Делегация из трех, колоритных господ, находилась в приемной Ленина уже четвертый час. Большие настенные часы с тяжелыми, похожими на семенные огурцы гирями, показывали время за полночь. Всех троих солидных, по российским меркам джентльменов, весьма разных по виду, возрасту и поведению, объединяло одно, они представлялись, как лучшие люди Великого княжества Финляндского, кровно радеющие за благополучие своего народа. В присутствии ленинского секретаря товарища Стасовой, они держались независимо и даже высокомерно, оставшись же одни сбрасывали с себя всякую чопорность и спесь и превраща­лись в веселых, бесшабашных, фиников, хитрых и остроумных, на столько, насколько эти качества вообще могли быть присущи чухонскому народу.

Старшим из них, облаченный в укороченный фрак старого покроя, в узком черном галстуке и с пышными усами, подобными тем, какие были у украинского поэта Тараса Григорьевича Шевченко, был председатель социал-демократической партии княжества Финляндского и по совместительству юрист, Пер Эдвин Схвинхувуд. При поверхностном знакомстве, он оставлял о себе впечатление как о недалеком добром мещанине, с  провинциальными, грубоватыми ма­нерами. Однако, те, кто знал его ближе, отзывались о нем, как об основательном, мудром человеке, умевшим держать свое слово, и способным выходить из различного рода, щекотли­вых ситуаций, ни на грош, не теряя своего достоинства. Пристрастие к крепким спиртным на­питкам, придавало его натуре некое обаяние, как и  его современнику Уинстону Черчиллю и никак не сказывалось ни на его здравомыслии, ни на его  работоспособности. Какие бы политические баталии не разгорались в его родном финляндском сейме, он всегда умел находиться над схваткой, выступая в роли третейского судьи.

Второй по старшинству, в делегации был, бывший гвардейский офицер, решивший попробо­вать себя на политическом поприще, некто  Карл Энкель. Карл был по-армейски груб, прямо­линеен и неплохо боксировал. Несколько позже, обтесавшись и набравшись ума и такта, он сделал не плохую карьеру дипломата. Но тогда он находился еще в самом начале своего долгого  пути.  Вообще, история показывает, что военный, становясь на стезю политики в демократическом государстве, как правило ни в чем преуспеть не может, кроме того как стать героем анекдотов и периодически отличаться во время парламентских драк. Энкеля и еще нескольких других, социал-демократы держали как противовес кучке ретивых коммунистов, имевших соответственно  рабоче-крестьянское происхождение и понимавших в разгар полити­ческих диспутов, либо кулак, либо шпицрутен. Находясь в приемной первого председателя СНК, Ленина, Энкель вел себя весьма непристойно, курил папиросу за папиросой, громко разговаривал с товарищами, хохотал и отпускал сальности в адрес секретарши Ильича, товарища Стасовой, разумеется, по-фински.

Третий, Карл Густав Идман, как принято говорить был из молодых, да ранних. Эдакий финляндский Данди, с блестящим университетским образованием, из старинного аристократи­ческого рода ингемарландских немцев, разговаривавший практически на всех европейских языках, и имевший связи, как в германских, так и шведских деловых кругах. Его можно было преподносить как лицо новой, готовой разрешиться от бремени долгожданным, выстраданным суверенитетом Финляндии. Идман, в присутствии посторонних официальных лиц, держался степенно, не нарушая протокола, может быть даже излишне сухо и высокомерно. Но оставшись с друзьями, изредка позволял себе искривить рот в едва заметной ухмылке, когда его товарищи откалывали какую-нибудь пахабень. Карл Густав курил дорогие английские сигары и от чая, предложенного Стасовой вежливо отказался.

Теперь стоит озвучить причину, по которой эти весьма почтенные люди, посетили Смольный.  В стародавние, седые времена, финский народ находился под железной пятой шведских королей. На протяжении столетий метрополия относилась к глухой, диковатой провинции с явным пренебрежением. По большому счету, взять с чухонцев было нечего. Золотых приисков на об­ширных, заросших непроходимыми лесами болотистых территориях не было отродясь. Солдаты из финнов получались никудышные, если дело не касалось защиты их собственных земельных наделов. Подати платили неохотно. Если сюзерен хотел их к чему-либо принудить, то последние играли в простаков -  слушали молча. Сочтя молчание за согласие, хозяин расслаблялся, и тут финны всегда делали что-то такое, что с позиции здравомыслящего человека объяснить было нельзя.

