых должностей Валерия, человека, который должен был решать все вопросы по их деятельности с представителями мафиозных структур. Валерий сразу же показал себя отличным организатором, оперативно решил многие серьезные проблемы, и Сидоров, видя, что дела снова идут по-прежнему хорошо, с новой силой ударился в безудержные кутежи. По утрам Валерий часто оказывался у них дома и давал ему на подпись какие-то бумаги. Сидоров подписывал все не глядя, доверяя словам жены, что Валерий все всегда делает на благо их фирмы. Вскоре он фактически просто заменил Сидорова в кресле председателя правления, поскольку того к тому времени волновали только гулянка и пьянка. Даже смерть его отца и последовавшее за этим попадание матери в сумасшедший дом его как-то не особенно расстроили.

Dolce vita для Сидорова закончилась внезапно. В августе того злосчастного для народа года он отдыхал на Ямайке, на которой в турагенстве ему обещали много рома и зажигательных мулаток. Вернувшись в сентябре домой, он первым делом устроил поход по кабакам, по которым сильно тосковал на далеком острове, хотя и ром и мулатки были самого высшего качества. После нескольких дней загула он в состоянии жуткого похмелья как обычно приехал к себе в офис, но охрана не пропустила его внутрь. Тогда Сидоров с недоумением в голосе позвонил Валерию и тот выделил несколько минут из своего напряженного рабочего графика, чтобы спуститься вниз и доходчиво растолковать Сидорову, что тот стал полным банкротом, и более того, за ним теперь числятся очень приличные долги. Сидоров недоуменно выслушал Валерия и попытался найти всему этому логичное объяснение. Тот похлопал его по плечу и со словами: В стране кризис, братан, сейчас всем тяжело! развернулся и пошел внутрь. Уже стоя в дверях, Валерий вдруг неожиданно резко обернулся и бросил напоследок: А ты, братан, подумай пока, как ты серьезным людям будешь теперь долги-то возвращать. Кредитов ты набрал кучу, а при таком раскладе люди захотят свои деньги назад побыстрее получить. Как придумаешь, звони, решим как-нибудь твои проблемы, но долго не тяни, а то эти люди ждать не любят! .

Окончательно обалдевший от этих слов Сидоров долго еще сидел в своем шестисотом мерине , куря одну за другой привезенные с Ямайки сигары. Через некоторое время в его мозгу созрело спасительное решение, что он просто находится в алкогольном кошмаре и ему надо еще немного выпить, чтобы вернуться в реальный мир. Он отправился в свой любимый кабак, где специально для него из постели выдернули его любимую стриптизершу Светку. В кабаке было подозрительно пусто и Сидоров сидел в гордом одиночестве, потягивая мадеру. Светка извивалась перед ним, демонстрируя свои ослепительные прелести и после каждого особо удачного ее выверта он засовывал ей в трусики зелененькие бумажки с портретами американских президентов, за что получал горячий поцелуй и гревшие душу слова: Спасибо, мой котик! . Затем он посадил ее к себе за столик, заказал у ди-джея Михаила Круга и принялся соблазнять Светку. Та совершенно неожиданно потребовала денег вперед. Сидоров с обидой швырнул ей в лицо несколько сотенных купюр и повел в отдельный кабинет. Если бы он тогда мог знать, что это был его последний в жизни визит в ресторан+

На следующее утро его мобильник с раннего утра словно обезумел. Ему звонили совершенно незнакомые люди и требовали, чтобы он вернул им деньги. Сидоров никак не мог понять, откуда вдруг взялась эта лавина звонков и попросил времени до вечера, чтобы прояснить ситуацию. Один из звонивших с явным кавказским акцентом грубо прервал его: Слюшай, ти нам лапшу, козел, на уши нэ вешяй, да? Тибе что сказали, дэнги нужно сейчас, а не вэчэром, да? Если нэ будет дэнег, завтра твой труп уже закопают и следов нэ найдут. Так что давай в тэмпэ рэшай сваи праблэмы, если жить хочиш, нас твои праблэмы нэ волнуют! . Перезвонив Валерию, он попытался еще раз узнать, откуда взялись все эти кредиторы. Валерий пригласил его приехать в офис и Сидоров, чмокнув на прощание Светку, рванул к машине.

В офисе Валерий показал ему кучу документов на покупку в кредит под большие проценты разного имущества и всякой прочей всячины, смысла которой он не понимал, но под которыми стояла его, сидоровская, подпись. Валерий с наглой ухмылкой поведал ему, что должен Сидоров столько-то и столько-то, а покрыть эти долги он сможет, если продаст все свое имущество. Сидоров еще наивно спросил: А если сделать ноги? , на что Валерий только рассмеялся и сказал, что скрыться не удастся, так как в сидоровскую машину вмонтирован маячок слежения и все его передвижения известны. Выбирай сам или жизнь, или смерть! сказал вмиг посуровевший заместитель.

