По совету друзей нашёл бабцу.

                                                  Хроника боевых событий.

Нащупать общий язык с народом - это главное. С сапером говорить как сапер, с танкистом как танкист. С бизнесменами как бизнесмен. С девочкой Настусей – в лице рокового красавца. И главное - ни слова ни о Шопенгауэре, ни о Хайдеггере.

Адресок Насти мне дал взводный – толстый увалень Пригожев: иди, говорит, девка супер, но подарки любит до нервной дрожи…

Пришел – едва нашел – стучу, а в ответ тишина, аж дрожь по коже – вчера здесь был обстрел села артиллерией, да и штурмовики пролетели пару раз: вдруг она не вернулась из боя?!

В ход пошли сапоги, фляжка для воды, саперная лопатка – и вот когда от двери отлетали белые щепы, звонкий голос оглушил:

- Не христь, чаво стучишь, чаво тебе надо?!

- Не боись Настенька, я с подарками пришел, впусти меня, не пожалеешь – остывая, жарко прошептал я.

И вот я в избе и предо мной стоит русская краса в одной ночной рубашке. 
- У тебя тут чисто,- сказал я.- Молодец.- И улыбнулся - вспомнил почему-то, как ввалился три месяца назад к бело-розовой хохлушке Марине: кругом под Харьковым была грязь, темень – накануне прошел ливень - а в домике у нее чистенько, на окнах занавесочки в клеточку и гераньки в горшочках. Хорошо бы так по всей Руси-Матушке учредить.

- А как же, а как же! - плавно махнула рукой Настя.- Дом надо в чистоте содержать, и себя тоже: бани-то нет, моемся в корыте в неделю раз.
Я, щурясь под очками, не слушал. Грязь обезображенных войной местечек наползала на меня, грязь, кровь и дерьмо, и тошнотворное это хлюпающее месиво приливало к стенам белой хатки - и отступало. И сонмища мух нагло ломились в окна с воли, бились в стекла, и ни одна не зудела в тихой комнате.
- Пойду ставни запру,- сказала Настенька, поднимаясь из-за стола, сладко потягиваясь. -
А то шляются тут под окнами разные...

Русская женщина. Белая, большая. Запретный сладкий плод, который так приятно надкусить до самой сердцевины.

- Знаешь, вот смешно,- сказал я.- Сегодня двадцать седьмое. У меня день рождения, двадцать семь лет. Вот такое совпадение – мягко улыбнулся.
- Тогда поздравляю,- сказала статная хозяйка и улыбнулась недоверчиво.- Так-таки и совпадение?
- Нет, правда,- сказал я.- Бывает и не такое в жизни.
- А у меня недавно именины были,- сказала она.- А у вас именины тоже бывают?
- Ну да,- подумав, сказал я.- Я ведь вообще-то русский. Отец у меня русский, а мать татарка.
- Ну и что ж,- сказала Настя и сделала деликатную паузу.- Очень даже просто... Которые ваши, те что офицера - те никогда не хулиганничают, а Ванька придет какой-нибудь лупоглазый, напьется, всё рушить начнет.
Я достал пузырек спирта, разлил, разбавил водой и мы выпили за мой вымышленный праздник.

- Да вы кушайте,- сказала хлебосольная Настя.- А то всё думаете и думаете.
- Да,- сказал я,- не буду думать, ты права...

Но и говорить не хотелось, а обещание не думать не обязывало ни к чему: так, суесловие. И, жуя сало с квашеной капустой из тарелки с битыми краями, я думал о том, что хорошо жить здесь, в хатке, до рассвета, но не далее того и что надо записать в дневник историю хитрована Михаила и это имя сельской девушки Настеньки. Да, пожалуй, только имя, но его обязательно, а все остальное можно смело опустить, потому что это остальное мало чем отличается от других, живущих в других хатах и других городах: ну, комнатешка с глиняными горшочками цветов, ну, есть дети или их нет.

- У тебя есть дети? - спросил я.
- Скажите: Настенька!  А вас как кличут? – попросила-спросила женщина.
- У тебя есть дети, Настенька? А зовут меня Михаил, для тебя Миша - с удовольствием повторил-ответил я и отметил трезво, по-деловому: и это - не забыть записать.

- У меня сынок Гришенька, ему уже восемь лет исполнилось в мае, он счас у мамы моей на Урале, а мужа мово осколком насмерть три месяца назад - сказала хозяйка и вздохнула тяжко, так, что полновесная грудь медленно пошла вверх, а потом плавным прыжком пантеры опустилась вниз. Помолчали. А я, глядя на это головокружительное перемещение, пожалел, что и спросил о сиюминутном: есть сын, нет его - какая разница? Надо было вместо этого встать, подойти со спины, наклониться тесно, руками приподнять, а потом опустить милую тяжесть на кровать, что примостилась в углу избы.

