Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть?
Ты, жажда гибели, свирепый жар героев!



Промеж двух холмов лежит широкая ложбина. Место это, тихое и спокойное, несколько раз в году буйно оживляется. Здесь тогда кипят молодецкие страсти.
На одном из холмов в давнее время стоял одинокий дуб. Стоял, словно образец той силы, которую стремились доказать в себе многие поколения борющихся у его подножия. Дуб стоял и зеленел и странно было в нём лишь то, что рядом не росло молодых дубков. А лет за восемьдесят до описываемых событий в дуб ударила молния.

Время шло, кулачные бои устраивались по прежнему. Только на месте дуба остался большой обугленный пень. Но как-то одного меддавахинца посетило непостижное уму виденье и перед ним возникла цель, он понял, что оставит потомкам. Рассказывая Щуру эту историю, Филин утверждал, что муж тот был никто иной, как Сева Малый, его двоюродный дед с материной стороны. Дело в том, что бьющиеся стороны, жители левого и правого берега Медовой приносили с собой горячительные и веселящие напитки и расставляли всё вокруг пня, а ранее дуба. Победившая сторона выпивала их. Так вот, умелец этот, Сева Малый решил усовершенствовать пень. Для того он созвал единомышленников, и вместе они целый месяц выдалбливали пень, покрывали внутренности резьбой, полировали поверхность…
Щур и Мосол как раз зрели плод труда. По холму двигалась очередь, состоявшая в основном из молодёжи, но встречались и пожившие, каждый держал посудину. Очередь медленно двигалась к вершине, будто бы для свершения некоего таинства.

Там, на холме высилась одна из достопримечательностей этих мест - великая Пьяная Колода. Меддавахинская пьянь гордилась ею перед нездешними пьяницами, да и остальным жителям она казалась не простым выдолбленным пнём, кое-кто утверждал, будто испившему из неё сообщается дар провиденья… И между тем, было в ней что-то, приковывающее взор забредшего путника, который задумается, гадая, - для чего сие преднозначено?

Да, всё же была она красива. Трое высоких мужиков с трудом обхватывали её. В высоту - сажень и ещё половина, к ней приставлялась лестница. Снаружи, как уже сказано, до лоска была отполирована, внутри же была покрыта искусной резьбой, мудрыми изречениями, изображениями животных и птиц. Над ней был водружен на четырех высоких липках навес, крытый тесом. Но пустую нельзя было сравнить по красоте с полной Колодой. Полная Колода, действительно, картина. Взгляд пленяла гладкая, словно бы костяная поверхность, вся её дородная стать и рост, а ум увлекала жидкость внутри, недоступная глазу, но доступная уму.
…Щур и Мосол взошли под навес. На лестнице шатался Криварь.
- Что… у вас?
- Брага.
Криварь поднял ведро и хотел было вылить, да таки попробовал. Не разбавить водой, не отравить бы душу грехом.
- пойдёт…
- Криварь, сколь? - спросил Мосол.
Тот поглядел глазом, сверяясь с делениями внутри колоды. – «Много», «премного» врядли будет, хотя… - взглянул он вдаль - ещё идут (последняя надпись напротив зарубки гласит: “преизлиху”).
- Пойдём, уже расходятся, - позвал Щур.
- Вроде дождь идёт, - глядя на восток, проговорил Мосол, пока они спускались.
- Не, пронесёт, - возразил Щур, - краем если, да и то вряд ли…
Толпа у подножья холма уже разделилась на правобережных и левобережных. Кроме этих  сообществ были ещё островные (в деревне Медовая обтекает холм, его называют Островом). Островные примыкали и к тем и тем, часто являясь решающей силой, и берега постоянно склоняли их объединению. Путём долгих переговоров островных уговорили примкнуть к правобережным.

