"Павлик был примерным мальчиком. Его зеленая рубашка всегда была выглажена, а белые колготы блестели чистотой. Он никогда не кусался, не пукал на утренниках и в столовой (а этим грешили почти все юные воспитанники тульской ШДД №12), не лил в постель и не рисовал на стенах своими какашками.

Мало того, восьмилетний Паша всегда убирал за собой постель, прилежно ел тухлую манную кашу и гнилые фиолетовые котлеты (повариха баба Зина умела сократить количество казенного детского мяса на 80-90%, за счет добавления различных круп; в ее же многочисленной семье даже младшенький, 12-летний Юсик, весил под 70 кило.), в то время как прочие дети давились и выплевывали воняющие "продукты" и ходили худющие, как скелеты. Как правило, воспитательница и нянечка запихивали разжеванную кашицу либо в штанишки юных даунов, либо за шиворот беднягам.

Но главное - и это действительно было в ШДД редчайшим явлением - Павлик совершенно нормально говорил. Он выговаривал все буквы, не картавил и не заикался. Баба Варя, нянечка, не могла понять, почему Павлуша (так называла своего любимчика воспитательница Елена Васильевна, 30-летняя женщина с морщинистым, всегда усталым лицом, изуродованным базедовой болезнью) попал в Школу. Скорее всего, родители просто заплатили руководству и спихнули ребенка

Павлик не любил нянечку. Нянечка ненавидела Павлика.

За 45 лет работы в ШДД Варвара Пердиктовна Иванова (ее дед, Абрам Иванов, революционер ленинской закалки, назвал сына в честь Первой Диктатуры Пролетариата) стала полновластной хозяйкой и душой учебного заведения. Новый директор, сорокалетний Владимир Васильевич, назначенный недавно, вначале пытался влиять на бабу Варю, показать, кто в Школе руководитель, а кто подчиненный. Но вскоре, как человек мягкий и безвольный, он не смог противиться этой страшной тощей старухе с красным лицом и хриплым, всегда давящем голосом. Владимир Васильевич негласно признал полную победу бабы Вари и обмяк.

Варвара Пердиктовна пришла в Школу 20-летней девушкой и с тех пор уже не выходила за пределы лечебницы. Никаких связей с внешним миром у нее не было - родители ее давно умерли, а тетя Бася, алкоголичка-наркоманка и многодетная мать, бродила от мужика и жила от запоя до запоя. Ее 8 или 10 детей (Василиса Иванова сама точно не знала, сколько) пухли от голода и умирали как мухи - даже возможность потерять алименты не пугала горе-мать и она продолжала гулять и пьянствовать. Подруг у друзей у Вари тоже не было - в школе с тихой девочкой-отличницой со злыми голубыми глазками и большим носом-картофелиной никто не дружил, а подруги по медучилищу, куда она поступила в 15 лет, открыто издевались над замкнутой и молчаливой Варей, над ее длинными черными юбками и ботинками "Прощай, молодость" (все, что оставила в наследство покойная бабушка Нора).

Да, ей было трудно. Но она терпела. И когда, в год окончания училища многие ее легкомысленные однокурсницы поехали в Москву поступать в медицинский ВУЗ, безобразная Варвара осталась в Туле. Она еще не знала - продолжать ли ей жить, или, может быть, лучше просто провести по венам кухонным ножом. Когда она уже точила нож, соседка по коммуналке, вечно пьяненькая Марья Антоновна сообщила ей радостную весть. "Детскому дому для детей-ублюдков... ну ты знаешь, Варь, на Ленина восемь, требуются воспитатель и няня. С ентим... медобразованием. 80 рублев плотят. Иди Варь... С твоей будкой токмо туды... Ну ладно, ладно, извини...". Девушка взяла сумку с вещами, паспорт и книжку Грина "Алые паруса" и больше ее в квартире не видели...

Она жила странной, иноческой жизнью. Общалась только с персоналом ШДД, учителями, и, разумеется, детьми. Сначала Варя пыталась вести себя с детьми ласково. Она хотела сделаться для них заботливой мамой, она хотела чтобы ее любили хотя бы эти уроды, изгои общества. Но дети боялись тетю Варю. Они, безмозглые, изувеченные жизнью создания кричали и плакали, когда она любовно гладила их по головке. "Как?! - возмущалась про себя Варя - даже эти твари смотрят на мое уродство с отвращением и страхом, хотя сами хороши." Она не понимала, почему все дети спокойно играют с Виталиком Андреевым, у которого вместо рук лишь крошечные отростки с маленькими пальчиками, и в то же время боятся ее. Но потом до нее дошло - она, со своим страшным красным лицом, крючковатым носом и длинными, артритными пальцами, со своими черными, пахнущими болезнями юбками, представляла из себя именно то, что снится людям в кошмарных снах. Она была похожа на Смерть и знала это.

