Город, тонущий в ночи... Кто-нибудь слышал про город утонувший в ночи? Для больших городов такой эпитет вовсе неуместен, они вне ее власти – зудящие светом муравейники непроницаемы для тьмы и покоя. Города меньшие тонут не утопая – как подтопленные лодки, что недвижно стоят посреди озера или едва заметно идут по реке – дыша и тлея, они погружаются в ночь, но не растворяются в ней. Затонувшие в ночи те, что смирившись со временем, подчинили его своим безразличием к переменам.

«Пойдем дальше» - сказала мне жена. Улица закончилась, и мы стояли в преддверии муаровой черноты парка, издалека сбрызгиваемой скупыми отблесками речных огней. Несмело окунувшись в нее, вскоре мы шли уже не раздумывая, блаженно-вслепую, доверяя бархатной тьме не менее чем друг другу. Ночь размыла формы, сделав пространство однородным – густой воздух неотличим от прозрачных деревьев, и редкий свет пронзает все насквозь: угадываемые в своей змейчатости тропинки, ряды причудливых кустов, призрачные цветники; и наши дыхания и шаги сейчас – единственное, что раздвигает неподвижные ночные воды утонувшего города. Мы ступаем по самому дну. Густота пространства начинает таять где-то высоко над головой, и исчезает незримым дымом лишь в недосягаемости древнего неба – там где нет ни дня ни ночи, ни страха темноты, ни восторга света. Китайская Венеция, сад отдохновения, расцветший в эпоху династии Мин, узорчатый лоскуток на теле земли, замерший под звездчатой толщей... 
Дорога из парка привела к каналу – город пронизан ими насквозь, и куда ни иди, непременно выйдешь на сдавленную серыми домами недвижимую воду, что при свете дня бросает обратно красные улья фонарей на черную чешую черепицы. Но с приходом тьмы цвета теряют значение, и зеркало становится неотличимым от оправы.
Ночь здесь не властна над формой – горят окна, вывески магазинов и ресторанов обозначают углы и изгибы, и уже не под силу ей размыть очертания. Но с вездесущей китайской  хитростью та же густота овладела пространством мягкими мазками, и мы стоим теперь на каменном мостике с бесноватыми драконами под ногами, перед далью канала как перед живым полотном, рисуемым тут же, при нас. Рельефный камень держит подошвы в полуметре от сонной воды, смирившийся взгляд не ищет цели, и вскоре уже нет сомнения, что и ты сам нанесен на это полотно незримой кистью – неотделимый от ночи, без спроса вплетенный в ткань города ее хитрым замыслом. 
Во что ни всматривайся – не схватить в отдельности, не отделить глазом. И летучие мыши над водой, что едва не касаются тебя крыльями, неуловимы даже в свете самых ярких фонарей. Беснующиеся драконы застыли навеки в камне; беснующиеся их безобидные полутени застыли навеки в ночном воздухе – это все лишь древний китайский узор, искусно вытканный летней ночью. Рождаемый из ночи в ночь, из века в век, вечный.
«Пора в отель» - свой же голос на мгновенье отрезвляет, обращает нас обратно в гостей, сторонних наблюдателей. Зачарованных чужаков в чудном доме, что никогда не станет родным, как ни позволяй ему себя околдовывать.
Мы сходим с мостика, не спеша заворачиваем за угол, и на улице вдоль канала проступают редкие недвижно стоящие люди, вышедшие за поздним ужином. Одинокий повар на обочине плескает масла в раскаленный вок, и огромное пламя, глухо хлопнув, на мгновенье освещает улицу, тотчас погрузив ее в еще большую тьму. Лишь над синим пламенем горелки угадываются размытые всполохи его рук, да звенит раскаленная чаша, отпуская в небеса клубы ароматного дыма...
Чем далее уходим мы от него, тем тише его виртуозная магия, и жонглерские движения ложатся на темный холст с легкостью каллиграфической кисти. Но вскоре и их поглощает мгла, оставляя лишь скудные отблески в толще недвижимого тумана.
Одного ночного мага сменяет другой – возникший из темноты проулка, с чашкой звенящей меди в тощей руке. По виду воплощенный Конфуций, он ритуально потряхивает длинной редкой бородой, закатив глаза в блаженном спокойствии – нищие здесь также не отличимы от мудрецов,  как свет от тени. Не получив желаемого, он тает во всепоглощающем покое ночных улиц. И лишь откуда-то еще долго доносится бряцанье его чашки, снова будя то же чувство – мы здесь чужие, и все здесь чужое. И магия ночи, и безразличие нищих.
Оставив его за собой, мы идем мимо редких ночных магазинов к своему отелю, и прощально бросившись в глаза, тугие иероглифы на их витринах завершают ночную вязь последними  узелками – яркий холл угодливо открывает дверь в совсем уже другой мир, броский, полуденный, западный.

На следующее утро мы покинули этот город – внезапно оживший крикливыми людьми и тарахтящими автомобилями: солнце потянуло за край вязи, но нить скрутилась еще более хитрым узором. Тем, что еще целый день будет виться суетливой змеей людских верениц и рынков, вздыматься вершинами пагод, прятаться древними садами за кольцами стен – пока снова не опустится ночь. 


PS: все «неформаты» - из цикла рассказов под рабочим названием «Оставленные временем», надеюсь, выйдет в свет. Другие не публикую, слишком дохуя букв. Все еще сырое, вчерне набросанное. Тем более спасибо за отзывы, реально корректируют.

Tweet