Предатели предают прежде всего себя самих. Плутарх



Чистый внешний вид.
В воздухе неожиданно потянуло запахом тлена и меня слегка замутило. Запах усилился, превращаясь в смрад, и вдруг неожиданно исчез. Земля с противным чавканьем разверзлась, и рядом со мной появился мой очередной собеседник. Худощавый человек в хорошем костюме и элегантных начищенных туфлях. Он быстро подошел к лавке, коротко взглянул на меня и сел. Не дожидаясь вопросов, глядя прямо перед собой в пустоту, он заговорил:
-Вам когда-нибудь приходилось взвешивать в уме свои будущие действия, просчитывать, обдумывать, что будет дальше? Не просто, что будет, а что будет со мной? Каково мне будет? Это врожденный рефлекс нормального человека, умного и осторожного – в словах собеседника звучала непреклонная уверенность в своей правоте – Я всегда считал себя таким, может быть более рациональным, чем другие. Но ведь это только плюс. Я не высовывался, считал мнение большинства для себя за правило, ведь не может быть, что бы столько людей ошибалось одновременно. Я не перечил начальству – ведь бессмысленно идти против тех, кто сильнее и опытнее тебя. Кроме того, меня всегда учили, что старшие знают больше и лучше решат, как поступить. Только не надо упрекать меня в трусости, я не такой, я просто не люблю усложнять очевидные вещи. Раз так принято, так должно быть. Высшее благо для человека это спокойствие завтрашнего дня. Эта мысль всегда была моим девизом. Предательство – это когда ты продаешь кого-нибудь, например на войне – это предательство. А я своей вины не вижу. Кого я предал, кого я продал? Ну ответьте же мне? Что за дикость тыкать в лицо такими чудовищными обвинениями? Кто позволил такое? За что? – уверенный в себе, холеный господинчик неожиданно потерял весь свой лоск и несокрушимую непоколебимость. По лицу пошли красные пятна, брызги слюны разлетались вокруг. Руки до этого небрежно игравшие с хорошей зажигалкой «Zippo» с яростью рассекали воздух.
Глядя на него, я всерьез забеспокоился. Бесноватый он что ли? Я уже многое слышал здесь, на моей лавке. Были мольбы, угрозы, причитания… Почти смертные грехи доводили моих собеседников до исступления, хотя при жизни особо их не беспокоили.

Запал моего собеседника схлынул так же неожиданно, как и возник. Тяжело сопя, он вынул из кармана белоснежный платок, промокнул лоб, уголки губ, отточенным движением поправил волосы.
-Так что Вы можете мне рассказать? – я раскрыл блокнот и приготовился записывать.
-Я совершенно не могу представить, ради чего меня закинули сюда, к вам. А что вам рассказывать уж и подавно не знаю. Не имею понятия, ясно вам это или нет?
-А Вы попробуйте все-таки. Просто так ко мне не попадают. Ведь Вы предали?
- Меня именно в этом обвиняют, хотя должен сказать что я… - он сбился на полуслове, окинул взглядом океан и откинулся на спинку скамейки.
У каждого есть тайны, большие и маленькие. Иногда маленькие растут как снежный ком, цепляясь одна за другую и груз тайного все тяжелее и тяжелее давит на душу. Бессмертную душу, которая сейчас возила носками начищенных ботинок песок перед собой и собиралась поведать мне свою историю.
- Вы человек образованный и цивилизованный я сразу это понял. Вы поймете, должен кто-нибудь понять, что я поступил…так поступил…в общем это произошло, хотя я лично не хотел такого исхода… Ну вы понимаете… - он осекся, поймав мой взгляд и отведя глаза начал свое повествование, буднично и серо как будто читал статью в большой и правильной газете.