В этот день народу собралось человек триста: половина с левого берега, человек пятьдесят островных и правобережные. Ожидая распаления, стороны сдержанно переругивались.
Щур и Мосол протиснулись в первые ряды (они были с правого). Перед кулачным боем следовало соблюсти одну формальность.
- Представителей! Представителей давай!.. - раздались пронзительные возгласы.
Ухмыляющегося Щура вытолкали в междустенок. Изобразив на лице свирепую мину, он оглядел “левых” и заорал, что было мочи:
- Ну, кто первые пяток? Подходи, всех уважу! Не боись, помирать-то вам один раз!
- Это что? - вопросил кто-то.
- Это называется: вот наш дурачёк, покажите вашего, - отозвался кудрявый мужик.
- У нас нету дурачков, - стали кричать. - Все на том берегу осталися!
- Где ваш собачий представитель? - заревел Щур.
- А вот это ты зря, - уверенно тут прогудел кто-то. Раздались довольные смешки.
- Что за пердёж?!. - оглянулся Щур и… ему нестерпимо захотелось кликнуть Мосла.
Из расступившейся толпы левобережных  неторопливо вышел саженного росту, в рубахе с засученными рукавами, - волосатая грудь, толстенные руки - Тарас Буйносов, кожемяка. Он пытливо взглянул на Щура и, довольный  впечатлением произведённым, обернулся к своим. Его надутая, бородатая ряшка, казалось, заскрипела, когда он прогудел вновь:
- Народ, что ему оторвать первее: руку, али ногу?
- Как ты захочешь, Тарас, - уважительно ему ответствовали.
Щур сиротливо стоял, открытый ветру. Бегающие глаза выдавали тревогу. Левобережные, глядя на него, с удовольствием почувствовали, что им его ну, нисколечко не жаль.
Тарас вытер о ляжки ладони и направился к Щуру.
- Ну, иди сюда, цыплок, - сказал он, закатывая мясистую ладонь в кулачину.
- Погоди! - вскрикнул Щур.
- Чего? - нетерпеливо откликнулся Тарас.
- Не мне ж с тобой биться.
- А кому же?...
- А вон, видишь, идёт… - и указывая, Щур махнул головой. – Вот он хват!
- Вот он хват! - закричали тут. - Вот он удалец!
Через толпу правобережных, открытый по грудь на всеобщее обозрение, продвигался Дрын Дымов. Росту сажень и аршин сверху, он  внешностью своей убивал всякую мысль об единоборстве. – Поднялся, Дымина!
- Экий… - сказал смущённый Тарас, но быстро оправился. - Я не таких ещё бычков валил!
- Да! - поддержали его левые. - Давай, Тарас! Не робей, Тарасище!

Дрын вошёл в междурядье и встал, хмуро глядя на Тараса. Тот с рёвом кинулся к нему. Легко переступив и поведя могучим плечом, с маху Дрын залепил ему в фас. - Ухх! - пронеслось по рядам после громозвучного удара. Страшный удар расшатал Тараса, но достиг не сразу, он успел двинуть Дрыну в грудь, и потом  понял только, что таки ударили, его потянуло к земле, а откуда-то сбоку снова обрушился дрынов кулак.
Бесчувственного Тараса оттащили, Дрын ушёл в сторону - в бое он не участвовал. Воспользовавшись заминкой, с правой стороны выскочил мужик со свороченной скулой.
- Молодцы! Деритесь честно, не прячьте железы в руках, не одевайте рукавиц со вкраплением, не берите камней, подлецы! Не для убийства мы собрались! - прокричал он, и его утянули в ряд.
Зазвучали последние напутствия. Среди левобережных послышался срывающийся голос:
- Други, посрамим этих, и оба берега будут наши - левые… Левый?! Это какой он левый? Смотря с какой стороны поглядеть на него! Правейший, так оно ! Наш левый правей их правого! Кто сильнее, тот и прав! кто сильнее, тот и прав!!.
- Браты, не дрогнем! У них же у всех обе ноги левые! Куды же им, с ихними левыми, до нас, с нашими правыми?! Ну, бойцы-молодцы! Бей правой, не промахнёшься!.. Начали-начали!!
- Пошли!!
Раздался общий клич, который разросся и окончился громогласным дохом - ряды столкнулись.

