У Андрейки к вечеру заболели кишки. Он так об этом и объявил, мол нет сил встать с покойной койки, обожрался капустой –« кишки болят». Мне даже послышалось в трубку, что он с хрустом сухого валежника выпустил газы и как-то по-бабьи охнул. « Так, что, брат, как-нибудь сольно разговейся, а я – не в можах» (и снова пернул). Надо заметить, что вариант нажраться с Андрейкой был самым крайним, что называется «на худой конец». Вообще-то я планировал женщину, готовился, полы на кухне помыл, исподнее сменил… Искривление сценария произошло в силу того, того, что я слишком затянул с ангажементом, все не мог решить до полудня, какую женщину хочу конкретно: Иру, Таню, или, прости Господи, Аню. Чувствовал, что нежность, которую я скопил к этой святой субботе, мне совершенно не все равно, в кого изливать. До полудня, оставаясь в постели, я пестовал нежность свою, а по полудни позвонил Ире. Ира ни мало обрадовалась моему звонку, как я понял, она вообще находилась в возбужденном, радостном состоянии. В процессе разговора, я услышал столь же веселые, с нотками скотства мужские смешки, и когда Ира сообщила, что она вторые сутки в гостях у весьма опрятных джентльменов, и они докуривают стакан, я уже перелистывал странички записной книжки, в поисках телефона Тани. Таня, вообще вела себя крайне странно, прикидывалась гидроцефалом, упорно тупила и затягивала паузы, потом прошипела в трубку: «Я с мужем, перезвоню потом»,- и отключила связь. Оставалась Аня, прости Господи. Аню я помнил смутно, помнил, что крупная, значительно крупнее меня, в Америке чего-то там полгода …, вполне совращеннолетняя, помнил, что изливал на нее на грязной, исчерченной противотараканьими мелками кухне, потом появилась подруга хозяйка и произнесла: «Аня, бойтесь этого человека, он будет рассказывать вам о Гурджиеве до того момента, пока Вы не обнаружите внутри себя его мышечное тело». Если мне не изменяет память, спустя час после сцены на кухне, подругу хозяйки вырвало. То, что я смутно помнил Аню – было не существенным, главное я помнил номер ее мобильного телефона. Ах, о чем же я? Ах да, об Ане. Доложу сразу, милостивые государи, что с Аней также вышел облом. Аня уехала в отдаленную деревню, поклоняться отеческим гробам, пить самогон, заедая его вареными яйцами и чего-то еще, чего я и предположить не могу. До самой ночи звонила, сетовала, что не может принудить попутчиков отправиться в обратную дорогу, затем звонки прекратились, и Аня исчезла из зоны уверенного приема, либо, поднявшись в верхние слои атмосферы, либо уйдя глубоко под грунт.  Смеркалось,  я пошел в «Олеанр», купил бутылку контрафактной Мадеры, вдул ее винтом и грустною мыслию хмельною обратился к мальчику моему, нефритовому Глебу Алексеевичу, которого обманом выманил из дома и спровадил к бабушке, под предлогом, что папе нужно побыть одному и поразмыслить о вечном - бесконечном. Затем, я воткнулся рылом в подушку и забылся сном без сновидений, без страстей и соблазнов. За несколько минут до погружения в забытье, периферийными зонами мозга, ухватил из хрюкающего приемника преглупый текст, из которого следовало, что камбоджиец Сум Пе, одолеваемый злыми демонами, чтобы избавиться от их назойливых визитов, отрезал себе пенис и скормил его им. Когда же в больнице он поведал эту историю, его признали умалишенным и поместили в психлечебницу. Но в силу того, что пенис Сум Пе так и не был обнаружен в его жилище, он был реабилитирован и отпущен. Последней мыслию моего ускользающего сознания было, а не бросить ли все, и ни лечь ли в психлечебницу на сохранение? Затем я уснул, так и не услышав благую весть, унося в темное царство Морфея свою нерастраченную нежность.   

11 апреля 2004.

Tweet