Дальше началось самое удивительное. Сидоров позвонил жене и та с плачем стала умолять его довериться Валерию, тот, мол, знает чего надо делать, чтобы спасти им жизнь. До позднего вечера Сидоров только и делал, что ставил одну за другой подписи под разными бумагами, распродавая свое имущество. В итоге на улицу он вышел абсолютно нищим человеком. Как оказалось, пока Сидоров безудержно кутил по кабакам, Валерий не терял времени даром и через подставные фирмы надавал своему шефу кучу кредитов, выжидая удобного момента, когда можно будет обобрать его до нитки. И едва только случай представился, как он одним махом теперь получил себе все сидоровское имущество. Самым противным для Сидорова оказалось то, что во всей этой комбинации самое активное участие приняла г-жа Сидорова, которая оказалась давней любовницей Валерия, и вместе с которой он и задумал весь этот коварный план.

Выйдя на улицу, Сидоров по привычке направился к своему автомобилю, но по дороге вспомнил, что полчаса назад расстался с ним и теперь это собственность Валерия. Он решил позвонить кому-нибудь из друзей, но и дорогой коллекционный мобильник перешел во владение к новому хозяину. Сидоров открыл портмоне и с удивлением обнаружил в нем только пару банкнот по двадцать долларов. Он не сразу осознал, что это последние его деньги. Еще утром он был вполне обеспеченным человеком с недвижимостью, машинами, солидным счетом в банке, красавицей женой и кучей любовниц, а теперь на него уныло глазел с зеленых бумажек незнакомый ему американский президент не самого высокого номинала.

За одну двадцатку Сидоров поймал машину и отправился к жене. Та даже не соизволила открыть ему дверь, через домофон доходчиво объяснив, что никогда его не любила и жила с ним только ради денег. На прощание она с издевкой пожелала ему успехов в новых экономических условиях и сказала, что новый хозяин квартиры Валерий передает ему пламенный привет и пожелание больше никогда не встречаться. От всего этого Сидоров испытал сильнейшее желание напиться и разменяв последнюю двадцатку, направился в ближайший кабак в надежде, что утро вечера мудренее.

Однако бдительный швейцар каким-то шестым чувством понял, что у этого клиента нет денег и впервые в жизни Сидорова не пустили в ресторан. От всех перенесенных за этот день потрясений он сел на бордюр и заплакал. Впервые в жизни он не знал, что ему делать. Он никогда не испытывал никаких проблем, жил припеваючи, а тут вдруг все разом рухнуло. Помочь ему могла бы только мать, но он даже не мог вспомнить, в какой лечебнице ее содержат.

Поскольку выпить все же очень хотелось, Сидоров решил пойти в какую-нибудь пивную, чтобы как-то перекантоваться до утра, а там видно будет. Спустившись вниз по ступенькам, он попал в душное прокуренное помещение, облицованное белым кафелем. Как в сортире - брезгливо подумал Сидоров, но все-таки подошел к барной стойке. Чернявый бармен внимательно посмотрел на него и вежливо поинтересовался, что клиент будет пить. Сидоров заказал себе бутылку водки, отказавшись от закуски, и присел за один из столиков. Стол был достаточно грязным, но подбежавшая молоденькая официантка с соблазнительными формами и южным акцентом мигом протерла его мокрой тряпкой, оставившей капельки влаги на поверхности. Сидоров налил себе водки и залпом выпил. После элитных водок, которые он пил раньше, эта показалась ему редкостной гадостью, но выбирать не приходилось. Смакуя вкус первой стопки, Сидоров заинтересованно начал глазеть по сторонам. Ему никогда не приходилось бывать в таких питейных заведениях и поэтому все вокруг было интересно.

За соседним столиком сидела изрядно подгулявшая компания, состоящая из четырех молодых людей, по-видимому, студентов. Один из них, похоже, уже достиг своей кондиции, и просто сидел, мотая головой из стороны в сторону. Другой, коротко стриженный в аккуратненьких очочках, все время пытался запеть какую-то песню с припевом Я устал, я устал , но его толкали локтем и говорили: Заткнись, ты уже всех достал! . Сидевший рядом с ним товарищ с щегольской бородкой беспрестанно улыбался, сжимая в руке рюмку водки и к месту и не к месту орал хриплым голосом: Выжрать! Кузьминки форева! . Последний из этой компании с хитроватым взглядом лапал за задницу официантку, делая вид, что не понимает, что же это делает там его рука, при этом вопя: Ну, вы, суки, наливать будете? . Вся компания жутко материлась, не обращая внимания на окружающих и периодически кто-нибудь из них бегал к бармену с просьбой поставить Сектор Газа . Быдло подумал Сидоров и налил себе вторую стопку.

