Пролог.

Не всем и не всегда так везёт с братьями, как мне.
У кого-то ваще нет братьев.
В принципе, у меня тоже.
На этом можно было бы поставить точку, но ведь двоюродные братья тоже щитаюцца?
Так посчитаем же Бориса, уроженца микрорайона Старая Купавна, Ногинского района Московской области моим братом. Кровным. Да.
Боря достался мне в братья, потому что его мама – моя тётя.
Нет, не так.
Это я досталась Борьке в сёстры, потому что он старше меня на полгода. Но его мама всё равно моя тётя.
А ещё точнее – сестра-близнец моего бати.
Близнецы, а так же мы с Борей, встречаемся  с частотой приблизительно раз в два года, когда  тётя Галя наносит моему папе визит вежливости, и в прихожей начинается трогательное братание:
- Здравствуй, Бэн! – кричит тётя Галя, выдавливая слёзы из своих зелёных глаз, коими славна наша семья, и я в частности.
- О, Бэн… - тоже стонет мой батя, успевший внушительно подготовицца к визиту сестры, и незаметно отпихивает ногой под вешалку двухлитровую сиську «Очаковского»
- Бэн, я тебя люблю! – кричит тётя, и становится ясно, что свою сиську «Очаковского» она только что выкинула в мусоропровод, пока поднималась на наш второй этаж.
- И я тебя, Бэн! – восклицает батя, и лобызает сестринскую длань.
Мы с братом любили наблюдать за этими странными братаниями, и постепенно Бэнов в нашей семье стало уже четверо.
В том плане, что я тоже поймала себя на том, что кидаюсь на Борьку с воплями: «Бэн! Лобызни сестричку, каналья!»
И, конечно же, Боря отвечал: «Бэн! Ебать ты дурная тётка… Ну, хуй с тобой, лобызну тебя, тысяча чертей!»
Це была предыстория.
Теперь, собственно, сюжет.

- И вот что делать, а? Делать-то что? – истерически причитала моя маман, пропалив папино отсутствие, и прочтя записку, накарябанную папиной твёрдой рукой, несущую в себе следующую смысловую нагрузку: «Я уехал в Купавну, идите нахуй, я буду скучать»
Мне было тогда семнадцать, я была юна, черноволоса, аристократически бледна и способна на авантюры.
Поэтому, не сказав никому ни слова, уехала возвращать отца в лоно семьи.
Мне хотелось вернуться домой, держа батю под мышкой, небрежно кинуть его к маминым ногам, и сказать: «От меня ещё ни один мужик далеко не уходил!». И по-босяцки сплюнуть.
Дельная такая фантазия.
Приезжаю я в Купавну.
Зима. Холодно. Темно. Адреса не знаю. Помню всё только визуально.
Но микрорайон на то и микрорайон, что там все друг друга знали.
Через пять минут звоню в дверь, стоя на лестничной площадке пятого этажа.
Открывает мне хмурый Боря, и вопрошает сурово:
- У нас сегодня слёт юных и не очень юных родственников? Мама Ваша, смею надеяться, нихуя не припрёцца?
- Нет. – в тон ему, сурово отвечаю я, и требую: - Впусти, жопа замёрзла.
Сидя на тёплой кухне, допрашиваю брата:
- Батя у вас?
- Батя у нас.
Уже хорошо. Следующий вопрос:
- Батя в мочу?
- Батя в три мочи. Вместе с матушкой моей.
Угу. Ясно.
А теперь – самый главный вопрос:
- Песню про маленького тюленя пели?
И – искренне надеюсь, что нет. Нет, нет и ещё раз нет.
Борины веки устало прикрылись, и ответ я уже знала заранее:
- Пели, Бэн… Пели. Крепись.
Песня про тюленя это тоже отличительная черта Бэнов-старших.
С детства помню, что степень алкогольного опьянения близнецов градируется следующим образом:
Степень первая: все кругом Бэны, одни Бэны, и за это стОит выпить.
Ступень вторая: по мнению тёти, моя мама – старое говно, а по мнению бати – старое говно – её супруг. Дальше следует лёгкая потасовка.
Степень третья: дуэт бати и тёти исполняет народную песню «Маленький тюлень», после чего можно звонить наркологу, диктовать тому адрес, и готовить бабки на вывод родственной четы из запоя.

