- Ну Васи-и-иль Ива-а-ныч, ну хоть по поллитре на брата… ну праздник же! - продолжал канючить Петька, теребя в заскорузлых руках линялую одноухую буденовку.
- Нет, Петруха, и не проси! Праздник у нас какой? Правильно, Пасха. Стало быть, поповский праздник-то. Это раз, значицца. А во-вторых, комиссар запретил.  Вам щас волю дай, вы же опять до зеленых соплей нажрётеся. Позавчерась чего учудили, а? Эт не твои ли, Петька, портки над сельсоветом полдня висели? Вместо флага нашего, ресефесеровского? Всё, никаких! Мой наказ будет жёстким: хуй вам! – Чапай с силой рубанул рукой воздух, отметая какие бы-то ни было возражения.
- Эх…. – Петька обреченно напялил на голову буденовку и направился к выходу – а мы-то с ребятами в честь святой Пасхи хотели на яйцах побиться… А теперь как же ж, без водки-то…
- Стой! – Чапай неожиданно оживился. – На яйцах, гришь, бицца?.. Чо ж ты сразу-то не сказал? Я ведь, Петька, у себя в деревне… Э, да ладно, чо уж теперь …
Чапай ненадолго задумался.
- Короче так, Петруха. Праздник хошь и церковный, но народные-то обычаи у нас ведь нихто не отменял? Вот мы и сделам… народные гуляния! А комиссар пущай свои рапорты пишет – хто, в конце-то концов, в дивизии командир?!
Раздухарившийся Чапай гремел ключами возле амбарного замка, висевшего на перекошенной двери в кладовку. Выйдя из кладовки с громадной бутылью мутного самогона, Чапай залихватски подмигнул Петьке:
- А шо, может, и мне молодость вспомнить, а?
    В ожидании Петьки бойцы расположились на склоне пологого холма, покрытого прошлогодней пожухлой травой и прелыми листьями. Красноармейцы разбились на отдельные группки, в каждой из которых шел свой разговор.
- А можа, мешок ему на голову, да и в реку с утёса, а? Скажем потом, что беляки пристрелили… Ну ведь никакой мОчи нету! И Василь Иваныч с лица совсем спал… Шутка ли, - третий день без бухла! А энтот всё пишет и пишет, пишет и пишет!... Гандоны столичные! – говоривший зло сплюнул, и, отвернувшись, начал сворачивать очередную цигарку.
- Ого! Где ж ты, Петренко, в деревне своей словов-то таких нахватался? Гандоны… Гы… Да сидите, хлопцы, сидите – подошедший Василий Иванович, передав бутыль Петьке, примостился рядом с Петренко.
- Вот шо я вам скажу, робяты, - Василий Иванович оглядел насупившихся бойцов.
- Оно, конечно, может товарищ Фурманов и не по-нашенски поступат, и порядки его новые тута не всем нравяцца, но я, как командир, целиком и полностью его одобряю (Чапай криво ухмыльнулся, завернув про себя в отношении новых порядков сложноподчиненное выражение, состоящее из сплошного мата). - В Петербурхе, чай, не дураки сидят, и кого попало сюды не отправют. Так что главное для нас – это партейная дисциплина и эта ишшо, как иё… Короче, штобы я боле таких разговоров не слышал! – Чапаев встал и, расправив гимнастерку, зычно крикнул:
- Анка, итить твою мать, быстро сюды!
От одной из групп отделилась коренастая фигура. Анка, виляя мясистым задом, приблизилась к Чапаеву.
-Чаво те, Василь Иваныч? – кокетливо спросила пулемётчица, попеременно стреляя глазами то на Петьку, то на комдива.
- А вот чаво! – Чапай, под всеобщий смех, звонко шлёпнул Анку по туго обтянутой заднице.
- Да не бжи ты, Петруха! – комдив, улыбаясь, повернулся к насупившемуся Петьке.
- Вот побьём всех белых, и поженим мы вас с Анкой! Вернём иё тебе в целкости, так сказать, и сохранности. А ежли и не в целкости, так ведь в сохранности, бу-га-га-га! – Чапай весело засмеялся над собственной шуткой.     
Вдруг комдив посерьёзнел.
-В обчем, так, Анна Степановна. Решили мы тут с хлопцами соревнованьице небольшое устроить. Проверить, у кого мудя крепше будут. Дело, сама понимашь, не для женцких глаз, так што уж будь добра, съебись куда-нить отседова. Вон, в лазарет штоль, или ишшо куда… А то, можа, поболеть за кого хошь? Али вообче судьёй побыть, а, Нюрк? – Чапаев, хитро улыбаясь, прихватил Анку за локоток.