Так Сидоров и сидел в гордом одиночестве, пока к нему не подвалил субъект в очках из-за соседнего столика. Заплетающимся языком он стал выяснять, как Сидоров относится к противостоянию ЦСКА Спартак , а затем, нагло без спроса присев за столик, начал с надрывом нести полнейшую ахинею насчет того, что он патриот и очень любит свою Родину, и готов за нее идти воевать хоть на край света. Пуская дым кольцами, Сидоров с презрением смотрел на этого молокососа, но водки ему все-таки налил, только чтобы тот убрался поскорее. Выпив рюмку, парень долго и заковыристо извинялся за свое вторжение, объясняя свое поведение тем, что ищет среди посетителей этого бара тех, кто также, как и он, беззаветно любит Россию. Сидоров кивком головы принял извинения, посоветовав ему на прощание обратить внимание на того друга, который совсем недавно беззастенчиво лапал официантку. Тот действительно покинул свой столик и теперь клеился ко всем подряд девчонкам. Те посылали его, но он, не теряя надежды, продолжал бегать от стола к столу, собирая согласившихся на продолжение вечера женщин и тут же оставляя их на попечение мотающему из стороны в сторону головой парню. Бородатый же представитель этой компании, увидев, что его собутыльники расползлись по всему залу как тараканы, воровато оглядевшись, отхлебнул из бутылки, стащил из пачки несколько сигарет, схватил свою сумку, и был таков.

После очередной стопки Сидорову захотелось женского общества. В этот момент из клубов табачного дыма выплыла стройная фигурка с симпатичным личиком, огляделась по сторонам, не увидела ни одного свободного столика и уже собралась было уходить, как Сидоров помахал ей рукой, приглашая присесть за его столик. Девушка изумленно посмотрела на него, видимо, солидные люди крайне редко заглядывали в этот притон, и с сомнением в голосе спросила:

Можно?

А кто ж запретит-то? вопросом на вопрос развязно ответил Сидоров.

Аня, представилась она.

Сидоров заказал еще бутылку и апельсинового сока. За разговором выяснилось, что Аня работает неподалеку в больнице, а сюда пришла к подругам, но их что-то не было видно. Пытаясь добиться ее благосклонности, Сидоров просадил последние деньги, но девушка оказалась понятливой и в тот момент, когда они танцевали, шепнула ему на ушко: Ты не проводишь меня в туалет? . Сидоров очень удивился этому приглашению, но ему все сразу стало ясно, когда Аня заперла дверь на ключ и потянула вниз молнию на его брюках.

Из бара они вышли вместе. Аня предложила поехать к ней за город. Сидоров замялся, потому что вдруг понял, что у него нет ни копейки денег. Ну, не хочешь, как хочешь! бросила она ему и исчезла в темноте. Вот только тогда до него дошел весь ужас его положения у него не было ничего ни денег, ни жилья, потому что даже квартиру матери ему пришлось отдать негодяю Валерию.

Пошел дождь. Сидоров укрылся от него под навесом. Хотелось курить, но как назло, сигареты у него закончились. Неподалеку он увидел группу людей и в руках у них мерцали огоньки. Набравшись смелости, он направился к ним.

Сигаретой не угостите?

А ты, че, мужик, при таком параде и сам себе купить не можешь? нагло спросил один из них.

Да ты смотри, какой фраерок подвалил, у него, наверное, бабла до хрена! поддержал другой.

Сидоров малость струхнул, но отступать уже было поздно.

Да ладно, мужик, не ссы, на тебе сигарету! сказал один из них, здоровенный амбал с наголо

бритым черепом и неприятным выражением лица. Сидоров взял протянутую сигарету, зажал ее губами и нагнулся к протянутой зажигалке. В следующую секунду в мозгу у него атомной бомбой взорвалась яркая вспышка и он потерял сознание.

Через некоторое время от холода сознание вернулось к нему. Поначалу Сидоров никак не мог понять, что с ним случилось, но через секунду ему все стало ясно. Он лежал на мокром асфальте в одних трусах и носках. Верхняя одежда напрочь отсутствовала. Он понял, что стал жертвой уличных грабителей. Прикинув, что смотрится не очень эффектно в одном исподнем, Сидоров отполз за палатку и стал размышлять, что же делать дальше.

От чувства холода и стыда в Сидорове стал просыпаться первобытный инстинкт самосохранения. От утреннего холеного мужчины не осталось и следа. Его место занял охотник, злобный и коварный. Из-за палатки он стал наблюдать за темным переулком в надежде, что рано или поздно в нем появится какой-нибудь пьяный. Через некоторое время в тусклом свете одинокого фонаря возник силуэт мужчины, выписывавшего замысловатые кренделя. Сидоров немного понаблюдал за ним и вскоре понял, что мужчина пьян вдребодан. А тот, ничего не подозревая, продолжал двигаться к одному ему известной цели, пока не наткнулся на невысокую ограду, перевалившись через которую, затих. Сидоров молнией метнулся к нему, сжимая в руке увесистый булыжник. Но камень не понадобился. Пьяный спал мертвецким сном, выводя замысловатые рулады храпа. Сидоров стянул с него рубашку и брюки, прихватив заодно и бумажник, и скрылся в одном из подъездов.