В 1811 году они приняли российское подданство, Причем добровольно. Шведы ушли, пришли русские, вот и все. Сотню лет, Великое княжество Финляндское, финнам это название крайне льстило, жило в мире и согласии с остальной имерией. Бо­гатели, развивались, во всем соглашались с властью и делали все по-своему не в ущерб себе любимым. Братских чувств, к другим народам населявшим Россию не питали, но и открытой вражды не выказывали. К 1917 году, когда у старшего брата все явственнее стали видится симптомы тяжелого безумия, младший, решил покинуть  «Титаник» огромной, уходящей в бездонную пучину империи на самодельном, добротном плотике и во многом оказался прозорлив.

К моменту посещения Смольного, как органа государственной власти, де-факто, Финляндия уже была самостоятельной станой, со своей армией, полицией, парламентом, и исполнительной властью, однако финны, как самый европеизированный народ Великой Российской империи, желали закрепить все это на бумаге, а заодно посмотреть вблизи кто же такой Ленин.

Прибыв в Петроград накануне, делегация, отдала на рассмотрение в СНК, привезенные ими, составленные в финском сейме государственные документы и теперь ждала реакции большеви­ков, насколько те, окажутся конструктивны в решении этой  проблемы. Финская элита не считала своих трудящихся нищими и обездоленными, и что их было необходимо спасать от каких то абстрактных страшилок, рисуемых на пролетарских агитационных плакатах. С большевиками ей было явно не по пути и она все больше и больше разворачивалась лицом на запад и задницей соответственно на юго-восток, где и раскинулись как мы знаем бескрайние, родные сердцу российские просторы.

За плотно закрытыми дверями ленинского кабинета не смолкали голоса. Среди главных большевиков шла бурная дискуссия, Они никак не могли соответственно своим установкам прийти к общему мнению по финскому вопросу. Три самодовольных делегата уютно располо­жились в мягких креслах в приемной. Каждый финн знает, что если заставляет кого-либо суетиться и нервничать, то он на правильном пути и поле боя останется за ним.

Большевики отчаянно спорили, приводя друг другу разнообразные доводы. Яшка Свердлов, ястреб револю­ции, глава ВЦИК, кричал, переходя временами на визг. Ему вторил Лев Давидович Троцкий. Чичерин, министр иностранных дел напротив, вел себя сдержанно, пытаясь не привлекать, в союзники своих эмоций. Владимир Ильич, по ходу обсуждения не давал товарищам, привыкшим драть глотки на митингах уходить от основной темы. Жестко приводил здравые аргументы по сути во­проса и временами повышая голос, урезонивал оппонентов, если они переходили в споре грань приличия. Ему вторил правая рука Бонч-Бруевич. Иосиф Сталин, нарком по делам националь­ностей, сидя чуть в стороне, как флюгер вертел головой, глядя то на одних, то на других, не ус­певая вставить слово. Начальник над продовольствием  Шлихтер, человек грузный и мрачный, молча, что-то писал в блокнот.  Он всегда и везде делал вид, что сводит дебет с кредитом. Иначе было нельзя. В стране начинался голод.

Свинхувуд  наморщив лоб достал из жилетного кармана золотые часы и открыв крышку посмотрел на циферблат. Затем медленно перевел взгляд на настенные ходики и цыкнул языком. Ленинский секретарь Стасова, вскочила из-за своего стола, решив, что настало время подавать гостям очередную порцию чая.

Карл Энкель, бравый гусар, при этом оживился.
- Обратите, внимание, какая широкая задняя ось  у этой телеги, - произнес он на родном языке. -У господина Ленина оригинальный вкус в плане подбора секретарш. Вот бы нам троим, запрячь в нее своих  жеребцов, и устроить скачки!
Все трое захохотали, Стасова, не зная ни слова по-фински, почувствовав себя не уютно, старалась не подавать виду, однако щеки ее, покрыл легкий, едва заметный румянец. К тому же офицер выскочил из кресла и путем пантомимы изобразил, каким образом он собирается скакать. Секретарше, его телодвижения показались не совсем пристойными.

Вскоре Елена Дмитриевна поставила перед посланниками на низкий турецкий столик большой поднос со стаканами чая, в которых плавали ломтики лимона, вазочкой кускового сахара и пле­теной розеткой с сушками.

