- Скажите, пожалуйста, сколько времени? - в вопросе было столько тоски и отчаяния, столько грусти, что мне стало стыдно за себя: ведь я не мог ответить на этот вопрос.
Я отрицательно покачал головой и развел руками, как бы извиняясь за то, что не взял часы.
Я зашел на почту, чтобы снять ксерокопию с документа. Мне кто-то сказал, что в нашем почтовом отделении предоставляют такую услугу. Я прошел к свободному окошку и выяснил, что ксерокс сломался.
А когда я развернулся к выходу, эта женщина и спросила у меня:
- Скажите, пожалуйста, сколько времени?
Я не смог ей ответить, и она повернулась к девушке, держащей за руку ребенка, мальчика лет четырех, и задала тот же вопрос. И опять с такой тоской, так умоляюще, что я почувствовал вину. Мне тяжело было находиться в помещении почты, я поспешил выйти. Я успел услышать, как молодая мама немного удивленно отвечает:
- Времени? Конечно!
и поднимает левую руку, прежде чем закрыл дверь.
Выйдя на улицу, я с секунду постоял, вспоминая, где же поблизости есть ксерокс. Вспомнил. Правда, это не совсем поблизости, примерно остановку идти, но я никуда не торопился. Я направился в сторону Революционной. И вот когда я поравнялся с первым окном почты, раздался взрыв.
Окна вылетели наружу тысячами осколков. Одни, прорезав рукав куртки и джинсовой рубашки, впились мне в левую руку, другие попали в лицо. Стекло прорвало левую щеку, захрустело на зубах, легко погладило роговицу левого глаза, благодаря чему мой глаз излился на прорезанную щеку, и я почувствовал его вкус, вкус глаза, приправленного моей же свежей кровью. Стекло нанесло несколько скальпированных ран на левой половине лба и левом виске, отсекло мочку левого уха.
А затем из оконных проемов вырвался огонь. Словно язык хамелеона огонь развернулся и лизнул меня снизу вверх. Температура его была такой, что кожа на левой кисти мгновенно высохла и обуглилась, превратив мою руку в уродливо скрюченную лягушачью лапку. Золотой перстень на безымянном пальце размяк, раскалился, вплавившись в палец, туго обхватив кость. Огонь пошел выше, зажег рукав куртки, опалил изуродованную щеку, волосы и угас.
Ударной волной меня откинуло вправо. Откинуло удачно, точно между деревом и урной. Я упал на мягкий газон, перевернулся на спину и в судорожном инстинктивном порыве отполз подальше от здания почты. Я попробовал вдохнуть и почувствовал, как стекло во рту иссякает язык и десны, как кровь, переполнившая рот, заливается в глотку, заставляя меня судорожно сглатывать, вытекает изо рта на подбородок. Я чувствовал ветер, проникающий в рот через разрез на щеке. Я, наконец, втянул воздух носом, и меня вырвало.
А потом я начал орать. Недолго, на сколько хватило воздуха в легких.
С криком я избавился от ужаса и паники. Я попробовал подняться, но резкая боль в правом плече помешала мне. Видимо, при падении я вывихнул правое плечо, вывих у меня там хронический, это старая детская травма. Как огромный червяк я извивался, подползал к дереву. Встал, используя дерево как опору.
Левый рукав горел, я сбил огонь, ударяя левой рукой по дереву. Затем я сел на землю и стал ждать.
Первой приехала "скорая". Больница действительно недалеко от почты, у меня мама в ней работала, пока на пенсию не ушла. Врачи все сделали правильно, хотя и поздновато - у меня уже началась вторая стадия шока. Поэтому за обезболивающее им, конечно, спасибо, но уже по фигу. Все.
Из милиции ко мне пришли уже в больницу. Усталый опер в штатском оживился, когда узнал, что я был на почте за несколько секунд до взрыва. Он просил, почти умолял, меня вспомнить все до мельчайших подробностей. Наверное, он хороший опер. "Важна каждая деталь" - говорил он. "Да, я знаю" - ответил я и во всех подробностях рассказал ему обо всем, что я видел на почте. Ведь у меня было целых три дня, и в эти дни я, лежа на больничной койке, глядел на мир единственным оставшимся глазом и не видел мира. Я видел лишь почту, те 60 секунд моего пребывания на ней. Я…, да нет, мой разум беспрестанно прокручивал картину происходившего. К моменту прихода милиционера я мог подробнейше описать каждую секунду. Что и сделал.
Опер в штатском записывал за мной, потом спросил смогу ли я расписаться. Предатель-мозг услужливо подкинул банальную фразу "Конечно, правая-то ведь здорова!", но я просто ответил "Да". "Вот, тогда прочитай и распишись" - сказал милиционер. Я жадно накинулся на текст - это был первый текст, который мне предстояло прочесть одним глазом. Подчерк у милиционера был не особо хороший, да и где-то с середины я понял, что все записано точно, но все равно прочел весь текст до конца. Потом расписался, положив лист на прикроватную тумбочку. На тумбочке лежал еще бесформенный кусок золота; его сняли с безымянного пальца моей ампутированной кисти.