Экспроприированная одежда пришлась ему очень даже впору. Денег в кошельке у мужика оказалось немного, чуть больше полтинника, но Сидоров и этому улову был рад теперь было на что с утра похмелиться. Прекрасно понимая, что через некоторое время его могут начать искать правоохранительные органы, он под покровом темноты перебрался на другую улицу, где и заночевал в одном из подъездов многоквартирного дома. Лежа на жестких ступеньках, он подумал: Однако, как быстро я деградировал. Вот уже и воровать начал! . То, что его фирма ограбила страну на многие миллиарды долларов, Сидорова как-то не особо волновало, потому что он не видел, у кого отбирались эти деньги, а здесь он лично стянул штаны у какого-то работяги, которому за них, может, месяц работать теперь придется.

Утром он проснулся от звука шагов. Дом потихоньку начинал просыпаться. Где-то внизу залаяла собака, затем громыхнула дверь лифта. Сидоров попытался подняться и охнул ступеньки изрядно намяли за ночь ему бока. Голова раскалывалась и от выпитого накануне и от последствий удара. Он стал соображать, что же ему делать дальше. Решение созрело быстро: надо обратиться к друзьям. Но как это сделать, ведь телефона при себе не было? Тут в памяти у него всплыл давнишний разговор во время посиделок в кабаке с помощником одного депутата, который жаловался на то, что из-за бесплатных телефонов в Госдуме теперь постоянно толкутся какие-то подозрительные личности, желая позвонить на халяву. Но для Сидорова эта подсказка стала той самой спасительной соломинкой, за которую он решил ухватиться. Спустившись вниз, он в ближайшем магазине приобрел себе чекушку для поднятия боевого духа, выпил ее и направился к метро.

В метро он не ездил уже лет эдак пятнадцать, поэтому очень удивился тому, что вместо пятачка теперь нужно было покупать магнитную карточку. Спустившись вниз, он ввалился в вагон, смешавшись с толпой спешащих на работу сограждан. На него никто не обращал никакого внимания, если только не считать соседки справа, которая брезгливо отвернулась от Сидорова, пробормотав: Вот пьянь, уже с утра нализался! . Сидоров презрительно посмотрел на нее и прикрыл глаза, сделав вид, что спит.

Вскоре объявили его станцию. Растолкав локтями матерящийся ему вдогонку народ, он рванул вверх по эскалатору, предвкушая, как потом в компании друзей будет со смехом вспоминать эту ночь в подъезде. Телефоны в Думе оказались действительно бесплатными, но уже взяв в руку трубку аппарата, Сидоров с ужасом понял, что не может вспомнить ни одного номера своих друзей. Сам он никогда им не звонил, а его всегда находили, потому что знали, что сводив Сидорова в кабак, можно решить множество проблем. В памяти всплывали только номера любовниц, но позвонив одной из них и попросив помощи, он натолкнулся на столь категоричный отказ, что желание звонить остальным как-то сразу пропало. Он еще рискнул набрать номер Светки, но та, услышав, кто ее беспокоит в такую рань, сразу отрезала: Если бабки есть приезжай, если нет извини, у меня клиент . Обозвав ее самыми грязными словами, из которых самыми безобидными были сука и шлюха , он вышел на улицу, раздумывая, что же делать дальше. Было ясно, что просить помощи по телефону не приходилось, оставалось только одно попытаться встретиться с кем-нибудь лично.

Однако ни один из тех, с кем Сидоров закатывал Лукулловы пиры, не пожелал протянуть ему руку помощи. Причину этого объяснил один коммерсант: Ты пойми, братан, что сейчас всем тяжело. У меня самого земля горит под ногами, а мне ведь своих детей как-то прокормить надо. Поэтому не до тебя мне, извини уж. Сейчас такая жизнь пошла, что человек человеку хуже волка. Выживешь я за тебя порадуюсь, а нет так выживает сильнейший, закон у природы такой. Так что иди, братан, отсюда подобру-поздорову и не поминай лихом. И запомни никто тебе помогать не будет, потому что все знают, что ты неудачник, а таких в нашей среде ,ох, как не любят! .

Вышел Сидоров после этого разговора, фактически выбросившего его на улицу без малейшего шанса на возвращение к привычному образу жизни, на бульвар, сел на скамейку, закурил вонючую сигарету и призадумался, что же теперь делать дальше. Устроиться на работу он не мог, потому что никогда в жизни не любил работать и не умел. Единственное, что он освоил за свои тридцать с лишним лет жизни это умение обманывать людей. Это было так легко: приходит к тебе лох, а ты ему впариваешь какую-нибудь партию товара, завышая свою цену до небес, а тому и деваться некуда все идет через Сидорова. Но теперь это умение враз стало ненужным, а вкалывать на стройке не очень-то и хотелось. Но ведь живут же как-то люди без работы и ничего! Вон их сколько по улицам шастает и ведь не работают же! - подумал Сидоров и решил послушать у одного из таких бездельников, как он ухитряется жить, ничего не делая.