Однажды, (шел уже пятый год ее работы в ШДД) Варя вошла в комнату, взяла "Алые паруса", и понесла книжку в туалет. Там она облила тот самый томик, который в детстве перечитала десятки раз, бензином и подожгла. Так она раз и на всегда рассталась с теми крупицами добра и надежды, которые оставались в ней. Тень прекрасной Ассоль раз и на всегда покинула Варю. У нянечки остались только злоба, ненависть и желание мстить..."

Тут Дьяконов, следователь тверской прокуратуры, на минуту замолчал и задумался. "Тридцать восемь." - с ужасом подумал я. Не знаю, что ужаснуло меня больше: чудовищная жестокость Варвары Ивановой, Чикатило в женском обличье, как прозвали ее средства массовой информации, или жуткая обстановка в ШДД страны в целом.

Я заинтересовался этим делом, когда прочел в "МК" заметку журналиста Скобло, повествующую о зверском убийстве восьмилетнего Павла Шепилова, воспитанника тверской школы для умственно отсталых детей. Убийство было совершено Варварой Ивановой, 64-летней нянечкой. Она утопила ребенка в раковине на глазах у всех детей за то, что он разбил тарелку (по некоторым источникам, баба Варя сама толкнула мальчика). В милицию обратилась Кашкина Е.В., воспитательница. Г-жу Иванову арестовали. Как выяснилось, убийство Шепилова - далеко не первое

Произошло это месяц назад. Боровик из "Совершенно секретно" попросил занятся этим делом меня. "Ты старик, вроде, и о более страшных делах писал. Маньяки и ненормальные чисто твой профиль. Так что, репортаж за тобой" - сообщил мне Артем. Я оформил командировку и поехал в Тверь. Тогда я был спокоен...

...Вот она сидит передо мной. Лицо не просто некрасивое - безобразное. На первый взгляд, доброе. Елена Васильевна Кошкина уже не свидетель. Она теперь еще и соучастник. "Да, дети пропадали" - говорит она - "Да, я догадывалась, что замешена Варвара... Да, я виновата". Она смотрит на меня своими расширенными базедовыми глазами и я понимаю только то, что совершенно не понимаю эту женщину.

- Скажите, а как гражданка Иванова объясняла пропажу детей?

- Обычно она говорила, что их перевили в Москву, в центральный ШДД.

- И вы верили?

- Да... То есть, нет...

И тут у Переделкиной начинается истерика. Я, и ведущий дело следователь Дьяконов пытаемся ее успокоить. Получить разрешение на разговор с воспитательницей стоило мне больших трудов и даже звонка на Петровку.

- Скажите, Елена Васильевна, а вы сами участвовали в убийствах?

- Что вы? Нет конечно. Разве я похожа на убийцу?

Так и хочется ответить вопросом на вопрос: "А разве нет?" Но я молчу: я уже понял, что Варвара действовала одна с молчаливого согласия директора и воспитательницы.

- Сколько детей пропало за те 10 лет, что вы работает в ШДД?

- Двенадцать.

- Скажите, а почему вы пришли в милицию. Разве вы не понимали, чем это грозит лично вам?

- Понимала. Но ведь нужно было ЕЕ остановить. А то ОНА бы нас всех убила бы. Тем более, Павлик...- Новая истерика.

Тут у меня возникает догадка.

- Елена Васильевна, а где вы сами учились?

Она жалобно смотрит на меня и, наконец, шепотом отвечает: "В... ШДД..."

Ого! Этого я никак не ожидал. Но наше время на исходе. Дьяконов собирается уходить и торопит меня. И тут:

- Товарищи! Она... била меня... и тогда била... когда я там жила... и когда работать стала... била."

Все становится на свои места. Но увы - Дьяконов приказывает увести Кошкину.

Вводят еще двоих. Зинаида Гавриловна Тетерева, повариха, и Владимир Васильевич Голубкин, директор. Свидетели они или соучастники - покажет следствие.

