Жизнь Ивана Петровича не удалась. Кто-нибудь другой мог бы сказать нет, нихуя! Везунчик Петрович наш! Но нет! Не повезло Петровичу. Однозначно. Дело в том, что у него все время стоял хуй. Всегда. Когда он шел на работу, когда он шел с работы, когда он мочился, и когда большую нужду справлял тоже. Стоял, когда Петрович ехал на рыбалку, стоял в бане, стоял, когда он клеил обои, в общем, всегда! Никто, и даже сам Петрович не помнил такого момента в его жизни, чтобы хуй у него вел себя обычно, как большинство среднестатистических хуев. Выдающийся был хуй у Ивана Петровича. Хуле говорить…
  Проблемы с хуем у Ивана Петровича начались еще в роддоме. Акушер, который принимал у его мамы роды, стал первым пострадавшим от антисоциального поведения члена Ивана Петровича.
- Тужьтесь, тужьтесь, еще маленько, уже головка появилась, - нервно говорил акушер, - появи….
В этот момент он чуть не лишился дара речи. Действительно, из влагалища медленно появлялась головка полового члена, залупляясь по ходу движения. Такого поворота событий даже видавший виды акушер, Изекииль Ватман не ожидал. Что же тут можно сказать о мамаше, она вообще охуела, когда вместо долгожданного сына на свет появился его член. Она выпучила глаза и тяжело дыша, приподнявшись на локтях, смотрела на медленно выползающую из ее пизды залупу.
- Я, я, пожалуй, за врачом скажу, - замежевался Изя.
- Нихуя, стой сука здесь! – тяжело выдохнула мамаша.
В этот момент маленький Ваня, сам, не зная того, первый раз в своей жизни кончил. Видимо напряжение было слишком большим, и струя вылетела как ядро из пушки, разбив очки почетному акушеру и выбив ему глаз.

С тех пор, Изя из роддома уволился и ушел работать на барахолку, где через пару лет сколотил небольшой капиталец и открыл сеть секс-шопов. А вот маме Ивана Петровича не повезло, сразу после родов она объявила себя мессией и вознеслась в четвертый дур дом, где и обитала до самой смерти связанная в крепкий узел.
В детском саду Ване было тоже не легко, нянечек постоянно увольняли, а Ваню переводили из садика в садик, опасаясь огласки их недостойного поведения.
В школе начались проблемы серьезнее. Сначала Ваню не приняли в октябрята, потом в пионеры, ну а когда все нормальные школьники становились комсомольцами, Ваня досрочно получил диплом об окончании школы и уехал строить БАМ в надежде, что там его организм ослабеет, и проблемы закончатся. Но здесь его тоже ждала неудача. Проблем только прибавилось. Вместо двух пар штанов положенных на год он сносил пять и это лишь за полгода! Сначала его лишали премий, потом заставляли стоять по три часа голым на морозе, но ничего не помогало. На морозе Иван быстро коченел и терял сознание, но хуй продолжал стоять. Премии вообще не действовали и тогда, Ивана стали заставлять прилюдно дрочить. Тут рабочие совсем расслабились. В то время как Иван дрочил в центре барака, они, вместо того чтобы честно, как их заставляли на него смотреть, нажирались и ебли все что движется и дышит во всей округе. Вскоре, всех рабочих кроме Ивана уволили, и он остался достраивать туннель один. Вот тут-то, единственный раз в жизни его выручил хуй. Именно им он колол замерзшие орехи, добывал огонь и, собственно, долбил гранитные стены. Таким вот незатейливым способ он перевыполнил план и в одиночку завершил стройку на четыре года раньше положенного срока. Медали ему не дали, ему не дали ордена и почетной грамоты, ему не дали отдельной квартиры в столице, ему не дали…
- Бабы! – радостно скажет незатейливый пэтэушник, читающий этот рассказ.
А вот нихуя! Бабы ему дали. Вместо всяких там материальных благ, положенных за ударный труд и досрочное окончание стройки века Петровичу прямо в барак где он жил привезли сотню оголодавших диких баб с какой-то другой коммунистической стройки, дабы они вместе родили новое поколение людей, которое будет в последствии жить и обслуживать БАМ. Ну тут у Петровича все получилось. Вернее не у него, а у его хуя и у баб. Сам Петрович ел, спал, читал газеты, срал, а в это время куча потных тел терлась вокруг его мегачлена, ожидая своей очереди.

