Автомобильная трасса, прорезав просторы южной степи, отметившись гулом пролетающих автомобилей в многочисленных придорожных сёлах и городках, лучом асфальта выходила в пойму большой реки, где сплеталась с другими такими же трассами в сложных развязках, предвещающих скорую встречу с большим городом. Город уже был виден вдали, с золотым блеском купола городского собора, с башней телецентра, с линиями улиц, сбегающих к набережным. Водители, утомлённые долгим однообразием степных пейзажей, невольно прибавляли скорость, проскакивая по мостам через высохшие протоки поймы, поросшие камышом и осокой, и только на одном из мостов невольно чертыхались, возвращая внимание на дорогу, после того, как автомобиль ощутимо подбрасывало на трещине в асфальте.

Под мостом трахали Наташку.

Психологи, оценивая состояние Наташки, должны были бы отметить нетипичное для восемнадцатилетней девушки самообладание в ситуации, когда она, ещё менее месяца назад лишившись девственности, сейчас подвергалась половому насилию со стороны нескольких незнакомых мужчин из неизвестной и чуждой ей социальной среды. Но сама Наташка с удивлением осознавала, что после смертельного испуга первых минут сохраняет удивительную способность ясно осмысливать происходящее. Она вдруг поняла, что не сойдёт с ума, не покончит жизнь самоубийством, не станет пожизненной мужененавистницей. Сознание её словно отделилось от тела и отстранённо воспринимало солоноватый вкус липкой жидкости во рту, и как начало жечь во влагалище, и как тупой болью отзываются толчки внизу живота. Это было тело другой женщины, жившей много веков назад, и её сейчас насиловали мужчины чужого племени, грязные и оборванные кочевники, пользующиеся возможностью, данной им редким пересечением цивилизаций. Насиловали, словно мстя за чистоту и благополучие её жизни, на глазах мужчин её мира, способных строить дома и памятники, писать книги, ораторствовать и философствовать, а сейчас полураздавленных грубой силой и не способных ей противостоять. Сознание студентки университета с каким-то странным, почти болезненным любопытством воспринимало насилие над этим телом, словно всё происходящее было просто фильмом. Она видела не волосатые потные животы, наваливающиеся на её лицо, не отвратительные морды с капающей изо ртов слюной, а сразу весь план, словно со стороны: лежащее на песке безвольно обмякшее обнажённое девичье тело, разбросанная рядом одежда и бельё, рядом с телом какие-то странные, почти сюрреалистические типы, похожие на персонажей полотен Босха. Они склоняются над телом, лапают и тискают девичью грудь, промежность, щиплют её за половые губы, по очереди ложатся на него, потом снова встают. Она видит дёргающиеся голые мужские задницы, ягодицы, сжимающиеся в момент оргазма, когда семя выплёскивается в это чужое тело, обжигая внутренности своей грязной сутью. Мужчины смеются, изредка подходят к лежащему в стороне молодому светловолосому парню, сжавшемуся в комочек, походя пиная его ногами. Это мужчина её племени, умный и сильный в своём мире, а сейчас до смерти напуганный происходящим, деморализованный своей слабостью по отношению к этой животной силе. Его тоже только что изнасиловали, использовали для плотского удовлетворения, как и его женщину, на её глазах, заставив её смотреть. Но тело не может видеть само по себе, глаза не дают зрения, если сознание вне тела. Слух безучастен к стонам её друга, тело лишено слуха. Слух воспринимает только беспорядочную какофонию звуков. Это не рёв проносящихся сверху машин, не постоянный грохот железнодорожных составов по проходящей рядом магистрали. Это бой ритуальных барабанов, знаменующих победу грубой силы над цивилизацией счастливых людей, полных светлых надежд и стремлений. Ещё вчера этот мир был жив. Ещё сегодня утром...

...Рано утром Наташка и Сергей выехали из села в будке грузовика с непонятной надписью Линейная служба . Сидевшие вместе с ними мрачные заспанные мужики не обращали на молодую пару никакого внимания, вяло поругивая какие-то непонятные фидеры . Но молодые люди были абсолютно счастливы и самодостаточны, украдкой переглядываясь и улыбаясь им одним известным радостям.