Я не знаю, как все это вышло. Меня воспитывали в строгих правилах. Я не был паинькой, бывало, бедокурил, дрался, но мать с отцом боялся как огня. Мне везло, почти всегда везло, и за свои шалости я почти ни разу не попадался. Каким я был счастливым тогда… Все началось в начальной школе. Моя первая учительница, Изольда Яковлевна, высоченная, высушенная как мумия, тварь была чрезвычайно заслуженным человеком. Ее уважали и боялись, все кто с ней общался – боялись, и мы дети и вся учительская, да и наши родители перед ней как-то терялись. В то время я считал ее самым важным человеком после родителей и директора школы. Возвышаясь на уроке над 30-ю сопливыми чадами, она как мне казалась, видела всех насквозь. Она как будто ощущала, что будет дальше, кто и когда отмудохает очкарика из параллельного класса или у кого обнаружится пропавший накануне пенал. Я влип по случайности, так глупо…

Мы с  пацанами играли в «собачку» - кидались друг в друга шапку нашего отличника Альберта. Этот увалень всегда был мальчиком для битья. Вечно тянул руку, знал все предметы, аккуратно, высунув кончик языка, выводил в тетрадке буквы и цифры. Все в нем было раздражающим: огромные воловьи глаза, мягкие всегда чуть влажные руки, форма сидевшая всегда в облипку (жирдяй, любимец мамы и бабушки), заискивающий голос, правильная, без единого грубого слова, речь. Понимаете о чём я? Этакое недоразумение, у которого по ошибке член вырос вместо ..гм… в общим в любой пацанячьей компании таких не любят. Вот и в тот раз он расплачивался за то, что такой рохля и лох. Этот урод метался между нами, скомкано улыбался, стараясь скрыть подступавшие слезы отчаянья, что-то бормотал и старался поймать свою вязанную пидорку. Каким то образом он изловчился ухватить ее за тесемку, а Пика, мой сосед по подъезду, резко дернул ее к себе. Оба кубарем покатились по полу и все хрен  бы с ним, но в падении они смахнули с подставки бюст дедушки Ленина. Последствия были катастрофическими, никакой клей «Момент» не мог помочь. Но главное, что все участники шустро ринулись на выход, а меня с Альбертом накрыла наша классная. А дальше был грамотный развод. Отведя Альберта в учительскую и сдав его под охрану завучу, эта тварь железной лапой сдавила мне глотку. В её изложении случившееся тянуло на крупные неприятности. Вы наверно не помните, но в те времена Ленин и бог были понятиями одинаковыми. Мне был предложен простой выбор: или я говорю и учусь в школе дальше либо молчу, но уже вне нее. Перспектива домашних разборок пусть даже с поркой - это ерунда, но дело принимало липкий, мерзостно-идеологический оборот. Я тогда испугался. Ну поймите же, наконец, я был маленьким, меня было просто испугать взрослому расчетливому человеку. Ну а той прожженной гадине удалось бы испугать и более взрослого человека. Я испугался, она напирала, и я сдался, коротко пробормотав фамилии. Не думайте, что я не переживал, я очень, очень боялся тогда что будет с ребятами, но что уж поделать, я спасовал перед ней. Я так и не узнал, что она сделала, но через пару дней ко мне подошел Пика и сказал, что после уроков они собираются «уделать этого толстого гавнюка, настучавшего на пацанов». Мне удалось вывернуться от участия в карательной операции, так как на свое счастье я схватил «пару» по математике и с облегчением остался переписывать примеры в теплом классе. Если бы тогда я знал, что меня ждет, я бы… Классная улучила момент и вызвала меня в подсобку. Сначала она нашипела на меня за то что я. Зная что Альбертика снова заловят не сказал ей. Она очень чётко дала мне понять что теперь подобные мои действия такоеже преступление, как и то на котором я был ею пойман. Затем, коротко, в двух словах она объяснила, чего ждет от меня. Информация. Информация обо всем, что происходит в классе, на переменах, все и обо всем. Не знаю, почему я смолчал тогда. Надо было послать ее, но как? Ведь она знала обо мне такую гадость, что с её умением преподносить информацию, я был просто обречен. Видя мои дерганья, она холодно усмехнулась и сказала, что я не одинок, и информацию ей доставляют еще несколько человек, и если я чего то ей не скажу. Всё всёравно всплывёт и мне будет только хуже. Ну вы понимаете, что говорится в таких случаях. Такой оборот добил меня окончательно, деваться было некуда. В конце концов не я же один, нас несколько. И потом я помогаю поддерживать дисциплину, забочусь об имидже класса. Разве предупредить проступок не моя прямая обязанность? Это мой долг. Может вам покажется, что это детская логика, но мне это оправдание показалось абсолютно логичным… Сломала меня, сволочь…

