Врать не буду: пошли мы с Петровым покушать шаурму. Больно любим это дело. На окраине города. Хлебом не корми, водкой не пои. Вывеска красивая «Кавказ-Стамбул», обслуживание вежливое.
Заказали по две порции. Больно вкусная оказалась шаурма. Мяско просто-таки сладковатое. Едим, за ушами пищит. И вдруг что-то твердое зубом зацепил. Ноготь. Элементарный человеческий ноготь. Но желудок мой страшно удивился и полез наружу. Как рвану я в биоклозет. От волнения промазал, не попал в очко. Сначала выполоскало, как хотело, потом на горшок потянуло. Еще раз опростался, откуда только берется?
А подтереть нечем. Хорошо еще, пока блевал, заметил бумажку, вроде записка. Я ее развернул, кажись, не сильно заблеванная. Можно использовать. Мы когда-то в детстве трамвайными билетами умудрялись гигиену соблюдать. Теперь-то я живу в городе, где нет трамвайной линии. На клочке том вроде дневника или письма любовного. Подтер я свою драгоценную часть тела, выбросил, пошел к Петрову. А то заскучал, небось.
А его нет за столом. Неужто не дождался? А еще товарищ. Собутыльник, можно сказать с гордостью. Но напрасно я так плохо подумал о товарище. Является, только весь зеленый.  И с места в карьер. Положил на стол бумажку, расправил. Я ее, конечно же, сразу узнал – по цвету моих говнофекалий. И оттиску сфинктера.
Принялся читать вслух. Слушаю. Ничего не пойму. Будто на иностранном языке. Бред какой-то.

«Купил я персик. Румяный и пушистый, прям девушк-персик, как говорят у вас на Кавказе. Кожица радует глаз нежными переливами розового, красного, малинового, она слегка шершавая, так и тянет прижать ее к губам. А кто собственно мне не дает? Целую, и девушк-персик целует меня в ответ, вопреки русской грамматике, сладким душным поцелуем. Я люблю тебя, милая персинька, только наша любовь недолгая. Прости! Мне без тебя будет грустно.
Вот говорят: висит груша, нельзя скушать. И поспешный ответ: лампочка. Какая лампочка  – Ильича или Эдисона? Это и в самом деле груша, но как ее купить, если основательно поиздержался. Ладно, где наша ни пропадала, напрягся, двадцать дней по системе Брэгга поголодал, купил.

Она, груша эта зелено-розовая, так и называется «Лампочка». Сорт такой. Есть «Дюшес», но я не отважился его купить, опять обвинят черт знает в чем. В связи с мужчиной. Лампочку, что под потолком,  не включаю, чтобы не было конкуренции, а груша и в сумраке прекрасна. Тем более что у меня за окном уличный фонарь светит. Груша, любовь моя, Аграфена! Слегка в теле, но есть и талия. Так и кружит в танце, словно Дюймовочка. Медленное танго, а партнер у нее – манго. Фрукт еще тот. Но только внешне, а на вкус – вылитая морковь. Я ревную, готов глотку перегрызть сопернику. Что она в нем нашла? Ни стати, ни вкуса. Не знаю, разбираться нету сил из-за Брэгга. Пришлось уничтожить обоих путем поедания.

Но не насытил я свою страсть. А тут и новая любовь подоспела. Купил виноград – янтарные глазки, зернышки внутри, словно зрачки! И не могу отвести взгляда. Мужчины любят глазами, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Но неотвратимо тянет попробовать на зуб. Милые глазки, как мне будет вас недоставать! Зажмурьтесь! Вот так, мои сладенькие!
Однако есть новое утешение – яблоки антоновки – словно грудки юной девы. И вид, и аромат свежести, юности, невинности. Наверное, Ева из рая прислала их со змеем? Эх, Адам, как же ты просахатил-то! Ладно, что-нибудь придумаем.
Куплю-ка дыньки, их форма пробуждают во мне скульптора – специалиста по бюстам и одновременно режиссера-рецидивиста откровенных фильмов. Завязывается внутренняя борьба. Прощайте, дыньки! Я буду грустить по вас. Заодно по вишням – метафоре первого и последнего невинного поцелуя!