Сидоров долго высматривал в толпе фланирующей по бульвару публики подходящую кандидатуру, пока не заметил кое-как одетого дядю, собиравшего пустые бутылки. Решив, что этот товарищ наверняка в курсе как можно жить, не работая, Сидоров подошел к нему и попросил прикурить. Дядя неодобрительно посмотрел на него, но все-таки извлек из кармана зажигалку. Пока Сидоров прикуривал, тот все оглядывал его, а потом изрек:

Смотрю, браток, тебя жизнь тоже потрепала.

Есть немного, - уклончиво ответил Сидоров.

Да, сейчас многих жизнь раком ставит и дрючит на всю катушку! заметил мужик.

Да ты никак философ? удивился новоявленный кандидат в клошары.

От такой жизни зафилософствуешь.

А ты что, не доволен ею?

Почему ж недоволен, очень даже доволен. Весь день на свежем воздухе, никаких тебе хозяев, никто мозги не компостирует, что хочешь, то и делай. Красота!

Слушай, мужик, у меня к тебе пара вопросиков есть. Может, возьму я пузырек и посидим где-нибудь, покалялкаем?

А ты от водки буянить-то не будешь часом? с сомнением покачал головой дядя.

Не, я вообще-то смирный.

Ну тогда бери и пошли, я тут одно местечко знаю, где приземлиться можно, вот там и покалялкаем.

Сидоров купил бутылку водки и они пошли вниз по переулку. Серега , - представился по дороге мужик. Минут через пять они пришли на детскую площадку и присели на лавочку. Сидевшая неподалеку пожилая женщина с маленьким ребенком сразу же встала и неодобрительно качая головой увела малыша от греха подальше. Сидоров разлил по первой, они выпили, подняв традиционный тост за знакомство, закурили. Выпили по второй. Ну, давай свои вопросы, мил человек , - прогундосил Серега.

Сидоров начал издалека, но увидев, что Серега вроде бы не юлит, отвечая на вопросы, вкратце обрисовал ему свою ситуацию, опустив множество подробностей, чтобы не спугнуть мужика и не подвергаться насмешкам.

- Да уж, ситуация твоя, мил человек, не из лучших, но выход из нее есть. Вот смотри, сейчас осень на дворе, а это что значит? Значит это то, что сейчас народ со своих дач домой в Москву потянется. Соответственно, дома бесхозные до весны стоять будут. Поэтому наливай еще по одной и слушай внимательно. Садишься завтра на любую электричку, отъезжаешь километров на пятьдесят, а то и поболе, а там присматриваешь себе дачку, где хозяев не видно, аккуратненько ее вскрываешь и живешь там. не привлекая к себе внимания. Только не живи подолгу на одном месте, а то засветишься, какая-нибудь падла хозяев вызовет и тогда тебе кранты. Зиму перезимуешь, а уж по весне выкрутишься как-нибудь. Усек? Ну давай тогда доливай, да побежал я, дел у меня еще по горло, а ты не робей, держи хвост пистолетом, жить, как говорится, захочешь не так раскорячишься!

Сидоров последовал его совету, вновь переночевал в подъезде, и на следующий день отправился на площадь трех вокзалов, сел в первую попавшуюся электричку, отъехал подальше от Москвы, сошел на какой-то станции и углубившись в лес, вскоре обнаружил садово-огородное хозяйство, в котором через пару часов присмотрел симпатичную дачку с явным отсутствием на ней хозяев. Сбив замок, он зашел внутрь, осмотрелся и решил, что для начала этот дом ему вполне подойдет.

До того самого злополучного дня, когда его жестоко избили, Сидоров жил, часто меняя свое пристанище, кормясь тем, что на местных рынках потихоньку обменивал украденные с дач вещи на водку, курево и продукты. Ушлые люди, у которых он производил обмен, видимо, прекрасно понимали, откуда берутся вещи, но помалкивали. Как-то вечером, потягивая в лечебных целях водку прямо из горлышка бутылки, Сидоров прикинул, сколько всего он натворил за последние месяцы: грабеж, взлом, кражи, сбытие краденого, и даже от удивления присвистнул срок-то ему бы могли намотать хороший. За это время он одичал, оброс бородой, ходил в каком-то старье, по случаю позаимствованном на одной даче, где хозяин был его габаритов. О прежней жизни он уже практически не вспоминал, нужда заставляла думать все время о будущем. Постепенно Сидоров свыкся со своим нынешним положением и даже начал находить в нем свои плюсы. Весной он решил податься на юга, где можно было вполне нормально существовать. Вопрос А зачем вообще он живет? задавать себе он боялся, потому что ответа на него не было. И вот когда его жизнь в новых условиях вроде бы стабилизировалась, к воротам дома, в котором он проводил время, подъехал джип , из которого вышли люди, нарушившие мирное течение его жизни+