Мосла унесло в круговорот. Щур только успевал и его только успевали… Метя в одно лицо, он попадал в другое… Посреди разнокричащей сутолоки проступал парень с клочковатой бородой, который, приноровившись, уже несколько раз и «неплохо», как подумал Щур, достал ему до лица. Изловчившись, и попутно погасив один глаз ревущему в драке мужику, Щур вцепился в того парня и всёк ему в нос. Тут их прижало к друг другу, и парень, размахнувшись головой, попытался двинуть в нос уже Щуру. Он успел потупиться. Перед глазами высыпали звёзды, а лик парня предстал в виде луны. Тряхнув головой, Щур окучил лик локтями. Парень ослаб и уплыл в сторону. Мельком Щур заметил Мосла, “косящего” налево и направо, но тут по его лицу промолотило сразу несколько кулаков, и он забыл и Мосла и всё на свете. На мозги Щуру стремительно опускалась розовая пелена.
Порыв ветра донёс первые капли дождя.

Ложбина была теперь наполнена одним задорным шумом: звонкими и глухими звуками ударов, топотом, криками, воплями, рёвом, охами, ахами… Стройные ряды смешались, начиналась свалка. В это время, на левом краю, где бились и островные, раздались крики левобережных:
- Островные! Вы же к нам гораздо ближе, айда к нам!..
В задних рядах правобережных, где скучали в толкучке,  среди напирающих услышали те крики и стали избивать затесавшихся островных, те громко стенали, а бьющие их кричали в свою очередь:
- Измена, опять предали!
Островные, думая, что действительно они предали, отделились от правых, дабы перейти к левым, но по непонятию, по чудовещной ошибке, левые в горячке били их по прежнему. В отчаянии островные кинулись обратно, а там-то их уж ждали с таким трепетом.

Через несколько минут, волею обстоятельств честная забава, благородное соперничество превратилось в злое избиение островных обеими сторонами.
- Бей! - кричали самые из них стойкие. - Ломай, собачье племя! - ревели они окровавленными ртами и драли на себе рубахи.
И их… да… Долго потом вспоминали островные это избивательство. Неизвестно, чем бы всё кончилось, не пойди вслед за дождём порядочный град. Левобережные побежали под навес. Правые в досаде ещё сколько-то били островных, но затем кинулись вослед левым.
Но, оказавшись под навесом, левые решили не пускать правых. Мимо и вниз основной массы правобережных покатились те их товарищи, что первыми достигли навеса.
Правые столпились у навеса, из-под которого глядели глумящиеся лица. Град с дождём сплошняком молотил по мокрым головам и земле.
- Вы чего нас не пускаете? Вы же нас не победили.
- Будем считать, что победили! Ха-ха-ха!..
Страсти вскипели. Левобережные раз за разом откидывали правобережных, действуя уже черпаками, кувшинами, вёдрами. Посреди свалки на глаза Щуру попался разъярённый Дрын. Щур кликнул его, они вместе вырвали столб от навеса. Навес рухнул…
Правые вооружались дрекольем, левые поспешно вылезали из-под обломков. Явственно запахло великим смертоубийством...
- Эй! Эге-гей! Дурни! Ха-ха-ха!
Оба берега обернулись на голос. Кстати, град кончился, едва-едва моросил дождик, и уже где-то за тучами шарилось солнце. Вспыхывали лужицы на дороге.

На дороге в Меддаваху стояли двое. Один был среднего роста, строен и очень подвижен, он и говорил. Другой - высок и широкоплеч, с тяжёлым мечём на поясе, бросался в глаза звериной, могучею осанкой.
Первое, на что обратили внимание с холма, - прекрасные сапоги на обоих. На том, что поменьше, были изящные замшевые, правда, грязные; зато на ногах второго - начищенные так ловко, что даже грязь не брала, и при желании на них можно было разглядеть отражение холма с кучей обломков и толпой людей на нём.
Первый был в чёрном кафтане, стянут в поясе узлом, с обнажённой мокрою головой, лоб ему облепили тёмные вьющиеся волосы. Смуглое лицо его с бородкой, казалось простым и открытым, но временами становилось мрачным и таинственным, а порою, когда он будто пытался сам придать ему таинственности, делалось хитрым и глуповатым. В руке он держал тёмный резной посох. 
Выражение задумчивой свирепости лежало на челе его спутника. Он выглядел лет на пять старше первого - около тридцати с мелочью. На голове мокрая шапка. Борода коротко подстрижена, поверх красной рубахи меховая безрукавка, на плече мешок. Смотрел, словно снимал мерку, и уж коли ты не подошёл - подравняет этим  мечём.