Карл Идман, не большой любитель чая с сушками, как в прочем и всего русского, демонстра­тивно отвернулся и стал смотреть в окно. Свинхувуд же и Энкель, угощением не побрезговали. Бывший бравый вояка, насыпав в стакан сахару в двое, долго стучал по его стенкам ложечкой. Председатель же социал-демократической партии Финляндии,  Пер Эдвин Свинхвуд, осто­рожно выловив ложечкой дольку лимона, положил ее на край подноса. Затем, резким, выверенным движением он выплеснул чай под стоящий в углу, в большой деревянной кадке фикус. Посмотрев сквозь стакан на свет, достал чистый крахмальный платок и, протерев стекло, поставил его обратно на поднос. Следующие несколько минут  Пер Эдвин копался в своем ад­вокатском портфеле и наконец, достав из него штоф зеленого стекла, налил себе, не предложив никому из присутствующих, полстакана водки.

Старый финн не был жадным, просто не в обычае этого народа делиться чем-либо с другими, всему прочему, предпочитая свое собствен­ное. Говорят, что даже на свадьбы и на поминки, финны ходят со своей едой и выпивкой.

Стасова застыла в немом удивлении, а Свинхувуд, лукаво ей подмигнув, опрокинул водку во внутрь своего могучего организма, как бы извиняясь пояснил
- В трезвом состоянии я не вижу людских лиц. Меня окружают одни свиные хари.
И тут же заел оставленным лимоном. Затем председатель поднялся, подошел к массивным дверям Ленинского кабинета и приложив пустой стакан к полированной деревянной поверхности, уперся ухом в его донышко, изобразив на лице крайнюю заинтересованность.

Елена Дмитриевна Стасова вскочила с энергией крышки парового котла, у которого зашкалило манометр и заело аварийные клапана. Но тут заиере­бунькал звонок на ее столе. Финскую делегацию приглашали зайти.

Кабинет, который занимал Ильич в Смольном, был просторен, богато отделан ореховым деревом и имел четыре огромных окна, за которыми бушевало декабрьское ненастье. До революции здесь собирался попечительский совет института благородных девиц.

Во главе длинного, покрытого сукном стола восседал сам председатель СНК и по совмести­тельству вождь мирового пролетариата Владимир Ульянов-Ленин. Свинхувуд  поразился, насколько мал и не пропорционально сложен этот человек. Однако улыбался он довольно искренне, был внимателен и несмотря на поздний час, казалось, кипел энергией. По правую руку от него, вдоль стола расселись Троцкий, Свердлов, Бонч-Бруевич и Чичерин. Сталин и Шлихтер, как фигуры менее значимые, расположились на стульях в углу. Финны устроились по левую руку от Ильича.

После обоюдно произнесенных дежурных приветствий Ленин встал, от­кашлялся и тожественно произнес – Надеюсь, все присутствующие здесь, понимают всю важность и глубину этого момента. Архиважность и архиглубину! Мы с вами стоим у истока государственности двух наших стран – первой рабоче-кестьянской пролетарской республики и Финляндии, доброй нашей соседки, пока еще оплотом буржуазии, но это, однако выбор народа  и мы должны его уважать. Наша сторона выражает готовность к обоюдному признанию взаимного суверенитета.  Молодая рабоче-крестьянская республика не считает себя правопре­емницей царской деспотии и будет относиться к этому вопросу на паритетных началах. Мы оз­накомились с представленными документами и в целом, выражаем  свое согласие по большин­ству пунктов. Перед тем, как окончательно его ратифицировать, предлагаю создать согласи­тельные комиссии с обеих сторон, особенно по вопросу демаркации границ.

А может, не стоит кипишить, - перебил как всегда одиозный, хамоватый Свердлов. Он всегда ассоциировался с образом мелкого расхристанного шпаненка, которого жиганы пускают вперед, желая завязать драку. – Не сегодня-завтра финский пролетариат утвердиться оконча­тельно в Гельсингфорсе, Выборге и Або и протянет нам братскую, мозолистую руку. Какое ме­сто в своем парламенте, вы рассчитываете отвести представителям советов народных депута­тов?

- А, их место там, на улице, махнув рукой в пустоту, отвечал по-фински Энкель, и добавил, - на фонарных столбах…  Карл Идман дипломатично перевел слова коллеги, дескать, если народ, согласно демократическим процедурам отдаст голоса  представителям рабоче-крестьянских со­ветов, то социал-демократы, которых большинство, будут рады с ними сотрудничать.

