…. и поэтому считаю своим долгом прояснить суть происходящего.

Соотечественники!
    
    Начну с того,  что  из моей  секретарши  - красавица, как из дресни взрывчатка.   Отпечатки пальцев - и те, блядь,  уродливые.
    Говорят, знает пять языков. Может и знает, мне не ведомо. Немая, блядь.  В телефон  только  мычит.  На селектор не реагирует. Когда в ухе садится батарейка, ее вообще хуй  дозовешься.
    Вот видит пиздато.  Правда, хер  знает, чего она там разглядывает, в своей  сфокусированной  бесконечности, но смотрит долго и прилежно.     Одета всегда однотипно. В шерстяные колготки, шерстяные носки и длинную шерстяную юбку. И еще длинный шерстяной свитер. На спине мелом написано «Версачи». Наверное,  кто-то прикололся.  Носит гамаши. Весь гардероб подточен  молью и склеен нафталином.  Кроме гамашей.  Их хуй подточешь. Их, блядь, болгаркой не оцарапать. В остальном - босая.
    В существование факсов не верит. В компьютеры  тоже. Охуительно любит затачивать карандаши на точилке. Все заточит, посидит, еще раз заточит.  Зовут ее  Капа.
    Вот  вонючка она от Бога.  Сначала жрет дерьмо  всякое, и еще чеснок с селедкой, а потом  хезает , блядь, безостановочно.  Надышишься -  пиздец  иммунитету.  Нас за эти номера  санэпидемка  хотела  закрыть, но мы откупились.  И от пожарных откупились.  Да я и курить-то  бросил, от греха. Один раз забылся на нервах,  так пыхнуло, очки оплавились.
    А  этой суке похуй.  Плешивая  грязнуля,  блядь.  Она вообще не моется. Она заново пачкается.  И больше ни хуя  не делает, только  потеет.  
    И еще,  эта шизофреничка непроизвольно хватается руками  так, что  хуй оторвешь.  Теперь стригусь коротко и  галстуки не ношу. Ни-ни.
                 Вы спросите, зачем  мне сдалась эта целка с пятидесятилетним стажем? А у нее в графе прописка - моя приемная.  Неплохой подъеб.  
    Я когда эти козырные коммуналки под офис расселял, всех разгреб.  Денег вбил немеряно.  А эта сука, единственная  уперлась. Поздно я  ее раскусил.  Теперь, чтобы с ней разъехаться, я должен сначала на ней жениться, прописаться в собственной приемной и через суд  развестись.    А по мирному хуй, очень  ей  здесь нравится.  Уговаривали ее всем советом  Директоров  комнатку фирме завещать. За пожизненный пансион.  Отказалась, тварь.      
     Деловые партнеры  только что не срутся  с  зависти  за мою необычность.   На дверях приемной  у меня –сверху табличка «Президент », снизу –«кв. N 8», и почтовый ящик.  Звонят они, по первости,  в звоночек, и читают попутно: «Курить, производить сварочные работы и проносить открытый огонь категорически  запрещено!!!»  - это  пожарники настояли.  Слегка  прихуев, замечают, что их  разглядывают  в  глазок. Потом   открывается замок (обратный ригель), и эта сука, моя секретарша, рассматривает их уже через цепочку. Потом мычит, и открывает дверь. Они заходят, и видят других посетителей. Они на ее старомодной железной кроватке рядком сидят,  уплотняются. И чтобы время убить, электросчетчик разглядывают. А он ревет и трясется, как бык в экстазе, потому что она, сука, свою электроплитку врубила, мегаваттную. Сама  на табурете, смотрит сквозь стену   и карандаши  точит.  Пиздец, блядь.
    На этом печальная часть моего рассказа заканчивается, и начинается очень печальная.
    К Капе из глубинки приезжает племянница по линии сестры.  Этакая кровь с молоком,  19 лет отроду, с непривычным для Европы именем Катушка. С целью посмотреть и, при случае,  показать.  В кругу семьи, так  просто ебаническая красавица. (Хотя рядом с Капой и Новодворская – Софи  Лорен).
    Капа, блядь, отводит ей в моей приемной угол,  ставит этой Катушке раскладушку, (сталинскую, из старых запасов) и зашторивает окно, чтоб родственнице столичным солнцем еблище не напекло.    
Приемная становится похожа на  блиндаж.  Приходит модный режиссер, роняет слюни и говорит, что мне удалось воссоздать интерьер железнодорожной будки времен Великой Отечественной.  Просит снять эпизод. Да хуй с ним, режиссером. У нас свой «сер», блядь.
    По ходу, провинциалка  боится слыть  деревенщиной, ни хуя не понимает в бытоустройстве тетки, но делает вид, что беспрерывный транзит народа через комнату ей до пизды и даже в кайф.  (Наверное,  до сих пор зимует с овцами и коровами   в своей  Тьму-таракани).  От прямого взгляда, однако,  пунцом заливается, а мокрые трусы везде развесить – это норма,  блядь. Короче – проходит  пара дней  и это дитя агронома уже мечтает стать москвичкой.
    Рождается комбинация.
     С одной стороны к Катушке подкатывает мой зам по финансам. С другой, с хуем на перевес, к ней бросается зам по кадрам. Девка окончательно дуреет, долго смотрит на себя в зеркало и понимает, что она несостоявшаяся  звезда кино,  эстрады  или  цирка.  Они  по очереди водят ее то туда, то сюда,  то в театр, то в ночной клуб (на представительские, кстати) и ждут, когда ржавчина разврата разъест непробиваемою броню целомудрия.  Наконец убитый  Ленский, стриптизер Тарзан и игристые вина  ломают ей железную волю, и не менее железобетонная целка с треском лопается под напором  зама по кадрам . А еще через три недели   он отчитывается на совете Директоров о проделанной работе, получает  еше  4 процента   простых голосующих плюс  внеочередной отпуск,  и улетает восстанавливать силы в тропики.  По адресу, который Катушка ему надиктовала с целью знакомства с родителями, летит телеграмма, подготовленная нашими стилистами: «Ваша обрюхатилась. Капа».