Оказалось что это не так уж страшно.  Покатилась все по накатанному. Ежедневный доклад классной. Образцовые показатели успеваемости и дисциплины. Правофланговый класс. Я еще надеялся, что все окончится, когда я стану старше и вынырну из паутины стукачества, но она меня как мебель по описи передала из рук в руки другой классной, которая так же любила порядок, дисциплину и тихий регулярный стук. А потом это даже было както что ли интересно. Я мог ничего особенно не делая предотвратить драку или наоборот сделать всё так что ребята думали на кого угодно только не на меня, ведь я всегда был в гуще событий.
Мой  собеседник перевел дух и помолчал. Казалось он собирался с мыслями, готовился выдать новую порцию слов и фраз, ладно сплетенных в хорошо поставленную речь. Он поглаживал свой пиджак длинными пальцами с розовыми полированными ногтями, проводил ими по стрелкам отглаженных брюк, нежно теребил шелковый галстук. Заметив мой интерес он спросил:
-Что, я странно себя виду для погибшей души? Наверно вам здесь каются,  изливают сопли… А я вот своим костюмом любуюсь. Да люблю свою одежду, чистую отглаженную рубашку, начищенные туфли. Я вообще люблю чистоту. С детства. Это у меня генетическое, врожденное, если хотите. Я ненавижу неопрятность, грязь под ногтями, заляпанную пятнами одежду. Вам знаком термин – быдло? Я ненавижу всё что с ним связано. А запах грязного человеческого тела вводит меня в состояние исступления. Мне даже кажется, что эта грязь шевелится как вши. Очень противно… И вы представляете мне пришлось уживаться с этим отвращением почти всю сознательную жизнь. После института я попал на работу в службу социальной защиты. Вот именно попал по полной. Зарплата маленькая и целый воз работы, да еще какой. Эти бабки и деды со своими вечными болячками, с сознанием собственных прав, горластые и вечно недовольные сплелись в замкнутую никогда не останавливающуюся карусель. Мне казалось, что они ходят ко мне как на работу, постоянно требуя, кляузничая, ругаясь и плача. А запах? Вы не представляете, какую вонь и смрад мне приходилось выносить. Вонь от старой, плохо стиранной, почти заплесневелой одежды, стоптанных тапок и валенок, запах от давно немытых, засаленных волос, смрад изо рта, от гнилых, редких зубов, запах их лекарств навсегда въевшийся в их выцветшие шмотки и глаза.… Иногда приходилось общаться с совершенно опустившимися людьми, которые могли за 10 метров убить любого запахом мочи, блевоты и прочих нечистот, запахом разложения, в котором они жили. И все они требовали уважения к своим жалким персонам. Любое слово режущее их драгоценный слух воспринималось как личное оскорбление, а я лично становился кровным врагом этих «униженных и оскорбленных» унижающих и оскорбляющих всех окружающих всеми возможными способами начиная с самого факта своего существования в столь мерзком обличьи, которое считается ими допустимым. Мерзость – он передёрнул плечами, я я понимающе кивнул и он продолжил.

Работа сильно выматывала, но и дом вносил свою лепту: Жена и ейная мама упражнялись в остроумии обсуждая мои карьерные успехи и размеры заработной платы. Мне некуда было бежать. Но однажды утром ко мне в кабинет зашел человек и предложил получить определенные комиссионные за информацию, простую информацию. Информацию об одиноких, с квартирой в собственности, с минимумом родственников и главное как можно более больных. Ну и конечно я должен помалкивать о таком сотрудничестве. Посетитель отбыл по своим делам, а я в задумчивости потянулся за опостылевшей  «Явой» и пошел в курилку. Зачем нужна такая информация я представлял четко. Квартирки были в цене, а искать одиноких старых пердунов никто не будет. Да лихо они все подсчитали, квартирные дельцы. Ведь именно в моем ведении находились все эти людишки. И риска почти никакого. И людишки то так..дрянь никому не нужная и бесполезная. Ну какая от них польза? Ходят и воняют. Размышляя об этом, я шел по коридору и вдруг меня приморозило к полу. Голос из моего прошлого, мерзкий, стальной, голос. Он звучал как приговор, перекрывая возмущенный визг нашего специалиста по пособиям. Вот это встреча!!! Учительница первая моя!!! Как я мог тебя забыть! Живая на мое счастье, старая дева ну теперь держись! Отбросив сигарету я бросился назад, раскрыл базу данных, ткнул новый файл и ясно понял, какую информацию получит мой утренний гость. Первый раз за долгое время я ощутил себя человеком, тем от которого многое зависит.