А вы не думали встать с нами заодно. Наверное, Вы читали наши декреты и знакомы с нашими программами? – Деловым, напористым тоном обратился к финнам Троцкий. Свинхувуд спрятал ухмылку в роскошных усах и с акцентом, нарочито коверкая русские слова, ответил : - Некогда у вас было крепостное право. Говорите было плохо! Может быть. Однако поместный самодур не гноил крестьян - все они  являлись его собственностью, и отношение к ним было соответст­вующее. А если одни холопы начнут управлять другими, тут уж резни не избежать. Так что при всем моем уважении, увольте. У вас тут Моисей на Моисее. Они будут страну за нос водить не сорок, а все восемьдесят лет. Нет, нам с вами не по пути.

Лев Давидович, услышав такие слова, оскорбился, позеленел от злости, а затем побелел, но осекся и промолчал. Он был готов тут же, не сходя с места, отдать приказ, первому  попавше­муся часовому расстрелять финнов. Как говорят, близок локоть, да не укусишь. Казнить посланников испокон веков считалось дурным тоном, и первому советскому правительству не­обходимо было держать  марку на дипломатическом фронте. Мир с немцами подписан не был, а финны были готовы принять сторону Кайзера и не особо это скрывали. Их позиции в тот мо­мент выглядели сильными. - Поначалу наведем порядок у себя, затем у поляков. Придет очередь  и чухонцам полакать. – Подумал пламенный революционный трибун, по должности главвоенмор. 

Неожиданно откуда-то  из-за спин раздался голос с сильным кавказским акцентом
– Я извиняюсь, господа хорошие, намерен спросить…
- А это, воспользовавшись секундной паузой, Ильич представил спрашивавшего – Иосиф Сталин, нарком по делам национальностей, молодой, но очень способный большевик.
- Вот как Вы, продолжил Сталин, - относитесь к другим национальностям?
– Это про что? – Не понял Свинхувуд?
– Ну, например, если я к Вам приеду – пояснил Иосиф Виссарионович. Председа­тель социал-демократической партии поморщился
– Почему именно к нам? Россия большая. К нам не надо. У нас нет гор. Овец пасти негде, - В кабинете засмеялись – финны весело, больше­вики несколько натянуто. Сталин не смеялся вовсе.

Вскоре финская делегация, с чувством выполненного долга отбыла в Метрополь. Дипломаты намеревались отужинать, переночевать и на следующий день, отравиться в Финляндию, ставшую суверенным государством. Учитывая поздний час, Ленин выделил им свой автомо­биль. Свинхувуд  выпил еще и пребывал в приподнятом настроении. Все трое бурно обсуждали результаты переговоров.  Долго не расходились и большевики, в душе  которых остался не со­всем приятный осадок. Все, кроме  Сталина. Много о чем обе стороны умолчали. У большеви­ков было все плохо. Страну поразил экономический коллапс, начинались голод и разруха. Не удавалось добиться перемирия с Германией. По всей стране росло недовольство большевиками. Однако в самой Финляндии, ситуация готова была взорваться со дня на день. Финские больше­вики Эдвард Вильгельм Гюллинг и Отто Куусинен, захватив арсеналы, формировали и вооружали местную Красную гвардию. Большинство промышленных предприятий попало под их контроль. Интернационал был готов всячески их поддержать. С дугой стороны, генерал Маннергейм формировал из прибывших с фронта егерских батальонов финскую белую армию. Стоявшие в княжестве регулярные военные части одна за другой присягали ему на верность. В стране росли националистические настроения. В Або, готов был, высадится немецкий десант. Большинству финских обывателей не хотелось в коммунизм. Им хотелось сытой, спокойной жизни. История взаимоотношения между двумя добрыми соседями, едва начавшись, стреми­тельно набирала обороты.

Иосиф Виссарионович Сталин, незамеченным удалился в свой маленький, по спартански убого, обставленный кабинет. Наркомат по делам национальностей не считался приоритетным. Коба молча, сидел в темноте напротив окна и вертел в руках финский нож. Зловещий клинок тускло отсвечивал в полумраке. Нож был очень хорош. Сталину он достался на одной из пересылок от финского каторжанина Миколайнинена. Вернее Иосиф его попятил. Как всякий кавказец, он любил оружие и в воровстве ничего зазорного не видел. Какое то время, как бы раздразнивая себя, Сталин играл ножом, но за тем, неожиданно резко всадил его в полированную поверх­ность стола и со злобой пошипел -  Овец пасти, говоришь! Это мы посмотрим…

Tweet