- Да ну тя, дурак! – вырвалась Анка и, передёрнув плечами, гордо поплыла в направлении палатки, служившей лазаретом.
    Как только Анка скрылась в палатке, начались бурные приготовления. На поляне у подножия холма очертили круг, из штабной палатки притащили писарский стол, на который торжественно водрузили бутыль с самогоном. Судить выпало Петьке. Налив две железные кружки самогона, Петька объявил о начале соревнования.
    Чапаев вошел в круг, и, оглядев красноармейцев, спросил:
- Ну что, орлы, кто хочет с легендарным комдивом потягаться?
Бойцы, перешептываясь, подталкивали друг друга, однако смельчаков не находилось. Вдруг раздался чей-то голос:
- А ты бы, Чапай, с комиссаром нашим схлестнулся, а? Он ить у нас главный мудозвон, вот и пускай позвенит! А то одни цыркуляры да указы придумыват!
- Хех ты ж! – Чапаю, похоже, и самому понравилась эта мысль. – И то правда! Ташшы его сюда, хлопцы!
Буквально через минуту из штабной палатки появились два дюжих молодца, волочивших упирающегося комиссара.
- Что вы делаете!!? Я требую прекратить насилие!!! Согласно резолюции VII Съезда ВКП(б)…
- Ладно, хлопцы, отпустите его – кивнул Чапаев сопровождающим. – Так вот, комиссар, дело есть. Ты слыхал ли про такую забаву народную – бои на мудях? Слыхал? Уже хорошо. В обчем, мы тут с хлопцами решили, так сказать, с целью сохранения народных традиций, хе-хе, возродить енто дело. И народ, понимашь, хочет на тебя посмотреть… Хватит, мол, клей канцелярский нюхать! Один, стало быть, - я, а другой, стало быть, - ты! – прищурившись, Чапай с усмешкой смотрел на Фурманова.
- Товарищ Чапаев, но ведь это же варварство! В период, когда…
На склоне холма раздался оглушительный свист, крики «ссышь, сцуко!», «фтопку ево, как Лазо!», «долой комиссаров!»…
- Впрочем, если народ требует… Подчиняясь принципу демократического централизма…
Что ж… – Фурманов, поколебавшись, принял решение. – Да, я согласен! Но сразу предупреждаю, о факте применения ко мне насилия я буду вынужден составить подробное донесение…
Тем временем сквозь дыру в стареньком пологе лазарета за всем происходящим жадно следили чьи-то глаза, изнывающие от нетерпеливой и всепоглощающей похоти…
    Фурманов вошел внутрь круга, аккуратно снял выглаженные галифе и остался в цветастых кальсонах романтичного розового цвета. На холме послышалось громкое ржание. Не обращая внимания, комиссар так же аккуратно снял кальсоны, аккуратно сложил их за границей круга и выпрямился. Ржание на холме превратилось в буйную истерику. Хуй Фурманова был просто микроскопическим. Яйца, впрочем, были нормального размера, гладко выбриты и абсолютно симметричны. От ухоженного хозяйства ощущался устойчивый запах одеколона «Шипр». Истерика у зрителей не прекращалась. «Уа-ха-ха-ха!!!.... Бри-и-т-ы-ы-е-ее!... И адина-а-а-ковые-е-е!!!! Да он их там, в штабе, как кот вылизывает….. Уа-ха-ха-ха-а-а!!!!»… «Ааааааа!!!! Вышел Фурман на крыльцо! А яиц-то и нету-у-у!!! И хуя нету-у-у-у!!!!!!!!! Ой, не могу-у-у-у!!!!»... «Ой-ёёёёёё!!! Ладикалонам ваняет!!!! Канешно, прыщи-то фсигда ладикалоном прижыгают!!!!!!!! Ааааааааа!!!!!!».
К чести  комиссара, он практически не обращал на эти выкрики никакого внимания. Сделав несколько приседаний, Фурманов начал разминать тазобедренные суставы.
    Чапаев, посмеиваясь в усы, тоже зашел в круг и стал нарочито медленно возиться с завязками своих кавалерийских штанов. Справившись, наконец, с узлом, комдив стянул штаны и выкинул их за пределы круга, оставшись в  длинных, до колен, семейниках. Затем Чапаев выдержал драматическую паузу, и, на мгновение замерев, резким движением сдернул с себя портки. Над холмом пронесся вздох удивления, смешанного с восхищением и завистью.
    Со стороны лазарета раздался звук падающего тела и звон разбивающихся склянок с анализами.
