Так случилось, што аднажды я был студентом втарокурснеком. В те времена я жал двацатку от груди, в волю ебался, пил пиво "старый мельнек", иногда драчил на светлый образ препадавательницы эканомики и не парился ни о чом на свете. Я был нищим и веселым, галодным и бухим.

Тем марозным февральским утром я палучил стипендию, крохатный такой комок денек, но если учесть што за паследнюю неделю я сточил лишь три пакетика ролтона и хачепури, то такой, хоть и децыльный, падгон, был как нильзя кстате. Я пасавещался с таварищами и после непрадолжытельных дебатав, взаимных пасылов нахуй и пизделовки было решино купить васемнацать перожков с картошкой, ящек мельнека, а на аставшыеся вотчалова. А так как у нас уже имелось по аднаму строгачу за паведение в неучебное время, то правести вечеринку дагаварились тихо и незаметно, патому как еще одно замечание и писал бы я щас письмо маме, штобы купила кота и назвала его прапор.

Вечером мы внезапно нахуячились. Не так уж и внезапно на самом деле, расписав пулю под ящек мельнека и гражданцкую аборону, мы въебали по стописят и поняли што ... заебись. Про вотку атдельно скажу. Около нашей общаги был только один магазин, где прадавали вотку. Паленую естессно, по сорок рублей за бутылку. Она была разных названий, но все они, эти праизведения бальнова, психически неуравновешеннова, насквозь прапитанова алкаголем мозга, пачиму то вселяли в меня деманический ужас перед завтрашним утром. Вотка называлась все время по разному, аднажды была "Три по стопятьдесят". Это паходу для параноиков. Типа выпиваешь, а потом пияный садишься на измену по поваду, куда праибалось еще пядесят грамм. Также частенько пападались бутылки с интрегующем названием "Корабельная роща". Все это праизвадилось на улице неизвессново солдата. На этикетке так написано было. Ни города, ни страны, просто улица неизвесново солдата и все, без номера дома. Паходу этот неизвесный баец и предумывал такие хитровыебаные названия. Но, как я уже гаварил, стоило все это художыство неизвессных байцов капейки, и кроме того за нармальной воткой ходить было далеко. Паэтому мы пили такое палево и не выебывались.

Закончев с пулей, начали думать чем заняца, патаму што молча ибашыть карабельную рощу было страшновато. Тут адин таварищ, Ромка его звали, заплетающимся языком гаварит:
- Давайте в мудака играть. Каждый гаварит саседнему што он мудак и абасновываит свае мнение.
- Хуйня палучица, - гаварю.
- Да не ... абасака будет, щас я пассу и начнем. - с этими словами он залазит на падоконнек и начинает ссать на улицу, с пятова этажа. Адин хуй темно, ночь уже, так што прохожых нету. Ссы не хачу. Да только хуй то там. Напротив нас корпус стоял, где вся адменистрацыя тусовала. Там уже по домам все разашлись, но одна камендантша осталась. И вот идет она как раз, запоздалая дамой, прямо под нашыми окнами, и палучаит такой пацанцкий падгон с пятова этажа на башню. Бабка ахуела, ну и канешно разазлилась. Каму ж понравица, когда на голаву ссут в такой вот цыничной форме. Ладно бы там сказали вночале - слы, песда, я ща ссать на тебя буду, ты не баись. А то вот так прямо и без предупреждения хуяк и все. Биспредел просто.
- Што за безабразие, - арет - номер комнаты сваей гаварите быстро!
- Слы, дура. Пашла нахуй, не видишь ссу? - Рома еще напора добавил.

Бабка чем то еще паугрожала и съебалась, видя што ее слова должного ваздействия не праизводят. Ну съебалась и съебалась, да и хуй бы, как гаварица, с ней, у нас тут игра интересная наметилась. Я соседу говорю:
- Ты мудак!
- С хуя ли? - удивляеца.
- А я к тебе два дня нозад заходил, а ты мне пажрать не дал.
- Дык у меня и не было ниче пажрать.
- Вот и мудак паэтому!
И в таком духе все. Падрацо не успели. В дверь пастучали ... а патом и ебнули нагой, а потом заорали, што б мы аткрывали па хорошему.

Ну открыли ... хуле там. Стоит каменда абосаная и наша вахтерша. Сказать што каменда была в бешенцтве, это ниче не сказать. А мы ж в слюни уже, нам до песды ваще кто там, што там. Она прокричала, што мы даигрались, што на нас докладная, што с опщаги нас точно выганят, а может еще и с инстетута. Реакцыи ноль. Только одно бухое тело, так голаву медленно паварачивает, смотрит на каменду, икает и спрашивает:
- А што ык? на улице ык дождь? - таварищ памалчал нескалько мгнавений и видимо, решыв разрядить напряжонную обстановку, говарит - Перажок с картошкой ыык не хатите, у нас тут ык паследний астался.
- Все завтра вам пиздец! - бабки дверь захлопнули, поняв што разговаривать беспалезно, и удалились.

Мы паиграли еще немного в мудака, но настроение уже, канешно, было испорчено напрочь. Вдрук адин таварищ схватил пустую пластиковую бутылку и на выход падарвался.
- Ты куда, - спрашиваем.
- Я пайду камендантшу найду, уговарю ее дакладную не писать, а то, если меня из инстетута пагонят, савсем нехарошо палучаеца. - а сам еле слова выгаваривает, в гавно уже беспаворотно.
- А бутылка тебе зачем?
- Ну я бабку таво, если не сагласицо, ебну нахуй, мертвые не пишут дакладных, гагага - и заржал так зловеще.


На утро я проснулся с очень тяжелой галовой, как и все остальные впрочем. Ебанули певка и начали вспоминать вчерашние блудняки. Паржали вначале над камендай. Потом смотрим, што тот чуве, который с бутылкой падарвался до сих пор не вернулся. Вот тут то нас и пасетила такая лютая измена, што никаму не пажелаешь. Патаму как если просто из общаги бы турнули, то ето хуйня все, у друзей бы перекантовались. А если он и вправду завалил каменду, пьяный же был вусмерть, влегкую мог завалить. Одно радовало, што с пластиковай бутылкой наш боец на дело пашол, но успакаивало не сильно, патаму как он мог бабку просто пакалечить со злости или нагами павредить. А это же уже статья, а мы как соучасснеки пайдем.

В общем весь день на палеве правели, по чужым комнатам прятались. А вечером наконец таварищ паявился. Не знаю што у них там с камендой было, но факт остаеца фактом, не то што из инстетута, но и из общаги нас не выгнали. И вообще никакой докладной не писали. Пранесло одним словам.

Вечером мы на радостях наебенились.

www.skotstvo.com

Tweet