- Такой хлопчик, такой хлопчик! - продолжала Настенька.- Умница, красивый. Нет, истинная правда! На баяне играет, на гитаре – слух у него природный, так училка по музыке гутарит. Он бы выучился туточки на музыканта, если б не эта война... И поет, и музыку играет.
- Надо его в Москву послать,- сказал я.- Учиться. Школу кончит, в институт пойдет. Есть программы, которые помогают одаренным детям.
- Да как же он там один? - подавшись вперед, воскликнула Настя.- А накормить, а постирать!
- Ты с ним поехать можешь,- решил решительно я.- Пойдешь на какие-нибудь курсы. Кассиров, например.
- Ой, Боже ж ты мой! - сказала она волнительно.- Правда?!
- Можно устроить,- помолчав, сказал я.
Она внимательно и испуганно смотрела на меня.

- Я тебе потом всё объясню,- нетерпеливо сказал я.- Тут надо подумать, найти, на кого нажать. Я сделаю, вот увидишь... Ну, иди ко мне!
Она послушно вышла из-за стола и, проходя по комнате, стянула с кровати серое вязаное покрывало. Поднялся и я и расстегнул ремень на гимнастерке. Но тут кто-то постучал тихонько в ставень: туп-туп-туп! - и покашлял деликатно.
- Черт! - озабоченно сказала хозяйка.- Чего надо?
- Здесь проживает Настенька?- донеслось снаружи,- это солдат Микола! Открой ласточка, не обижу, сахарку отсыплю честное слово и еще кой-чего...
- Потом! - жестко крикнула Настя.- Завтра... Ишь, приспичило ему!
Солдат потоптался и ушел. Пронзительная тишина.

- С солдатами не шути,- озабоченно сказал я,- а то до Москвы не доедешь. И вообще, давай ты жить отныне со мной будешь...- жарко пообещал я. И добавил просительным шепотом: - Ну иди!

Кровать была широкая, панцирная, никелированные шарики на спинках - для красоты. Кровать плыла, как баржа: остойчиво, медленно. Я ощущал этот ход, это волнистое скольженье, не имеющее ничего общего ни с рекой, ни с морем. Может быть, с небом, нежным прохладным небом, по которому, как машины по кольцевой, бегут облака. Плыла белая баржа, лампочка без абажура ровно горела на низком потолке. Мир комнаты был покоен неправдоподобно, и неизбывная страсть зачатья - эта сумасшедшая радость разнузданной души - не касалась покоя комнатного мира посреди войны и не коробила его.

Светало, я лежал навзничь и думал. Что далась мне эта Настенька? Ну крепенькая кобылка, да еще довесок в виде сына. Обычная военная история, без таких историй война казалась бы просто остановкой на кладбище, беганьем вокруг черной могилы. Имя, что ли, застряло щепкой в памяти? Тут ведь палка об одном конце - девка наверняка забудет начисто об этом приключении, эта ленивая лебедь даже не полюбопытствовала, чем он, красивый гость с очками на носу, в жизни занимается. Узнавая, что мимолетный ночной всадник - писатель, такие добрые кобылки приходят в непритворное возбуждение: сочиняющий над бумажным листом человек столь же труднопредставим для них, как укротитель слонов. Писатель - запоминается. А эта даже не спросила... И всё же она стала своей, и не только в этой плывущей барже с никелированными шариками, но и когда
она просто и бесхитростно поведала о горькой своей бабьей судьбе. А может она сочинила все это для меня, и выдумка эта сочилась из ее сердца, и была в этом некая родственность душ. Вот так я сам сочиняю по жизни всякие душещипательные истории и впихываю их доверчивым читателям. И про Настеньку сочиню, если даст Бог, и про взводного Пригожева, да мало ли …

Я прикрыл глаза и мне приснилась лошадь. Лошадь - спаситель. Лошадь - мать, отец. В столице такое не могло и присниться. Что Настя? Неужели свет клином на ней сошелся? Надо подумать о доме, о своей миссии... Надо описать людей, воздух. Надо описать чувство всадника: усталость, конь не идет, ехать далеко, сил нет, выжженная степь, одиночество, никто не поможет, версты бесконечно.

А я скачу, пришпоривая коня, властно покоряя время и пространство…

Tweet