Пока мы описывали внешность тех  людей, первый хохотал, наслаждаясь выражением лиц разнобережных. Вслед за ним посмеялся и тот, в сапогах с чисткой ювелирной работы. Его отрывистый низкий смех раздался внезапно и загулял меж холмами, так же внезапно оборвавшись.
Человек с посохом отсмеялся, открыл рот, и из него легко и громко полились слова:
- Смотрю на вас и диву даюсь. Ну чего вы делаете? Что же вы затеяли-то? Решили убить друг друга? Водки мало вам?
Это же легче лёгкого - по глупому!.. Я, Самослав Самосвятов, заявляю вам: скоро умно вы сможете, и мне, в отличии от сейчас, будет гордо за вас!
Вы здесь в тени гор, на обочине время не придумали ничего лучше дикой склоки. Прямо ведь звери! Но и зверь ведь каждый чует, что земля вся в зуду! А в воздухе великая смутность и каждый день - знаменья! В шуме ветра, шорохе дождя, шелесте травы, шёпоте листвы, слышь… топоток, топот, топотище… Слышь(!)?! - вскричал он шёпотом и вытаращил глаза.
Может быть, на дороге и можно было, но с холма ничего такого не услыхали, слышно было только говорившего. Всё равно у многих по спине пробежал холодок.
- Это грядёт… Это всеобщее дело, ваша слава!..
Так откиньте ж распри и братайтесь! Лишь это основание крепко для завершения начинаний… там… Вряд ли вы слыхали, но это так: мы велики! И небо желает нашей удачи! Держите нос по ветру! Всё! - закончил он и съёжился, точно вспомнил о холоде, точно прервал связь.
Они быстро ушли.
- Да кто он такой? - прорезался голос. – Ты с какой цепи сорвался, друг милый?! - крикнул он с эхом… Спину их пропали за холмом.

Впервые они слышали такую странную похвалу: мы велики. Как-то неопределённо и тёмно по смыслу. Потом обещание умереть умной смертью. Одно из свойств великов?.. Что там на Белом происходит? Может быть, смутное время опять начинается. Действительно, пришлые люди доносят какие-то туманные вести, от расспросов отмалчиваются, вобщем, видно, что сами не имеют понятия. Никто ничего не знает, а что-то есть, вроде бы. Что-то, где-то… Непонятно!..
Всё это пролетело через их головы смутно и тревожно. Затем стали обсуждать тех людей.
- Видал, как изворачивается, змеюка. Трещал, визжал, а толком ничего не сказал.
- Умной смерти посулил,и что б радовалися.
- Самослав… сын, что ли царский?
- Да какой ещё! Чё ты лепишь! Я надену сапоги, свистну чего помудрёней, встану вот эдак - и? хуже, что ли буду?
- Ну, тебе и сапог не надо, ты и босиком хорошь, аки царевич, а коли в лаптях, так уж засияешь… как муха…
- А ты с какого, вообще-то, берега? Что-то я тебя не видел у нас.
- Я у вас по ночам щи хлебал да жинок драл.
То тут, то там вспыхивали небольшие драчки, но в основном уже нет. Разбирали завал освобождая подступы к Колоде.
- Не, этот-то совсем не прост, видал как смотрит.
- Да, смотрит, точно в гроб кладёт. Вот с таким нельзя спорить, а если уж заспорил, тут же надо его в сердце бить, иначе нельзя - уж он убьёт не задумываясь. Так я заключил.
- Что верно, то верно.
Завал разобрали, разожгли большой костёр. Все перемешались, стеснились и сели вокруг. По рукам пошла посуда.
- Товарищи! Может, кто нам растолкует, что есть умная смерть? - крикнул кто-то посреди галдежа. Несколько голосов поддержали предложение. Повинуясь внезапному наитию, Щур воскликнул:
- Давайте, я попробую.
- Пробуй, - сказали ему.
Все приумолкли, и Щур начал, торопливо промочив горло:
- Вот, товарищи… Сначала надо решить…
- Ты говори громче, - перебили его с того краю, - не один.
Поднялась и стихла разноголосица.
- Надо, говорю, решить кто он: дурак, пророк или простой болтун. Рассудите.
- Эк ты сразу завернул. Да нет не дурак - больно складно говорит, - раздались восклицания. - И не простой болтун, больно матёр, скорей уж непростой, большой болтун.
- Это ты верно рассудил! - прокричал кто-то, смеясь.

