Через лес дорога шла медленнее, текла на глазах. Заузилась об деревья, но не ускорилась как делает в таких случаях ручей или другая вода. Пыли было меньше да и посвежее как-то… Надежда на то, что откуда-нибудь часа через два, - поближе к вечеру, набегут облака, и солнце, в конце концов, провалится в горизонт, как монета в копилку. А за горизонтом, стало быть, сколько живу, - уже гора мелочи. Ну, ничего уже скоро будет этот маленький посёлок, там, за лесом. Всего несколько домов, до которых несколько километров по тени. Комары порядком достали, пришлось ускориться. Где свежо и спокойно, - тучи маленьких гадов, норовящих придать тебе ускорение – выгнать то есть побыстрее в жаркое поле. Ну, или они просто очень хотят пожрать. Странно, наверное, быть кровососущим: никакого разнообразия. Всё время кровь и кровь во рту… Если бы я жрал всё время пирожки, пусть даже одни с рисом, другие с мясом, - а третьи с картошкой, то начал бы постепенно загибаться. Да. И захотелось бы скоро с селёдкой, с водкой, с конфетами пирожков. Комары, они странные: один спланировал в район локтя и уселся там, оттопырив лапу, словно хотел отлить по-собачьи. Но я-то знал, что он намерился сделать. Пришлось остановиться и подождать, пока его брюхо наполнится моей кровью. Как раз на меня и другие стали налетать потихоньку. Но я-то только размазал его большим пальцем левой руки и слизал вместе с подтёком густоватой крови и дальше пошёл, мусоля рыхловатый комочек языком между верхней губой и зубами. На вкус странный – как будто кусок ржавого железа или шарик от подшипника во рту катаешь. Вот, комар, хотел ты меня съесть, а получилось, что я тебя съел. У меня разнообразие, у тебя нет. Могу лист с дерева сорвать и жевать. Лист горький и без комаров, только скрипит пылью, плюнь - слюна зелёная. Сплёвывать, не попадая на пыльные ботинки, они тоже скрипят пылью. А ты кто? Насекомое – не самое крупное, сильное не самое. Мерзость просто, и на вкус ничего особого. То ли дело, если взять кусок бумаги в рот. Положить просто на язык и начать тереть о нёбо. Это словно земля в кошачьем настроении растирает человечка о небо. Так вот, бумага постепенно пропитается – если она плотная – если нет, увлажнится практически моментально, и начнёт ворситься – как ковёр, по которому кошка валяется и спиной елозит.  А ты сглатываешь маленькие комочки шерсти – бумаги то есть – а потом и кошку – бумагу то есть – всю целиком. И она оставляет след в горле как от когтей. Комок сползать вниз, конечно, сразу не хочет: цепляется. Это не комар уж точно.

Моя дорога вытекла в поле. Если б можно было просто поваляться в траве. Если б можно было представить здесь море, то трава – это песчаный гоголь-моголь, коктейль из плаценты и желтка, горячий, пахнущий чем-то первоосновным, водянистым. Да. Мы вышли не из глубин океана, а из мокрого вязкого морского песка. Из морской пены, как Афродита. Из первородного коктейля. Вышли - то есть, над травой поднялись. Встали на две ноги и пошли-побежали дальше, в поле. Да. Немцы всё предсказали, всё знают – так и вижу, как они бегают за Афродитой следом, - что поверх травы только слышны визги да косматые бороды мечутся зигзагами. Я опустил в копилку горизонта этим днём много чего: свою кровь, ракушки, мокрые волосы, влажные блестящие груди, множество гибких линий. Копья трав, каменья земли, костёр солнца.

Жарко до остеклянения глаз. Упал в траву и не двигаюсь минут пятнадцать. Небо как со дна аквариума - из водорослей: длинная трава его заплела и спутала. Солнца не видно, оно где-то сбоку, поэтому отсюда, снизу, синева видится неразбавленной, густой. Всплыть и барахтаться в ней, пока вечер не заморозит её в крапчатый чёрный лёд. А на следующий день опять расплавит – и опять всплыть. Всплывать и всплывать, пока не надоест, пока хватает силы.

Лежать и ощущать, что где-то рядом, на этой же земле, уже почти лежит остывающее солнце – почти попирая его ногами, быть обращённым головой на Восток.

В этот день трудно было дойти до домов и не завязнуть в коктейле поля – после текущего мягкого леса. Не дойти. Лежать и всплывать в чёрное застывшее небо.