Разговариваем. Что Голубкин, что Тетерева - Варвару Пердиктовну боялись все. Боялись, но терпели. Зинаида уверяла, что Иванова - ведьма. Голубкин говорил много и сбивчиво, но не по делу. Говорил о Макаренко, о Корчаке. О страшной ситуации в российских детдомах. "Хорошо говорите, товарищ Голубкин" - угрюмо говорит Дьяконов - "Что же вы ни хрена не делали для того, чтобы спасти детей. Или хотя бы для того, что убрать садистов-воспитателей?".

Директор, оказавшийся на деле лишь инструментом в руках маньячки, молча сидел, уставившись в пол. Тощий, хилый, рост метр семьдесят, он и внутри оказался столь же немощным, сколь и снаружи. "Да, приятель - думаю я - если тебя посадят, продержишься ты недолго". Но становится мне от этих размышлений еще хуже. "Что происходит с тобой, Россия? Почему твои же дети убивают, насилуют, измываются друг над другом?". Мои размышления прерывает баба Зина. Она интересуется, когда ее отпустят. Дьяконов желчно обругивают повариху: "Нажрала себе пузо на детском мясе, мразь старая. Тебя не отпустят, понятно? Ты сядешь, и лет на 10, не меньше!" Под завывания Тетеревой и ругань Дьяконова, я покидаю душный кабинет следователя.

...И вот я здесь. У моих ног - тот самый котлован. Сейчас здесь кроме грязи ничего нет. А неделю назад, когда его раскопали, нашли останки тридцати семи детей - десяти девочек и семнадцати мальчиков. Сюда закапывала их тельца добрая нянечка. Эксперты-криминалисты и медики работали над опознанием и исследованием почти неделю. Убиты дети самыми разными способами. Кого-то она зарезала, кого-то задушила, кого-то забила молотком, кого-то отравила. Многие тела были расчленены.

Я вдыхаю запах смерти и мне становится совсем дурно.

Поднимаюсь по ступеням на второй этаж. Смотрю на детдомовцев. "Цветы жизни" выглядят жутко. И не сделала их такими не только болезнь, но и обращение. Новая воспитательница говорит: "Дети, скажите дяде: "Здравствуй, дядя!" Я слышу это приветствие, произносимое страшным хором исковерканных жизнью детей. Нормально говорят единицы. "Улыбнись детям - говорит мой внутренний голос - посмотри: это же наше будущее." Но мне становится еще хуже, я спешно прощаюсь с персоналом и покидаю игровую комнату. Теперь мне нужно нанести последний визит - повидать женщину по имени Смерть...

...И тут ко мне пришел его величество Страх. Я понимал, что это глупо и по-детски, что мне нечего боятся, но не мог перебороть это первобытное чувство. Но долг есть долг - мне нужно было задать этому исчадью ада - хотел я этого или нет - много вопросов. Рассказ Дьяконова лишь ненамного приоткрыл тайну этих убийств.

В итоге журналистский интерес и совесть победили страх. 2 дня я пробивал свидание с Варварой. Я звонил всем - от Боровика до Куликова. В итоге последний дал добро и вот, наконец-то я в Бутырской тюрьме. По каменным ступеням поднимаемся на шестой этаж. Что я спрошу у этой страшной женщины? "Почему вы убивали детей?" Смешной и, одновременно страшный вопрос. "Почему она мстила детям-дебилам? Ведь судьба и так уже наказала их?" Через несколько минут я получу ответы на эти вопросы...

...В.П. Иванова, детдомовская баба Варя лежала на нарах своей одиночки.

Лежала неподвижно. Рядом валялась железная расческа для волос и краснела лужа запекшейся крови. Ее мертвое лицо все еще сохраняли нездоровый румянец. На столике лежала книжка Грина, открытая на "Алых парусах"...

Кто она? Монстр или жертва обстоятельств? Дьявол во плоти или просто несчастная психопатка? На эти вопросы уже никто не ответит. А об этом деле, возможно, скоро забудут. Ведь те 38 человек, что унесла на тот смерть баба Варя, все равно никому в этом мире нужны все равно не были, в то время у жертв Чикатило и Фишера были родители и родственники.

Короче, как вы поняли, репортажа у меня не получилось. Я мог бы написать: самая страшная маньячка-убийца наших дней убивала детей из мести. Мог бы, но не стал. Потому что это не было бы, как выражается Е.П.Прохоров, журнилистки достоверным.

(с) Гематоген Барисыч, январь 1996 года.

PS: Это самый первый (зато и самый длинный) мой рассказ, точнее какое-то подобие эссе или репортажа, написанное гавным-давно, на первом курсе. Полнейшая хня, и стиль ужасен, не далеко ушел от школьных сочинений но что было, то было -)