Через неделю меня выписали. Мне все равно нужно было каждый день ходить в больницу на перевязки, до тех пор пока раны не заживут. А я каждый день глядел в зеркало, откуда на меня смотрел вечно улыбающийся левым углом рта одноглазый урод с покрытым шрамами лицом, и искал плюсы в произошедшем. Что-то вроде: а вот я теперь два года в армии не потеряю, или а мне теперь пособие по инвалидности давать будут, или а вот теперь проезд для меня бесплатный… Сами собой находились минусы: а вот мне теперь вождение автомобиля заказано, или а вот теперь в компьютерные стрелялки не поиграешь… Я не особо расстраивался. Жизнь - дерьмо. А однажды я вообще умру.
Изуродованный золотой бублик стал для меня неким фетишем. Я никогда не расставался с ним, и если бы меня спросили почему, я бы не смог внятно ответить. Возможно, я наделял его неким подобием жизни и разума, получая существо, пережившее то же, что и я. Я носил его на шее, на цепочке.
Когда раны затянулись, моя жизнь приобрела четкий распорядок. Ежедневно я напивался с друзьями. Хотя они не пили, они просто были рядом, шутили, рассказывали анекдоты и с затаенной болью смотрели, как я опрокидываю в себя рюмку за рюмкой.
Родители купили мне протез. Простую пластмассовую имитацию кисти. Она смотрелась очень неестественно, поэтому я стал носить перчатки. Постоянно.
Однажды, когда я пьяным гулял по городу - я иногда делал так, если не с кем было выпить, шел на улицу и пил водку из горлышка - я увидел вывеску тира. Я зашел внутрь. Милая девушка сидела в предбанничке за компьютером. Я подошел. Она подняла на меня глаза, и я прочел в них жалость.
- Я хочу записаться, - сказал я.
- Я… хм… я не знаю… а Вы... сможете…? - девушка очень старалась не обидеть меня.
- Я хочу записаться! - повторил я с нажимом.
Не знаю, чем бы кончился наш диалог, если бы не появился тренер. Он вышел из зала для стрельб, посмотрел на меня, потом на девушку. Та промямлила:
- Вот… хочет записаться.
Тренер еще раз внимательно осмотрел меня, задержал взгляд на бутылке водке в моей руке и сказал:
- Приходи трезвым.
Я развернулся и ушел.
На следующее утро я опять пришел в тир. И записался. Стреляли там из настоящих пистолетов, и стоило это удовольствие всего моего пособия. Занятия проходили трижды в неделю, поэтому распорядок моей жизни немного изменился. Теперь я напивался раз в два дня, а с похмелья ходил в тир.
Перчатки я снимал лишь, когда мылся и когда стрелял.
Тренер говорил, что у меня талант. Но я сразу вспомнил кино "Кафс" и понял, что у меня просто способности. Как бы там ни было, но уже через два месяца стрельбы я сдал норматив КМС. Тренер предлагал заняться стрельбой всерьез, но я никогда не любил спорт.
К Новому году мой старший брат сделал мне лучший в жизни подарок. Он подарил мне протез левой кисти. С гнущимися пальцами. Я не знаю, как он экономил и у кого занял, ведь подобное чудо стоит от 5 тысяч долларов. Рука была железной, из легких сплавов. Она напоминала кисть терминатора. Голые железные кости. На вопрос отца: почему именно такая, брат ответил, что других не было. Но я думаю, что он специально выбрал именно этот протез. Он знал, что мне понравится! Неделю я осваивал его, я был так увлечен, что перестал пить. Я не мог наиграться. Я брал вновь обретенной кистью все подряд, вертел в руке, клал на место, я собирал и разбирал кубик Рубика, я даже пытался играть в "Дум". Получалось не очень хорошо, но я был уверен, что со временем протез полностью заменит мне левую кисть.
Я купил новые, тонкие черные перчатки, заказал ювелиру восстановить перстень. Правда, теперь в нем был всего один камень, вместо трех, да и сам перстень стал больше напоминать кольцо, но я все равно был очень доволен. Я носил его на безымянном пальце левой руки, поверх перчатки.
К февралю я сдал норматив мастера спорта. А в марте тренер уговорил меня участвовать в любительских соревнованиях на первенство области. Я занял первое место и получил в подарок часы.
Здоровые блестящие железные водонепроницаемые часы с железным же ремешком и гравировкой "Первое место. Соревнования по стрельбе 2002". Часы эти показывали все что угодно кроме времени. Нет, если их заводить раз в два часа, то примерно час положение их стрелок будет соответствовать действительности. Они могли продержаться без завода около недели, при этом стрелки постоянно вращались. Они то ускоряли, то замедляли свой бег, без видимых причин. Я носил их на левой руке, как и перстень, поверх перчатки. Я всегда любил творчески испорченные вещи.
А в апреле мне снова позвонил Али.
- На почте сработал отлично, - с сильным акцентом сказал он, - Теперь нужно взорвать вокзал. Заплатим в два раза больше.
- Хорошо, - ответил я, - Сделаю…
За две недели подготовки я заложил взрывчатку в нужных местах. А затем принялся бесцельно шататься по вокзалу. Ждать пока кто-нибудь не спросит у меня, где справочная. Или где туалет. Или где кассы. Или…
- Простите, а Вы не подскажете, который час?