Вой автомобильной сирены правительственного кортежа, мчавшегося по Ленинградке, вернул Сидорова к реальности. Воспоминания о прежней жизни были столь грустными, что он пожалел, что не забрал у Клавдии оставшуюся водку, чтобы заглушить свою боль. Мимо него прошествовала компания подвыпивших юнцов с бутылками пива и магнитофоном, из которого на всю округу раздавалось: Как нажрался я вчера, пили с ночи до утра . Они тупо ржали над одними им ведомыми приколами, то и дело вставляя в свою речь нецензурную брань. Они остановились неподалеку от него, совершенно не обращая внимания на сидящего под деревом вонючего бомжа и стали потягивать пиво. Вдруг все, кроме одного, дико загоготали, потому что парень в футболке цвета хаки и кожаных штанах весьма смачно описал, как этой ночью ночевавший у него дома приятель по пьяной лавочке наложил около кровати большую кучу, в которую хозяин квартиры благополучно вляпался. Все еще раз посмеялись над неудачником, отхлебнули пивка на дорожку, и отправились по своим делам, а Сидоров молча позавидовал им, ведь у ребят было что выпить, а у него нет.

От увиденных бутылок Сидорову захотелось выпить еще сильнее. Он решил пробраться в свое логово, надеясь, что Клавдия спит и у нее из заначки удастся стащить бутылку. Но реальность даже превзошла его мечты. На кухне сидела вся ватага во главе с Петровичем и пила водку. Пьяный Петрович приветственно окликнул Сидорова, приглашая к столу. Как оказалось, им удалось где-то стащить целую бухту кабеля, загнать ее в пункт приема цветных металлов и на вырученные деньги теперь гулять на всю катушку. Все уже были пьяны, по кухне плавал сизый табачный дым, а Петрович во все горло выводил: А молодого командира несли с пробитой головой . Сидоров с удовольствием, заметно уловимым по характерному блеску глаз, конвульсивно задергавшимся пальцам и запрыгавшему кадыку, присоединился к общему празднику, налил себе большой граненый стакан и со звучным хеканьем вогнал его себе в глотку. От выпитого ему стало тепло и уютно в компании этих людей, даже Клавдия показалась ему не такой уж противной.

Петрович в тот вечер был в ударе. В пьяном кураже он начал рассказывать в лицах о своем пребывании на зоне, при этом очень смешно шепелявя при изображении зэков. Периодически он прерывал свои воспоминания фразой: Да что я вам, салагам рассказываю, сами туда попадете все и узнаете! . Но каждый раз терпеливые слушатели с помощью рюмки водки умоляли Петровича продолжить его повествование, на что тот, выпив рюмку и смахнув с бороды капельки влаги, приосанивался и со словами За базар отвечаю, фраерок! вновь приступал к описанию тюремного быта. Когда кто-нибудь вдруг замечал, что начинал он рассказ с того, что сидел он в Анжеро-Судженске, а конец истории почему-то происходил на химии в Желтых Водах, то Петрович обиженно говорил: А я везде сидел , хотя все прекрасно знали, что сидел он в колонии для несовершеннолетних где-то под Москвой, куда попал за кражу со взломом деревенского сельпо, который он с дружками вскрыли 1 Мая, когда у всей компании кончилась водка, а идти за ней в соседнюю деревню как-то не хотелось. И хотя все это знали, но перечить Петровичу боялись, потому что в пьяном гневе он был страшен.

Через некоторое время водка кончилась, но всем собравшимся хотелось продолжения банкета. Петрович посмотрел мутными слезящимися глазами на сидящих за столом, затем вынул из кармана деньги, тщательно их пересчитал, после чего скомандовал: Так, вы двое, халявщики! Раз вместе с нами кабель не тащили, так идите в магазин. И смотрите у меня, не вернетесь, из-под земли достану и бошки отверну! . Сидоров и Лысый молча встали из-за стола и побрели в магазин.

В продуктовом магазине продавщица, дородная тетка с золотыми зубами и бесформенной прической, сразу спросила: Сколько? и с пренебрежением выставила на прилавок три бутылки. Когда вожделенные емкости стали укладывать в сумку, Лысый не удержал одну бутылку и она с со звоном разбилась о цементный пол. Ну, вы, пьянь проклятая, а ну давай вали отсюдова, а то вы мне всех покупателей распугаете! Ишь, глаза себе залили, а руки из жопы растут! завизжала продавщица. Собутыльники схватили сумку и на максимально возможной для их состояния скорости поспешили покинуть магазин.

Отбежав на порядочное расстояние, они остановились перекурить и подумать, как им теперь оправдываться.

Слышь, друг, давай скажем, что на нас скины напали и пузырь у нас выпал, когда мы от них убегали, а то ведь ты знаешь, Петрович меня не пожалеет! жалобно захныкал Лысый.