Песня маленького тюленя была уже исполнена, а это означало, что сегодня я батю домой не верну.
Что оставалось делать?
А ничего.
Оставалось идти в местный Дом Культуры, и звонить оттуда в Москву, дабы покаяться в своём побеге. Как оказалось, в бессмысленном побеге.
И ложиться спать.
Потому что поздно уже, потому что денег на нарколога нету, и потому что всё равно делать больше нечего.
Позвонили, вернулись, сидим на кухне.
Скрипнула старая дверь. На кухню, покачиваясь, вплыло тело моей тёти.
Боря поморщился, и даже не обернулся.
А я вежливо поздоровалась:
- Добрый вечер, Галина Борисовна.
Тело пристально на меня посмотрело, а потом ответило:
- Здравствуйте, барышня. Вы кто?
Понятно. Тюлень был спет не единожды. Ах, Боря… Ах, паскуда…
Я метнула на брата взгляд.
Брат повернулся к телу, и, жуя хвост воблы, сказал:
- С добрым утром, матушка. Посмотри, какую я девку домой притащил. Чернява, жопаста, мордата… Она будет летом нам помогать картошку окучивать, и жрёт мало.
Ярость благородная во мне закипела, но ответить брату я ничего не успела. Ибо тело приблизилось ко мне, подышало на меня спиртом, и изрекло:
- Не нравится она мне, сынок. Морда у неё нехорошая. Проститутка, наверное. Не пущу её к своей картошке!
Брат, обсасывая воблястую голову, пожал плечами:
- Ну и проститутка. Ну и что с того? Зато не дармоедка. Семья наша с голоду никогда не помрёт.
Тётино тело обошло меня вокруг, как новогоднюю ёлку, и продолжило допрос:
- А как Вас величать, барышня?
Я, широко улыбаясь, и демонстрируя нашу фамильную ямочку на правой щеке, честно призналась:
- Лидой величают меня, хозяйка. И Вы меня так зовите, мне приятно будет.
Тело нахмурилось, на челе её отразились какие-то попытки активировать мозг, но вот чело разгладилось, и тело пробурчало:
- Лида… У меня племянницу так зовут. Только она покрасившее тебя будет. Потому что вся в меня!
Ебать… Вот так живёшь-живёшь, и даже не подозреваешь, что твоей красотой тётя Галя из Купавны гордицца!
Тут Боря подавился воблой, и заржал неприлично.
И тело смутилось.
И тело ущипнуло меня за щёку.
И тело затряслось, и слёзы потекли по лицу тела.
И вскричало тело:
- Лидка-а-а-а-а!! ты ли это, племянница моя? Прости, прости ты тётку свою недостойную! Мартышка к старости слаба глазами стала, да ещё очки где-то потерялись… Прости!
Боря, добивая шестую бутылку пива, подсказал телу:
- Маман, ваше пенсне я третьего дня видал в хлебнице старой, что на балконе стоит. Подите, обретите пропажу свою. Кстати, можете и не возвращаться.
Тело тёти возмущённо затряслось, и воззвало к сыновьему почтению:
- Борис, не потребно в ваши юные годы с матушкой в подобном тоне общацца! Дерзок ты стал, как я погляжу…
Сын, нимало не печалясь, отвечал родительскому телу:
- Как вы глядите – это мы уже видели. И остроту Вашего зрения никто под сомнение не ставит. А всё ж, подите, маман, на балкон, и БЛЯ, ОСТАНЬТЕСЬ ТАМ! А ТО В ВЫТРЕЗВИТЕЛЬ СДАМ НАХУЙ!
Тело родительницы вновь оросилось обильными слезами, и оно послушно ушло на балкон.
- Суров… - вынесла я вердикт.
- Нахуй с пляжа. – туманно ответил брат. И добавил: - Пошли сегодня на проводы к моему другану? Напьёмся мирно, про тюленя споём…
Какая смешная шутка.
Но делать всё равно было нечего.
И пошли мы с Борей на проводы.