Но даже после этого, тоже трудового подвига, благ материальных он не получил. Получил он лишь пиздюлей от сотни разъяренных мужей всех проблядей, которых он имел несчастье отъебсти. После больницы руководство стройкой сжалилось и пристроило Петровича на работу смотрителем одной из затерянных таежных станций, клятвенно заверив, что как только он решит свою проблему, то сразу получит повышение и отдельную квартиру где-нибудь, но не в столице. Хуле делать, сел как-то Петрович на рельсу и стал думу думать. Толи самому под паровоз лечь, толи хуй положить? Долго сидел Петрович, месяца три, паравоза не было. И пошел он тогда в соседнюю китайскую деревушку к седому старцу Ли-жи.
- Здравия тебе желаю почтенный старец! – сказал Иван, стоя на пороге глиняной избушки.
- На тебя лишь уповаю, ты один надега моя и опора!
Старец долго смотрел на Ивана подслеповатыми глазами, что-то бормоча себе под нос и делая руками в воздухе непонятные знаки. Потом кряхтя поднялся и неспешна подошел к Петровичу.
- Знакома мне печаль твоя давняя, помощь тебе окажу лишь, и сгинет она, - по русски молвил седой дед.
- Да уж помоги, не взыщи, дедушка, к людям меня не пускают супостаты, не могу больше в лесу один! – взмолился Иван.
- Помогу я тебе, помогу, не тревожься аки мышь срущая, -  с этими словами старец по футбольному, отточенным ударом ноги врезал Петровичу по яйцам.
Помутнел взор у Ивана и упал он как тополь срубленный. Лишь хуй стоять остался.
- Да, серьезна проблема твоя, вижу, - молвил старец. – Но решение есть у нее, вот возьми этих жаб сушеных и съешь. Штаны завяжи покрепче и чтобы не случилось не снимай неделю, должно помочь. Только ты домой иди и там ешь, после возвращайся.
Придя домой, Иван долго рассматривал сморщенных доисторических животных.
- А хуле, была не была! – сказал Петрович и заглотил трех лягушонок разом.
Ничего не произошло. Ваня немного походил по хате, вышел на улицу, посмотрел на рельсы, на деревья, прислушался, что-то гудело. Он потуже завязал штаны, как велел старец и приложил ухо к рельсе.
- Нет, не паровоз, а что же тогда? – Иван недоумевал. Он вернулся в избу и поплотнее закрыл дверь. Его начало морозить. Закутавшись в одеяло, Ваня уснул. Снилось ему море синее, теплое, он плыл в нем как рыба, легко расталкивая медуз и прочую живность, но вдруг волны начали накрывать его с головой, одна, другая, третья. Ваня стал задыхаться и проснулся. В комнате нестерпимо воняло говном. Его здесь было под самый потолок, а Ваня продолжал дристать. И не хватало уже ему воздуха, а дрищ все не отпускал, Так и сгинул Ванюша. Дерьмом захлебнулся собственным.

На похоронах было сто баб, сто пятьдесят детишек и один седой как лунь старец. Крестик ему поставили простой, березовый. Но не в изголовье как у всех, а посередине могилки. Топорщился и после смерти хозяина хуишко. Прикрыли вроде крестом. Охранять от девок могилку старец взялся. Никто не знал почему, кто он и откуда. И лишь ночью, когда никого не оставалось вокруг, плакал старец.
- Что же ты Ванюша портки так слабо подвязал? Говорил я тебе, сильнее  затягивай! Эх, молодо-зелено! Позор мне, на мою седую голову! Думал хуй извести, а сам молодца доброго извел! Эхехехе.
Месяц так проплакал старик, а потом снял крестик и бросился сердцем на хуй, так и сгинул знахарь…
А хуй и по сей день стоит…
© Хитрый Ден 2005 г.

Tweet