Ладно, глядишь, все нормально будет. Может, Петрович и забыл, сколько он нам денег дал, ты же видел, какой он невменяемый был, попытался успокоить Лысого Сидоров.

Да уж, невменяемый, а на это дело память у него очень хорошая! Не выдавай, брат, Христом-богом тебя прошу, убьет ведь меня этот ирод окаянный! снова запричитал Лысый.

Ладно, не писай кипятком. Русские на войне своих не бросают! невесть откуда вспомнившейся фразой успокоил разнервничавшегося собутыльника Сидоров.

Петрович, узрев перед собой только две бутылки, тяжелым взором вперился в Сидорова и спросил: А где еще одна? . Тут неожиданно из-за его спины выскочил Лысый и противным голосом, уткнув свой палец в Сидорова, заверещал: Это все он, он, гад такой! Он бутылку в магазине уронил, а меня потом уговаривал все на скинов свалить! Обмануть тебя, Петрович, эта падла хотела, но я не позволю. Он еще тебя иродом окаянным обзывал, вот! .

Сидоров обалдел от такого предательства, потеряв дар речи, а Петрович встал со своего места и изо всех сил врезал ему в челюсть. Сидоров от удара рухнул на пол. Лысый с мерзкими воплями начал пинать его ногами, выслуживаясь перед Петровичем, который угрожающе начал вылезать из-за стола. Сидоров понял, что правды он доказать все равно не сможет, а вот бить его будут долго, может быть, даже до смерти, потому что Петрович мог простить все, но только не израсходованную не по назначению водку. Поэтому Сидоров не стал дожидаться, когда Петрович вылезет из-за стола, схватил Лысого за ногу, сильно дернул за нее так, что тот тоже растянулся на полу, и сначала на карачках, а потом в полный рост, устремился к двери.

Из квартиры ему удалось выбраться без нового членовредительства. Петрович просто уже не мог передвигаться, как и остальные участники попойки, один из которых мирно храпел, облокотившись на стол, в собственной блевотине, а другой, откинувшись назад, лежал на грязном матрасе, демонстрируя всем присутствующим свои грязные ободранные ноги. Лысый же не рискнул догонять Сидорова, прекрасно понимая, что тот его вполне может убить за предательство. Сидоров выскочил на улицу, проковылял немного, оглянулся назад и, не увидев за собой погони, устало привалился к стене дома. Вот ведь сука какая, - подумал он о Лысом, - а ведь я его спасти хотел, а он! Тьфу! . Пошарив по карманам, он обнаружил пачку Примы и коробок спичек. Затянувшись, он задумался, почему же все люди такие скоты, и в ситуации, когда преследуются их шкурные интересы, готовы продать даже лучшего друга, который был готов его же и выгораживать.

В траву рядом с ним шлепнулся смачный плевок, за которым с промежутком в несколько секунд последовала пара окурков, а еще чуть позже на клумбу приземлились чьи-то мужские трусы. Задрав голову вверх, он увидел тех самых юнцов, которые днем проходили мимо него. Они стояли на балконе восьмого этажа и пили пиво, периодически оглашая округу громкими матерными воплями. Из магнитофона, по-прежнему оравшего на всю катушку, какой-то мужик хрипатым голосом констатировал: Мне бы в небо, мне бы в небо, здесь я был, а там я не был! . Он еще немножко полежал на травке, слушая незнакомый ему хриплый голос, певший, казалось, о нем, но когда кто-то из юнцов, фальшиво подпевая: А мне все по х.., я сделан из мяса , решил помочиться с балкона, Сидоров счел за благо ретироваться оттуда.

Настроение у него сделалось совсем паскудным, поскольку, судя по всему, нужно было искать себе новое место обитания. То, что в этом районе ему теперь жизни никакой не будет, он не сомневался. Петрович, науськиваемый Лысым, наверняка до него доберется. Как же мне все это надоело! с горечью подумал Сидоров. Он устал бороться за свое существование и жил в коммуне только потому, что знал: если еще раз придется искать себе крышу над головой, то это будет конец для него. Поэтому-то Сидоров и терпел несправедливость Петровича и его команды. Но вот этот момент наступил. Мне бы в небо , - почему-то мелькнула в голове строчка из песни. Сидоров постарался прогнать ее, но она снова и снова предательски возвращалась.

Он бесцельно брел мимо шестнадцатиэтажного дома, когда из-за угла вдруг показался Штырь сотоварищи. Они были явственно пьяны и искали себе приключений. Увидев Сидорова, один из этой компании протянул руку в его сторону и сказал:

Гляди, Штырь, опять эта пьянь здесь шляется. А ведь ты ему говорил, чтобы он тебе больше на глаза не попадался!

Пацаны, хватай его, сейчас мы этому козлу объясним, что я своих слов на ветер не бросаю! скомандовал Штырь.