В армию уходил Борин кореш Матвей.
На груди Матвея рыдала и клялась в вечной любви девушка Бори.
Бывшая, как я поняла.
Потому что Боря в её сторону не смотрел, а всё больше на вотку налегал.
А я наслаждалась произведённым эффектом от своего появления в компании нетрезвых, очень нетрезвых юных отроков.
Ещё бы: моя юность, чернявость радикальная, улыбка приятственная и жопа в джинсах стрейчевых  не могла оставить юнцов равнодушными.
Брат косо смотрел в мою сторону, вкушал вотку, и не одобрял моих восторгов.
Я танец зажигательный исполнила, я Вову с пятого дома лобызнула, я вотки покушала с братом, я с Матвеевским унитазом пошепталась, и, о, горе мне, я спела песню про маленького тюленя.
А капелла.
Душераздирающе.
И в тишине оглушительной раздался звон стакана, с силой поставленного на залитую вином скатерть, и голос брата прогремел:
- А ну-ка, быстро пошла спать, собака страшная!
И потрусила я спать.
Но не дотрусила.
В тёмной прихожей я ткнулась головой в чьё-то туловище, и огрызнулась:
- Хуле стоим? Не видим, что дама едет? Пшёл отсюда!
В прихожей зажегся свет, и взору моему открылся чудесный вид: подпирая головой потолок, надо мной нависал циклоп.
Циклоп смотрел на меня одним глазом, и глаз этот красноречиво говорил о том, что щас мне дадут пизды.
Я хихикнула ничтожно, и потрусила обратно к брату.
Боря, судя по всему, тоже был не прочь осчастливить меня пиздюлями, но в меньшей степени.
Ничего не объясняя, я прижалась к Бориному боку, и сунула в рот помидор.
Зря я надеялась, что циклоп мне померещился. Зря.
Ибо через полминуты он вошёл в комнату, и наступила тишина…
Ещё через полминуты из разных углов стало доноситься разноголосое блеяние:
- Ооооо… Ааааааа… Пафнутий… Здравствуй, Пафнутий… Какими судьбами, Пафнутий? Рады, очень рады, Пафнутий…
И Боря мой побледнел, тихо прошептал: «Привет, Пафнутий…», и тут поймал взгляд циклопа, устремлённый на его, Борин, бок, к которому трогательно жалась я и помидор.
И побледнел ещё больше.
И синими губами прошептал:
- Пиздося ты лишайная, только не вздумай щас сказать, что ты Пафнутия нахуй послала… Отвечай, морда щекастая!
Я опустила голову, и быстро задвигала челюстями, пережёвывая помидор.
Боря зажмурился, и издал слабый стон.
Я проглотила помидор, и гаркнула:
- Здравствуйте, Пафнутий!
Циклоп хмуро окинул взглядом притихшую тусовку, и совсем по-Виевски, ткнул в мою сторону перстом:
- Ты!
Я нахмурила брови, и спросила:
- Чё я?
Циклопу не понравился мой еврейский ответ, и он добавил:
- Встала, и подошла ко мне!
Брат мой начал мелко дрожать, и барабанить пальцами по столу. В этой нервной барабанной дроби мне почудился мотив «Маленького тюленя».
А во мне стала закипать благородная ярость. Потому что я – москвичка. Потому что моего папу в своё время в этом сраном захолустье каждая собака знала, и сралась на всякий случай заранее. Потому что я – Лида, бля!
И я встала в полный рост.
И сплюнула на пол прилипшую к зубам помидорную шкурку.
И я подошла к циклопу, привстала на цыпочки, и, прищурившись, толкнула речь:
- Ты в кого пальцем тыкаешь, сявка зассатая? Ты кому сказал «Поди сюда»? Ты, чмо, хуёв обожравшееся, быдло Купавинское, ахуел до чертов уже? ПОШЁЛ ТЫ НАХУЙ!
В тишине кто-то пукнул, и тихо скрипнула форточка.
Матвей по-солдатски съёбывал через окно.
На Борьку я даже не смотрела.
Циклоп молчал.
Я воодушевилась, и добавила:
- Свободен как Африка. Песду лизнуть не дам, не надейся.
Через секунду на меня обрушилось чьё-то тело.
Тело пахло братом и сероводородом.
Тело схватило меня за чернявые локоны, и потащило к выходу.
За спиной стоял рёв:
- Убью шалаву нахуй!!!!!!
А меня несло течением по лестнице, и вынесло в сугроб…
В сугробе было мокро, холодно, пахло братом и сероводородом…

…Через час я и мой неадекватный батя мчались на такси в Москву.
В ушах звенел голос Борьки, срывающийся на визг:
«Идиотка! Дура, мать твою! Ты на кого пальцы гнёшь, овца, отвечай? Это ПАФ-НУ-ТИЙ! Понимаешь, а? Нихуя ты не понимаешь! Я тебе по-другому объясню: ПИЗДЕЦ МНЕ ТЕПЕРЬ, ДУРА!!! Хорошо, если только почки отстегнут! Ты щас свалишь, а мне тут жить! Скотина, бля…»
Из всего вышесказанного я поняла только одно: что циклоп очень крут, и Борю отпиздят за то, что я Пафнутию малость надерзила.
Надо было исправлять ситуацию.
И я пихнула спящего батю в бок:
- Пап, а я Боряна подставила…
Папа молчал.
- Па-а-а-ап, а Боряну теперь пиздец…
Папа молчал.
- Па-а-а-ап, я тут на местного авторитета навыёбывалась… Чё делать, а?
Папа открыл глаз, и сказал водиле:
- Разворачивай парус, кучер…

Эпилог.

- О, Бэн…
- О, мой Бэн…
- Споём  «Тюленя», Борис Евгеньевич?
- Споём, Лидия Вячеславовна!
И мы поём про маленького тюленя.
И мы всё равно друг друга любим.
Но в Купавну я больше не езжу.
Потому что я послушная дочь, и очень хорошая сестра.
Потому что я люблю своего папу, и брата.
Потому что в Купавне когда-то жил Пафнутий.
И потому что контролировать эмоции я с тех пор так и не научилась…

Tweet