Афтр: Китайский налетчик Жда о дА

Полет Шмеля, или Заметки на обоях.

В Понедельник

Полосатиков проснулся в мокрых простынях. Улыбнулся тумбочке напротив и, свесив босую пятку, стал искать тапочку. Тапочка находиться не желала, потому что еще вчера была растерзана Полосатиковым в порыве творческого кризиса. Полосатиков прошел в ванную, отвинтил оба крана. Нужно было освежиться.  
Его Муза улетела, хлопнув форточкой, и он уже несколько дней тупо сидел на дне бутылке, пуская пузыри.
Полосатиков принял анальгин и несколько рюмок целительной рябиновой настойки. На небритом лице засияла улыбка, его чакры очистились, а чувства обострились. Он вскочил, подбежал к столу, схватил ручку и подпрыгивающими буквами застрочил на обоях:

И вкус во рту мошонки влажной,
И сладость первого глотка
Ты не забыла б никогда
Будь хоть на капельку отважней…

[Вчера Муза отказала ему в минете, и Полосатиков очень переживал]
Нет, нет. Плохо пошло. Полосатиков почесал мошонку и твердой рукой зачеркнул четыре строки. Нет, так Музу не приманишь.
Он забегал по комнате - закружилась голова. Плюхнулся в трухлявое кресло и надолго ушел в себя. Легкий сквознячок трепал его три волосины. О стекло с противным дребезжанием билась мушка. Этого вынести он не смог. Схватил газету и зло отдернул занавеску. При ближайшем рассмотрении мушка оказалась лохматым шмелем внушительных размеров. Несколько секунд шмель и Полосатиков молча взирали друг на друга, прикидывая силы. Затем шмель начал пикировать, грозно жужжа, как маленький вертолет. Его целью был большой мясистый нос Полосатикова. Полосатиков пошел на попятную, газета позорно выпала из рук. Он заметался – кричать? все равно никто не услышит. Бить посуду? стены бетонные, звукопоглощающие. Выпрыгнуть в окно? – четвертый этаж, сосед во дворе машину ковыряет, аккурат в багажник приземлюсь..нет, господа… И тогда Полосатикова осенило. Ну конечно ж! Как это он сразу не догадался! Нужно тоже притвориться шмелем, войти в контакт и выманить врага! Полосатиков задернул занавеску, шмель снова задребезжал о стекло. Коварный гад, но Полосатиков еще коварней! Он достал с антресолей полузасохшую от времени гуашь и лысые кисточки. Скинул халат и нарисовал на теле несколько чередующихся по цвету полос. Потом надул два презерватива и повязал за спиной. В порыве творческого вдохновенья изобразил на лбу третий глаз [для устрашения]. Принял для храбрости пару рюмок и скурил полпачки сигарет. После чего снова схватился за ручку и начиркал возле дверного косяка:

Сквозь вереницу тел кровавых
Чрез трупы непрожитых лет
Я нес лишь смелость и отвагу
И, с тайной похотью, минет

Я бросил Веру. И Надежду
Любовь не видел много лет…
Пусть медсестра в тугих одеждах
Прощальный сделает минет!

Нет строк печальнее на свете,
Чем о войне и о минете

Полосатиков хотел еще что-то дописать и даже занес ручку над пожелтевшей обоиной, как вдруг в дверь позвонили. Он вздрогнул. Чертыхнулся. Подумал: а вдруг это Муза вернулась?? Подпрыгнул, запел и, виляя костлявыми бедрами, поскакал в прихожую.
На пороге стоял сосед, жившей этажом ниже. У него отчего-то были мокрые по колено тапочки и огромные выразительные глаза. Полосатиков задумчиво почесал мошонку.
Мошонку??? Ох, черт! Он же шмель!.. то есть… фигурально выражаясь… Нужно было как-то спасать ситуацию и искать оправдание этому маскараду. Сосед попятился. В его тапочках противно заквакали лягушки… ага! Ага!
Полосатиков сломя голову помчался в ванную. Вода хлестала через край. На полу, в маленьком болотце, среди мочалковых водорослей и гальки из мыла, плавали свежевыстиранные носки и прищепки. Закрутив краны Полосатиков помчался в прихожую. Никого. На лестничной площадке тоже. Огорчившись, что так и не успел познакомиться с нежданным соседом [а какой был повод! – просто отличный!], Полосатиков схватил непонятно откуда взявшийся ржавый гвоздь и с горя нацарапал на кафеле в ванной:

Печальный, брошенный, ничтожный,
Поникнув гордой головой,
Мой хуй ночами безнадёжно
Минетом грезит под Луной…