Повинуясь какому-то инстинкту, Сидоров рванул в подъезд. Дверь лифта была открыта и он опрометью бросился в него. Нажав кнопку с цифрой 16 , он поехал вверх, а в голове набатом гремело: Мне бы в небо, мне бы в небо, здесь я был, а там я не был! . Сквозь стенки лифта он прекрасно слышал, как весь подъезд наполнился грохотом тяжелых кованых армейских ботинок и короткими отрывистыми, похожими на лай, командами: Двое в лифт, остальные за мной наверх по лестнице! Ты, ты и ты останетесь здесь, будете прикрывать тыл! . Сидоров понял, что попал в ловушку. Было слышно, что второй лифт уже поехал вслед за ним. Суки, как же вы все меня достали! устало подумал он. Мне бы в небо снова напомнил о себе мозг. Перед глазами вдруг как на ускоренной перемотке проплыла вся его жизнь от первых воспоминаний детства до драки с Петровичем. Сидоров вдруг осознал, что за всю свою жизнь он не сделал людям ничего хорошего, жируя за их счет и потратив драгоценные годы совершенно впустую. Какой же я был скотиной! - подумал он, вспомнив, что даже не приехал на похороны отца, предпочтя провести время на Канарах с грудастой девицей из одной популярной поп-группы. А мать? Ведь я даже не помню, где она, и вообще, жива ли? Эх, вернуть бы время назад, я бы был совсем другим, а то ведь от этой водки совсем в какое-то дерьмо превратился! с горечью прошептал Сидоров.

Лифт неожиданно дернулся и остановился, распахнув двери. Вот и небо подумал Сидоров. Где-то чуть ниже слышался грохот поднимающейся по лестнице погони, а в соседней шахте совсем уже рядом гудел второй лифт. П+дец! мелькнуло у него в голове. Он еще мог побороться за свою жизнь, попытавшись спуститься вниз, но ни сил, ни желания делать это уже не было. Он представил, как через несколько секунд тяжелые ботинки будут месить его плоть, а на его крики о помощи никто не откликнется, наоборот, даже порадуются, что еще одного бомжа убили. Решение созрело мгновенно: Живым не сдамся! . Почему-то даже подумалось: Прямо как в кино про Штирлица . Он подбежал к окну и из последних сил рванул на себя створку. Та с грохотом распахнулась. Не теряя времени, он вскарабкался на подоконник и посмотрел вниз. Перед ним расстилался прекрасная панорама района, в котором он провел последние полгода своей жизни, со всеми его детскими садами, школами, больницами и магазинами. Чуть поодаль, за домами, темнел лесопарк, где они постоянно собирали за молодежью бутылки. Повернув голову чуть левее, он увидел дом, из которого недавно убегал, спасаясь гнева Петровича. Ему даже показалось, что среди фигурок, столпившихся у подъезда, он узнал его коренастую фигуру. Ну и живите так, алкаши несчастные, а я вот в небо собрался! Ведь как там у того парня в песне поется: Можно жить так, но лучше ускориться . Так вот вы и живите так, а я устал и ускоряюсь! .

В этот момент второй лифт остановился и из него выскочили два молодчика с бешеными от злобы глазами. Увидев стоящего на подоконнике Сидорова, они остановились как вкопанные.

Эй, мужик, ты чё, совсем охренел, что ли? - спросил один их них.

Слушайте вы, уроды. Вам никогда не сломить Сидорова, поняли! И живым вы меня не возьмете, суки!

В это момент Сидоров вдруг понял, что перед лицом смерти он впервые ничего не боится. Сейчас, когда за его спиной было сорок метров пропасти, он вдруг с горечью вспомнил, как его всегда считали неспособным дать сдачи чмошником, слабаком, хиляком и вообще слизняком. Общались с ним всегда только потому, что знали: у Сидорова всегда водятся бабки и с ним можно весело оттянуться. Он же прогуливал свою жизнь по кабакам, чтобы заглушить свой комплекс неполноценности. Он всегда боялся высоты и громко визжал, когда они с матерью единственный раз попытались прокатится на чертовом колесе . А теперь ему было все равно сорок метров или сто сорок. И сейчас, за несколько секунд до шага в эту самую пропасть, он честно признался себе, что жизнь он прожил зря. Но одно он знал точно из жизни он уходит свободным человеком, стряхнувшим с себя все комплексы цивилизации.

Эй, ну как вы там, поймали гада? - раздался поблизости голос Штыря.

Слышь, Штырь, он вниз сигать собрался! доложил один из парней.

Х.. ему! У него на это смелости не хватит, так что хватайте его! скомандовал главарь.

Сидоров рассмеялся в лицо начавшим осторожно приближаться к нему головорезам, плюнул одному из них в лицо и, не дожидаясь, когда его стащат с подоконника, с криком Мне бы в небо!!! сделал шаг назад и взлетел первый и последний раз в своей глупо растраченной по мелочам жизни...

Tweet