    Сидим, курим бамбук.
    А через неделю в офис врываются ее родаки, в лице батюшки и матушки, Капиной сестры. Батя пытается бузить, получает от охранника палкой по репе, потом целится из берданки, снова получает,  и начинает понимать, что  тут ему не  деревня и  надо разговаривать.
    Ну, надо, так надо.  
     Значит, батя, расклад такой. Мать твоего будущего внука  пала жертвой  подлеца, бандита и насильника, сейчас скрывающегося от правосудия у сепаратистов.  Крестится, батя, поздно. Он всем своим незаконным сыновьям хуи по мусульмански режет.  Ножом перочинным.
    Но есть вариант в лице зама по финансам. Он готов все простить, и разделить позор на двоих в фиктивном  браке.  Покажется твоим селянам на  недельку,  а потом тихо съебется,  у него и здесь дел по горло.  Скажешь - академик из Москвы, блядь, можешь даже местечковую свадьбу замутить. Деньжат подкинем. А малец появится - твои хуй чего поймут, у меня все замы на одну фактуру.  А потом все шито-крыто, мы тебе газетку с некрологом о преждевременной кончине великого ученого.  Доча  твоя, опять же, фиктивно овдовеет и спокойно устроит свое бабское счастье с каким-нибудь механизатором.  
Но, услуга за услугу.  Как хочешь, дед, но Капа должна переехать. Сроку тебе три дня, включая сегодняшний.    
    На этом очень печальная часть моего рассказа заканчивается, и начинается  вовсе   пиздец.
    Пока мы прессовали батю, Капа с сеструхой допизделись до того, что все трое  остаются в Московии, воспитывать будущих внуков.  Капа  устилает  пол приемной матрацами в разводах, одолженными в общежитии  ПТУ  маляров, воссоздает коммуналку в отдельно взятой комнате  и садится вязать пинетки.  Фирма начинает нести  ощутимые убытки. Под предлогом ремонта я переезжаю в переговорную.
    А это – совсем другой вид из окна. Совсем.
    Наш гениальный план дает течь. Теперь вся надежда  на мудрую политику  властей города в вопросах регистрации приезжих.      
    И тут Катушкин  батя  элементарно уходит в запой.  По-черному.  Посетители и партнеры хуеют от вида дремучего обоссанного старца с берданкой.  Приходится, чтоб не шатался по офису, беспрерывно тарить его  водкой. Дед валится на матрац  и гудит, как паровоз на Каренину.  
    Капа, чтоб он не отвлекался,  достает ему ночной горшок,  и преданно таскает его на слив. Тоже зрелище, доложу,  посильнее тени отца Гамлета.
О фирме начинают  расползаться  конкретно нехорошие слухи. Акционеры волнуются, а миноритарии и вовсе открыто подозревают менеджмент в злоумыслии.
    А Катушка просто сидит у окна, как Пенелопа, блядь,  и терпеливо ждет возврата любимого.
    Какая беда без налоговой? Был бы повод.
    Эти черти красиво заходят и  отрабатывают по полной, маски-шоу, бумажки с печатями. Ставят персонал по стенам, начинают пиздить компы, и по старой памяти лезут ко-мне в кабинет.  А в приемной лежит допившийся до белки  дед,  и, вспомнив славные времена срочной рекрутчины, занимает оборону. В смысле выставляет бердану и орет, пропойца, что живым не дастся. И поет что-то патриотическое.
    Супермены в ауте, это ни хуя не по плану. А дед с автономным питанием и горшком в придачу, продержится  хоть месяц.
    Бросили было дымовую вонючку, но после Капы для партизана, это, блядь,  как чистый озон.
    Конфликт с властью в мои планы не входит.  
    Приходится просить ебанутую семейку уговорить своего деда сдаться.  Катушка, под видом парламентера проникает в приемную. Старик, увидев дочь орет: «Блядина!!!» и   бьет ей в ебало. Разговора не получается, дед держит сектор.  К старику подсылают жену. Он с перепою опять принимает ее за дочь, орет: «Блядина!!!» и обратно бьет  в ебало.  Бог любит троицу, в штабе решают послать Капу и  уже делают ставки, но дед  засыпает сам.  Сверхчеловеки  вяжут его и, не снимая масок,  долго пиздят  ногами.  Старика объявляют экстремистом  и  Басаев тут же берет ответственность на себя.
    На фирму тем временем заводят уголовное дело.  Зам по кадрам только  приземляется в Домодедово, а  садится  уже в КПЗ, отдохнувший и загорелый.  Преданная Катушка тут же тащит ему сухари, чеснок и сигареты.
    Капу, как моего официального секретаря, ведут на допрос. Она на все уловки следствия  только пердит, что дает право обвянить ее в неуважении к оборотням. Ее помещают в одиночку и подсаживают к ней самых несговорчивых.  На тюремной баланде раскрываемость растет, как на дрожжах.  
    Меня на первом допросе попросили назвать фамилию имя отчество, национальность и год рождения.
    Этого оказалось достаточно, и меня тоже посадили в тюрьму.
               Фирму мою теперь доруливает бывший банкир.
               Жизнь говно.
                                                                                                                                              М. Ходорковский.