Удивляться, действительно, было чему. Неимоверных размеров хуй был весь испещрён наколками. На самой залупе была вытатуирована пятиконечная звезда, по бокам красовались изображения всех членов политбюро ВКП(б) с 1905 года. По всей длине хуя шла витиеватая надпись «Как нам реорганизовать Рабкрин». Мало того, вся поверхность хуя была покрыта вживленными под кожу шариками шрапнели (современники Чапаева свидетельствуют, что сам комдив наличие вживленных под кожу шариков объяснял ранением, полученным на фронтах I мировой войны. Однако из архивных данных доподлинно известно, что это явилось следствием операции, проведенной 19.02.1917 г. лично тов. В.И. Ульяновым (Лениным) и ассистентом  Н.К.Крупской. Побочным эффектом проведенной операции принято считать так называемый «синдром выпученных глаз» у Н.К.Крупской – прим. ред.). Что касается яиц, то их описание тоже было достойно отдельной книги. Громадные, в синих прожилках, они были покрыты каким-то бурым мохом, который буквально шевелился от ужасающего количества мандавошек. Яйца свисали чуть не до самых колен и мелодично позвякивали, соприкасаясь друг с другом. По окрестностям потянулся аромат дремучей мужицкой плоти.

Тем временем Петька поднёс соперникам самогон. Чапай, не раздумывая, влил в себя содержимое кружки одним глотком, крякнул, и с сожалением отдал кружку обратно. Фурманов от самогона вежливо отказался.
Договорившись, что сам контакт произойдет на счёт «три», соперники встали наизготовку.
Петька сиплым от волнения голосом, дав петуха, начал отсчёт:
«Ррр-р-раз!!!» - Чапай с Фурмановым начали колебательные движения бёдрами, постепенно увеличивая амплитуду.
«Ддва!!!» - Фурманов продолжал просто увеличивать амплитуду, а Чапай еле заметным движением таза стал придавать мудям вращательное движение.
«ТРРРИ!!!!!!» - соперники, вытянувшись в струнку, придали своим яйцам ужасающую скорость. Чапай при этом, дёрнув одним полужопием, закрутил свои яйца в немыслимую траекторию, превратившую их в идеальное орудие убийства. Это был знаменитый удар «220 АC/DC», секрет которого не раскрыт до сих пор.    Над поляной раздался чудовищной силы звон, сравнимый только с ударом Царь-колокола. Оглушенные зрители тупо сидели, ошеломленные увиденным.

    Тем временем на поляне творилось что-то непонятное. Чапаев, смотря невидящим взглядом в пространство, медленно оседал на землю, бережно поддерживаемый верным ординарцем Петькой. Его обескровленные губы шептали что-то бессвязное, а без того гигантские яйца прямо на глазах опухали, приобретая мертвенный синюшный оттенок.
Фурманов, деловито застёгивая галифе, вещал ошалевшим зрителям:
    - Конечно, заслуги товарища Чапаева и его преданность делу революции всем известны. Однако, что касается теоретических знаний великого учения Маркса-Энгельса-Ленина, то здесь у товарища комдива есть серьё-ё-зные пробелы. А ведь оно, великое учение Маркса-Энгельса-Ленина, является главной опорой во всех наших делах, в чем вы сейчас сами смогли убедиться. Поэтому нам, верным ленинцам… - Фурманов залез на стоявшую поблизости тачанку и продолжал уже оттуда – как никогда требуется сплоченность и жесткая партийная дисциплина! В дни, когда Антанта своими щупальцами хочет задушить молодую советскую республику… - голос оратора креп, звучал всё громче и увереннее, жестикуляция становилась всё более решительной. Народ потихоньку подтягивался к импровизированной трибуне.
    Чапаев, приведенный все-таки в чувство с помощью ещё одной кружки самогона, тяжело поднялся с помощью Петьки. Оглядевшись по сторонам, он легонько подтолкнул Петьку в сторону митинга и, с трудом разлепив непослушные губы, прошептал:
- Иди….. Т..Туда…
- А ты как же, Василий Иваныч, а?
- …Всё, Петька….. Не командир я…. Тебе боле….. Не командир……
Петька, мгновение поколебавшись, махнул рукой и устремился к митингу, проталкиваясь как можно ближе к оратору. В первом ряду, у самой трибуны, стояла невесть когда прибежавшая сюда Анка. Её грудь высоко вздымалась, лицо заливал яркий румянец. Анка зачарованно слушала, боясь упустить хоть слово. Народ внимал новому Мессии.
    А вдалеке виднелась одинокая сгорбленная фигурка легендарного комдива. Чапай, прихрамывая и расстегивая на ходу портупею, ковылял в сторону утёса, возвышающегося над великой русской рекой Урал…



© Gvg999

Tweet