Василий никогда не задумывался о двойном смысле своей диалектической фамилии. Душащий. Василий Душащий. Ещё в школе его частенько просили уточнить, на какой слог приходится ударение. И он требовал, чтобы ударение ставили на первый слог, ибо «ДушАщий» вызывало у него ассоциации со словами «молЯщий», «просЯщий», «скорбЯщий», и прочими определениями слабости характера. А свой характер Василий считал эталоном силы, твёрдости и упорства. В детстве он это постоянно доказывал своим сверстникам: расстреливал из рогатки прибитых к фанерному щиту котят, заживо хоронил новорожденных щенков, и даже как-то вечером облил керосином и поджёг спящего бомжа, чем завоевал безоговорочное уважение дворовой шпаны.
Но больше всего ему нравилось именно душить. Он считал, что в этом его предназначение, и носимая фамилия – это знак, что именно так он и должен поступать. Василий постоянно таскал с собой эспандер, чтобы развивать мышцы предплечья, необходимые для успешного удушения. Будучи от рождения коренастым и плотным, он и без того обладал внушительной физической силой; папа его в шутку называл «медвежонок», шутка не нравилась Василию, и он, запершись вечером в своей комнате, душил, душил и рвал скрюченными пальцами плюшевого мишку, и повторял «вот тебе, медвежонок, вот тебе!...» Себя он медвежонком не считал, и был убеждён, что ближе всего из животного мира были к нему удавы и слоны, тоже умеющие душить, а к слонам он питал особое почтение, потому, что они умели ещё и топтать. Разумеется, приятнее всего было душить слабых, не способных оказать серьёзного сопротивления, существ, и, когда в его руках бился очередной щенок или котёнок, Василий давил жертву до сладостной дрожи во всём теле, и испытывал состояние, близкое к сексуальному возбуждению. Мёртвое животное он швырял на землю и, вспоминая слонов, начинал топтать безжизненное тело, воображая, что он – огромный слон, а под ним – поверженный тигр или леопард.
Минуло детство, и Душащий всё чаще стал заглядываться на сверстников, а точнее – на сверстниц. Василию нравились девочки, особенно те, у которых была тонкая шея, и он, переживая ночные поллюции, всегда представлял, как он душит одноклассниц. По началу он сам пугался своих видений, но скоро ему перестали сниться любые сны, и Василий был избавлен таким образом от переживаний. Он отучился в школе, закончил ПТУ, и даже забросил истязания животных, но образы хрипящих девочек, бьющихся в железных тисках его лап, временами всё же всплывали перед его умственным взором, заставляя судорожно стискивать каучуковое кольцо, с которым он никогда не расставался.
Успехом у женского пола он не пользовался, не потому, что был уродлив или туп, просто сам Василий не считал нужным вступать в контакт с девушками, поскольку не представлял – зачем они вообще нужны, если не на удушение. Он проводил свободное время в тренажёрном зале, в компании друзей, расходившихся после тренировки по подругам, а Душащий же спешил домой, где утыкался лицом в подушку, сипло стонал, и душил бессмертного медвежонка, заштопанного во многих местах, и представляющего собой уже и вовсе никчемную замену дрожащему, горячему человеческому горлу, к которому Василий так жаждал прикоснуться. Но его желание, хотя и было выполнимым, но впоследствии несло в себе кучу неприятностей, а неприятности Василий не любил, и всячески избегал.
Но когда зимним вечером он встретил на пустыре девочку, он понял, что ждать больше не может, и слон, томящийся где-то у него внутри, радостно вострубил. Не думая уже ни о чём, он схватил девочку в охапку, и отволок за полуразвалившийся железный сарай. Ребёнок пытался кричать, но Душащий плотно зажал ему рот, опрокинул на снег и сел верхом, содрав с головы жертвы шапку. Девочка оказалась рыжей и веснушчатой, что особенно разъярило Василия: он почему-то с детства не любил рыжих.
- Ну что, курва, попалась? – хищно осведомился Василий.
Девочка принялась что-то жалобно мычать сквозь потную ладонь, и глаза её начали наливаться слезами.
- Ты зачем, гнида, шарф надела? - спросил её Душащий. - Шею прячешь, дрянь? Не спрячешь.
Девочка попыталась сказать, что шарф ей повязала мама, а сама она вовсе не хотела его одевать, но смогла только промычать, возясь под мучителем.
- Ты думаешь, мне от тебя что-то нужно, да? А что тебе от меня нужно? А, сука? Чего тебе не хватает?- продолжал допрос Василий.
Девочке становилось нечем дышать, и ей ничего не было нужно - только чтобы её отпустил скорей этот страшный дядька, который свободной рукой принялся развязывать шарф, обнажая шею. Вид натянутой нежной кожи окончательно свёл с ума Ваську. Он так сжал ладонь на лице ребёнка, что его заскорузлые ногти вошли девочке под кожу, и та сдавленно завизжала. Душащему ударил в ноздри запах детской крови и он окончательно остервенел:
- Ну, сука! Давай повизжи, повизжи. Сейчас я тебе всё покажу… - и Василий, схватив жертву за волосы, перевернул её ничком, и со всей силы ударил визжащую девочку лицом в утоптанный снег. Она поперхнулась, и стала кашлять, заливая проталину кровью, капающей с разбитого лица. Красные кляксы въедались в снег, оставляя вокруг себя яркие ореолы, напоминающие цветом валяющийся неподалёку шарф. Земля снова прыгнула ей навстречу, и взорвалась цветными искрами, тут же потонувшими в сером тумане, который пульсировал и давил на уши, будто девочка нырнула глубоко-глубоко, чтобы достать со дна самую красивую ракушку и подарить её маме. Она уже начала подниматься из пучины, но третий удар поверг её на прохладное дно океана небытия.
- Ну что, - спросил Василий, убрав с затылка девочки окостеневшую от напряжения руку. - Помог тебе шарфик?
Васька сомкнул на жертвы обе свои каменные клешни, и с таким неистовым наслаждением сжал детскую шею, что время для него остановилось. Когда время возобновило свой ход, было утро; Василий всё так же сидел верхом на окоченевшим бездыханном теле девочки. Лицо Дущащего было покрыто инеем, а его мертвые руки по-прежнему стискивали заледеневший, раздавленный затылок ребёнка, они были как единая композиция неведомого скульптора, лишь расползшееся под телами кровавое пятно обозначало то, что когда-то они были живы.

Tweet