Полосатиков в задумчивости  отгрыз шляпку гвоздя. Потом «хуй» исправил на «лик». Потом погрыз гвоздь еще немного и переправил на «член». Потом плюнул и поверх написал [censored]. Получилось красиво. Даже благородно, отошел и залюбовался.
Залюбовался на столько, что очнулся только на десятый звонок в дверь. Сосед, наверное, снова – славненько, чайку попьем. Или настойки! Лучше настойки!
Полосатиков раскрыл дверь и сделал шутливый книксен: мол, милости просим, милости просим! На пороге стояли люди в белоснежных халатах. Вот те на! Полосатиков задумчиво поскреб макушку. Совсем забыв, что в руке был гвоздь…

В Вторник

Очнулся он в мокрых простынях, как обычно. Хотел уже улыбнуться тумбочке напротив, но напротив торчала чья-то чумазая пятка в белых простынях. И вообще в помещении, где проснулся Полосатиков, доминировал белый цвет: белоснежные наволочки, светлые стены, чистые окна, белесые короткостриженные затылки. Только решетки на окнах резко чернели. Полосатиков попытался встать. Едва оторвав голову от подушки, он испытал приступ жгучей боли. После чего упал на подушку и проспал черт знает сколько!

В Среда

А точнее до обеда следующего дня.
Минут пятнадцать он пролежал с открытыми глазами, разглядывая потолок. Вскоре ему это занятие наскучило, потому что потолок был свежепобеленный, ни единой трещинки!
Когда Полосатиков сел на кровати, к нему подошла пухлая женщина и заботливо пододвинула тапочки. После чего вышла в коридор.
Пока Полосатиков сидел на кровати, изучая обстановку, в помещение зашла делегация людей в белых халатах. Один из них – самый крупный и, наверное, самый главный – откашлялся и прошаркал к Полосатикову.
- Ну-с, больной Полосатиков, как Вы себя чувствуете? Вы знаете, где находитесь? Вы помните, кто Вы и как сюда попали?
Конечно, он помнил. Он помнил все до последней оторванной пуговицы на халате медбрата, который связывал ему руки. Но этим белым утром в этих белых стенах на Полосатикова накатила такая безмятежность…
- Полосатиков, Вы меня слышите? Как Вы себя чувствуете, Полосатиков?
Он чувствовал себя как дома. Даже лучше. Накрахмаленные простыни благоухали поздней весной, черемухой и цветущим лугом. И на этом лугу, среди первых одуванчиков и колокольчиков, Полосатиков ощутил себя беззаботным шмелем…
- Шмелем? Хм… Типичный случай, - врач повернулся к коллегам. – Такое поведение вполне объяснимо: больной был задержан при попытки суицида. При этом он изображал шмеля. Пока что сложно судить, почему выбор пал именно на это..кхм..насекомое. Да, думаю, это не суть важно.
Врач отошел от Полосатикова. Делегация зашуршала бумагами и направилась к выходу.
- Мы разговаривали с соседями, они говорят, что уже были прецеденты. Больной злоупотреблял алкоголем. Подозреваю, белая горячка. В общем, беспреспективн..
Щелкнул дверной замок.
Полосатикову выделили отдельную палату. Еду ему пока что приносила персональная нянечка. Полосатиков еще не вполне осознал, почему он здесь, но бесплатные ужины в постель ему очень нравились. Он скучал по дому. Но не более.

В Четверг

Сегодня после завтрака Полосатикова переместили в общую палату.
Нужно было время, чтобы адаптироваться.

В Пятница

Полосатикову жутко нравился его новый дом. Его окружали милые, заботливые люди. Здесь у него вместе со вшами впервые появились друзья. Васечка – пухлый слюнявый карапуз двадцати с хвостом лет, из-за несчастной любви запил по-черному и загремел сюда. Козлик – смешной женственный парень с редкой козлиной бородкой. Он оборачивался простынею как какой-нибудь древний римлянин и по любому поводу восклицал: И ты, Брут! Еще в палате лежал угрюмый меланхоличный Боря. Он редко общался, о себе почти ничего не рассказывал, любил шахматы. Кроме них еще лежало человек пятнадцать, но все они не захватывали воображение Полосатикова, в них не было ничего достопримечательного, никакого изюма. У многих на пальцах синели тату, они сплевывали на пол и раскатисто ржали. Впрочем, до определенного момента Полосатикова это не тяготило.

В Суббота

Уж не известно, как Муза нашла его адрес, как догадалась, где он. Да и не имело это особого значения. Главное, что Полосатиков стал снова писать стихи! Теперь ему не приходилось стимулировать себя психоделиками, не нужно было попадать в экстремальные ситуации. Теперь строки множились в его голове как мухи-дендрофилы. Он кое-как успевал отлавливать их. Только особо не чем было писать. Ручку ему выдавать не хотели [вероятно, свежи еще были воспоминания о ржавом гвозде], поэтому приходилось то писать ложкой по супу, то выводить строки мочой по  белому кафелю, то компотом по простыням. Нелегко было Полосатикову. Не просто.
Но его желание писать было превыше всего. А какие строки рождались у него по ночам!
Бывало, сидел все ночь у окна [спать на кроватях приходилось по очереди], смотрел на Луну, а потом невольно вспоминался минет. Это было его бичом. Ну не мог он забыть его, не мог!..