Щур оторвался от черпака и передал черпак дальше. - Большой болтун, - продолжил он, все так же подчиняясь наитию - это чуть не пророк…
- А может, он большой дурак? - вякнул кто-то.
- Чего зубоскалишь! - осадили его.
Тотчас двое сцепились и, увлекая за собой десяток, покатились с холма…
- Он мог знать о каких-то событиях, - громко продолжал Щур, - но сдаётся мне, что нет. С виду он бродяга (одет, правда, добре, добрый бродяга), и если б от царя это шло, откуда ему знать о делах царёвых. Дружина пришла вчера, но ничего такого не слыхать. Он же говорил о знамениях, о грядении. То есть, он вроде как ясновидец.
- Да, - проговорил мужик с сединой в бороде, который сидел человек за десять от Щура, - я видал ведунов, что-то есть в нём… в лице - намёк какой-то, с глубиной человек. И когда говорил, глазами он донимал…
Многие согласились.
- Вобщем, слова его обсуждать есть смысл. Иначе, так и будем плутать… - Щура догнала братина, и миновала его. - Теперь, значит, насчёт смерти. Ежели, к примеру, в бою погиб, но с собой пять забрал, какая смерть?
- Хорошая!
- Добрая!..
- Так, ну а коли в кругу друзей, во хмелю, от пляса помер?
- Весёлая, красивая…
- А если яму другому вырыл и сам в неё попал? Или своим ядом отравился?
- А это – это…
- Судьба!
- Хе, хе.
- Ну, глупую смерть часто величают судьбой. И теперь насчёт умной смерти. Умереть с умом, по умному - это вроде как добрая смерть. По умному - за дорого. Так?
- Вполне.
Но, по моему, он так бы и сказал: умрёте, мол, по умному. Будем считать, что он так и сказал, как хотел сказать, а не так, как не хотел бы. Понятно толкую?
- Продолжай.
- Следите за мыслью, говорил Щур, следуя своему наитию. – Из этого трудно сказать, что есть умная смерть, но ежли поменять слово, станет понятнее… Мудрёная смерть! Смекаете?
    - Нет…
Измудриться надо, что б умереть умной смертью! Но не самим. С тебя дерут шкуру… потом сажают на кол, и жгут огнём. Вот, что я думаю.
- Значит…
- Да. Выходит, смерть та - мученическая.
Разом все заговорили. Щур хотел было кричать и спорить, но вдруг, гвалт стих. Петушёк железным носом в нежную клюнул сердца кожицу. Каждому что-то примерещилось, хмурились лица. В недоумении Щур глядел, как вокруг туманились глаза, но тут и его прихватило. В тишине, тоскливо и для себя кто-то не на шутку запел и тянул, тянул до надрыва:
                                              …спало-о-о-ось,
                          Ой, да во сне привиделось…
И, один за другим стали сливаться голоса:
                          А мне во сне-е-е привидело-ось…
Вскоре пели все и слова песни летели окрест… А на востоке, залитое водой, лежало Болото. И кто-то путь по нему правил.

Tweet