Все прошло чисто информация ушла и видимо была использована по назначению. Через 1,5 месяца я в строгом черном костюме говорил трогательную речь над свежими венками от лица благодарных скорбящих учеников. Урок, данный мне в детстве, был выучен, информация была важней всего, спасибо, что научила жизни. Конверт с гонораром грел ляжку, а на очереди было еще 3 папочки с информацией.
Мучила ли меня совесть? Нет, не мучила, я ничего противозаконного не делал. Закон нарушали те, кому было наплевать на запах таких делишек. А потом, ни кто особо не страдал, для нуждающихся освобождалась жилплощадь, а государство платило меньше социальных подачек. Совместная работа помогла мне приподняться, занять достойное место в обществе, купить тачку, кучу шмоток домашним насосам (наконец то они заткнулись и теперь занимались исключительно тратой денег периодически подбрасываемых мною). Было приятно позволить себе дорогую, стильную, новенькую одежду, классный парфюм, хороший табак и много других подобных вещей. Теперь я мог быть не хуже чем другие, я выбирал себе развлечения и женщин по вкусу. Отличное было время, но… Потом эти уголовники пожадничали с очередной квартирой и доблестные органы правопорядка накрыли почти всех, что согласитесь большая редкость. Ко мне не вело ни одного следа, и единственное что я потерял – это постоянную финансовую подпитку. Менты приходили в нашу контору, но я не сплоховал, учтиво ответил на все вопросы, разыграл изумление и негодование по поводу «этого беспредела».

Испытать отсутствие хороших денег я не успел, времени мне на это не дали. Отморозки, мочившие дедуль и бабуль, лишившись централизованного руководства, явились ко мне за комментариями. Моего красноречия хватило минут на 5, а остальное я вспоминал в реанимации, отвечая на вопросы следователя. Их повязали и посадили, доказать мою причастность к квартирам никто не пытался. Итогом взаимовыгодного сотрудничества стала закрытая черепно-мозговая, восемь сломанных ребер, двойной перелом руки, отбитые почки и кое-что по мелочи, но главное… Эти сволочи сломали мне позвоночник и единственное, чем я мог шевелить – это голова. Надежд на выздоровление не было, обсосав до нуля медики просто вышвырнули меня домой. Неподвижный инвалид был приделом мечтаний моей женушки. Она быстро сообразила, что к чему и упорхнула в неизвестном направлении. За мной ухаживала сиделка из моего бывшего ведомства, если это можно было назвать уходом. Родители умерли давно, и  я стал тем одиноким существом, которых сам презирал совсем недавно. В ожидании очередного визита сиделки я жутко злился на этот мир, мой нынешний мир, пропахший мочой и калом, потом и гноем. Мне жутко хотелось принять душ, сходить в баню, или почесаться, просто почесаться. Я плавал в своих собственных нечистотах, а в глазах у меня был мой парадный костюм, вот этот. Он висел  шкафу, приоткрытом шкафу и я мог видеть его, этот кусочек моего мира, прежней жизни, но я не мог к нему прикоснуться, надеть его, да что том говорить я встать не могу. Я умер уже давно, но каждый день или как это назвать не знаю, я умираю еще и еще раз, умираю мучительной жизнью, брошенный всеми, воняющий как бомж, я вижу кусочек того, к чему стремился и умираю раз за разом, раз за разом…

Его голос стих. Волны размеренно шелестели где то в низу под нами. Они успокаивающе шуршали в повисшем между нами молчании, став фоном затянувшейся паузы. Я закурил, сказать было решительно нечего. Вспомнил маму. К старости все болеют, она у меня сердечница, говорит это у нас семейное.
-А знаете, почему я так подробно все вам рассказал – вдруг спросил собеседник. И не дожидаясь ответа пояснил – это единственная возможность почувствовать себя чистым от грязи, запаха, надеть этот костюм, оставаться в нем как можно дольше… Впрочем, вы все равно не поймете, ведь это нужно ощущать…

Он встал и сделал несколько шагов к краю обрыва. Земля разверзлась и поглотила этого человека, нет, существо, которое всю свою жизнь продавала всех оптом и в розницу ради своих благ. У каждого свои границы дозволенного, но я почему то не мог думать об этом, перед глазами стояла моя мама и я никак не мог отделаться от её образа чтобы написать хоть строчку.

Tweet