Купил апельсин. Глажу ароматную апельсиновую корку щекой. Женщинам с такими корками неведома анорексия, они знают себе цену и лишь просят втирать им в кожу разные патентованные мази и гели. Втираю! Апельсиновый аромат проникает прямо в мозг, подвигает на стихи. Цитрусы! Цитрусы! Цитрусы! Так я могу забыть один из слогов. Энергия цы в трусы!
Где апельсин, там и лимон – улыбок миллион, а к нему капуста, чтобы не было пусто. В капустке, какая растет в стране грез, нашли мы маленьких человечков и вырастили в любви. Еще в студенческие времена, бывало, устраивали для этого капустники, веселились до упаду. Я и теперь на капустники похаживаю. На самом деле в театр, только он мне драмкружком кажется. Смотрю на артисточек, как с того света, без надежды прижаться к апельсиновым коркам и дынькам. Целюльнуть в целлит, в самый целлулоид!
Купил я зеленый горошек, до консервов дошел. В зеркало глянул: позеленел. Банку вскрываю, вспоминаю милые речи – словно горохом сыплет. Но ее лепет мне как об стенку горох, звон бубенчика под дугой. Однако и в нем есть, наверное, какой-то смысл, хочется понять. Вот и купил плоды маракуйи. Сижу, маракую, репу чешу. Порой до отчаяния. Последние волосы на себе, как на кокосе, рву.

Конечно, любовь – не картошка, во всяком случае, не картофель в мундире. Любовь – скорее морковь. Чистит кровь и даже вставляет. Если не тереть ее на терке. Это вам любая свекла по имени Фекла скажет. Каждая луковка лукавая. Честно-честно. Как чеснок.
Но мне что в лоб, что в лобо! Мне фиолетово, поскольку сам баклажан. А куплю-ка сельдерей вместо виагры! Для разогрева паприку поглащаю, жгучую, как Африка, перец кайенский, горчицу, хрен, им редьку не испортишь.
Я-блоко, ты-ква, анана-нас – полное намеков меню. Банан зовет на бан. Куплю-ка я папайю. Я сам на нее похож. Намек малышке. Ей в названии будет слышаться Пашка-папашка.
А еще куплю один непривычный фрукт из Хачикстана. Если кто-то будет сильно надоедать, можно будет его подальше послать за фейхоа. Не пойдет? А гранат на что!
И все-таки ты меня гонишь. Настоящий мужик тебе нужен. Во всяком случае, не такой фрукт, как я. И называешь меня еще ласковее – овощем. Ладно. Ну, тогда, чур, я хрен! Нос картошкой, свеженький, как огурчик!

Эх, милая! Работаешь в овощном отделе гастронома, да еще на пару с мамой. Весь твой мир как овощное рагу. Переходи в шашлычную, и тогда увидишь, какой я на самом деле джигит!
Я уже купил пачку пельмешек ручной лепки –  такие ушки маленькие и красивые. Сварил, в тарелку положил. Словно ты за вином на минутку вышла».

Так, стало быть, так. Все равно непонятно.
И вдруг мне мозг словно гвоздем  пронзило!
– Ты то же подумал, что и я? – с дрожью в голосе спросил Петров.
– А разве нет?
– Наелись мы с тобой человечины!
Помолчали, помотали головами, всхлипнули.
– Ты его знал? – спросил Петров. – Скажи, нежный был мужик, поэт, можно сказать.
– И не говори. Сколько людей хороших погибло из-за бабы. Говорил я ему, Сидорову, не влюбляйся в Бэлу, подведет под монастырь. Не послушался. Без вести пропавший оказался.
Петров издал звук, неподобающий человеку в летах и умчался. Я за ним. Весь биотуалет обливали – и пол, и стены, и потолок. 

Tweet