Кому-то нужен завтрак с грушей,
К полудню сон, затем обед,
Кусок мясца, сто грамм на ужин,
А я хочу один минет!
Отдам свое я предпочтенье,
Среди бесчисленных диет,
Тебе, шальное вожделенье,
Мой бог, мой вождь, Святой Минет!

- Шмель, а Шмель. Ну почитай уже свои вехи. Что ты там накропал? – Васечка добродушно потрепал Полосатикова по плечу. Они часто собирались под второй батареей.
Полосатикову нравилось декламировать. Он вставал на колени и, раскачиваясь, читал. Васечка слушал, разинув рот. Из уголка губ стекала тоненькая струйка.
- И ты, Брут! – манерно восклицал Козлик, после чего все тихонько аппладировали.
Полосатиков не знал, что делать со свалившемся на него счастьем. Все чаще к нему стали приползать люди с дальних коек. У него складывалась своя публика!

В Воскресенье

Полосатиков планировал надолго обосноваться в больнице. Несмотря на то, что врачи считал, что он уже вполне созрел для выписки и частенько вызывали его для комиссии. Но Полосатиков хитрил – едва он оказывался «на ковре», он «включал Шмеля» и на все вопросы отвечал стойким жужжанием. Помогало…

А вечером случилось непредвиденное. Как и у любого героя, у Полосатикова нашлись завистники. Или ненавистники… Короче, его кто-то сдал. И ночью, когда он мучился родами новых строк, к нему подсели Те Самые Страшные Бритые Парни с синими пальцами. Их было человек три… а, может, восемь – Полосатиков так разволновался, что путал цифры. один из них, с кривым черепом уставился на Полосатикова:
- Ну че, поэт дурдомовский, чтать нам будешь?
- Бу-у-дду
- Гы, канешн, будешь. Куда ты денешься-та с подводной лотки – Кривой Череп осклабился, обнажая крошившиеся зеленоватые зубья. Остальные заржали. Тихонько.
- Давай, профессор.
Полосатиков сглотнул. Нет. Нет. Лихорадочно думал он. Ни в коем случае нельзя им читать свое. Да. Надо что-нибудь из классиков. Точно. как там у Пушкина?.. Я Вас любил…любил..вот оно, ага.
Полосатиков выпрямился, откинул левую руку в сторону и закачался:

Я Вас любил. Любовь еще, быть может,
В конце моем угасла не совсем.
Но пусть она Вас больше не тревожит,
Я не порадую, увы, уж Вас ничем…
Я Вас любил так страстно, безнадежно.
Еще на раз и сил, пожалуй, нет…
И Вы, родная, искренне и нежно
Мне сделайте, пожалуйста, минет!

Полосатиков закрыл глаза и пребывал уже где-то на своем лугу.
Он вылетел из себя.
Напрасно.
То ли Полосатиков читал без выражения, то ли задел лучшие чувства зеков, но его почему обступили плотным кольцом. Дышать стало сложнее. А, может быть, восемь лет курения давали знать о себе…
- Минет, говоришь? – Кривой Череп склонился над ним. – Счас проверим, насколько ты компетентен в этом, гы гы.
Вот идиот. Услышал заковыристое слово и вставляет его поди теперь повсюду. Быдло! быдло…
Кривой Череп стянул штаны, Полосатикову в нос ударил резкий запах мочи, он зажмурился.
Пора выписываться – пронеслось в голове.

В Понедельник-2

Весь день Полосатиков пролежал под кроватью. Васечка воровал из столовой гнутые миски и приносил поесть. Жаль, что не всегда удавалось донести еду, потому что по пути на Васечку часто нападали злые ревизоры и приходилось откупаться кашей.
Но Полосатикова это не трогало.
Его Муза, почуяв неладное, протиснулась сквозь оконные прутья и смылась. Домой, наверное. Попасть туда же помышлял и Полосатиков. Нужно было только щелкнуть пальцами и «отключить Шмеля».
Что он и сделал.

В Вторник-2

Дома ничего не изменилось. Разве что герань на окне засохла, сморщилась. Когда Полосатиков поливал цветок, нашел на подоконнике засохшего шмеля. Того самого шмеля!
Полосатиков вздохнул, схватил ручку и накропал на обоях свои последние строки:

Скрываясь в мягком желтом тельце,
Мне жизнь исполнила минет.
И пусть я этим  грезил с детства
Теперь – даю себе обет.

Полосатиков распахнул форточку, расправил крылья и прожужжал мимо деревянной рамы.

Tweet