Наташка познакомилась с Сергеем ещё на абитуре, в колхозе, сразу после зачисления в университет. Высокий и видный, балагур и гитарист, к зависти многочисленных его поклонниц, ответил Наташке взаимной симпатией, к началу занятий они уже были заправскими приятелями. В суете занятий трудно было ждать бурного расцвета чувств, но на нечастых междусобойчиках они чувствовали взаимную тягу друг к другу. Наташка, дочь университетских преподавателей, воспитанная в традиционном духе, вместе с пробуждающимся чувственным влечением к другу, словно тургеневская девушка, в глубине души стала мечтать о браке. Тем более, Сергей был сыном директора небольшого строительного управления, а это вполне соответствовало Наташкиным представлениям о социальном равенстве. Да и сама судьба благосклонно решила дать им шанс. На летней практике, не проявляя никаких собственных инициатив, они оказались в одной этнографической экспедиции и там, собирая фольклор по степным сёлам, наконец, закрутили любовь на полную катушку. Наташка без сожаления лишилась девственности, справедливо решив, что для кого ещё беречь, как не для любимого человека. Сергей очень серьёзно отнёсся к Наташкиной жертве, был неподдельно тронут, и к концу практики заявил, что Наташка приглашена на предстоящий на днях день рождения его отца, где он хотел бы представить её семье. Они подмазали беспробудно пьющего в течение всей экспедиции руководителя практики, местный председатель договорился, чтобы их взяла ехавшая в сторону города попутка, ну, хоть до развилки, такие хорошие ведь ребята , и с утра, к зависти остающихся наполовину закисших сокурсников, выехали в город.

У развязки перед объездной машина остановилась, бригадир через стекло кабины знаками показал, что всё, мол, дальше сами. Спрыгнув на раскалённый асфальт, Сергей протянул вверх руки и, взяв Наташку, неловко цепляющуюся за поручни трапа, закружил её вокруг себя, потом поставил на землю. - Ну, теперь пешком. Километров шесть-семь, пожалуй. Но, мы с привалами, правда? он озорно обнял Наташку за талию.

- А у тебя только одни привалы на уме, бесстыдник! Наташка шутливо оттолкнула руку Сергея и пошагала по направлению к городу.

Сергей, бодрый и весёлый, резвился, словно ребёнок, прыгая вокруг Наташки, то подкрадываясь сзади и обнимая её за талию, то лохматя ей волосы. Мимо бесконечной чередой проносились автомобили, никто не хотел подбирать путников, и вскоре они оставили безуспешные попытки автостопа, но Сергей, похоже, не жалел об этом. Добежав до очередного моста через полувысохшую протоку, он спрыгнул с полотна и скрылся под бетонным уступом. Когда Наташка подошла ближе, он с гиканьем выскочил из-под моста и, схватив Наташку, поднял её на руки.

- О, одинокая путница! Не скрасишь ли ты отдых усталому пирату!

- Отпусти, уронишь! Наташка смеялась и болтала в воздухе ногами.

Сергей ловко перескочил через бетонные блоки, спустился к песчаной насыпи в прохладную тень под мостом и только там, увязнув ногами в песке, поставил Наташку на ноги и, обняв за талию, приник губами к её губам. Но Наташка увернулась и, одержимая вековым женским стремлением к любовной игре, смеясь, побежала вниз, к камышам. Сергей догнал её у самых камышей, она повернулась к нему, приложила палец к губам и рукой раздвинула стену камыша, словно за этой стеной просто обязан был существовать другой мир.

За стеной камыша находился другой мир. Словно параллельная вселенная.

На поваленном, высушенном солнцем добела дереве была натянута полиэтиленовая плёнка, под ней лежал какой-то хлам. Рядом, почти невидимый на солнце, практически без дыма горел костёр, над ним висел закопчённый котелок с неким варевом. Вокруг костра сидели грязные, оборванные мужики. Они отхлёбывали из передаваемой по кругу трёхлитровой стеклянной банки мутную белёсую жидкость, крякая, шумно отдуваясь и вытирая рты рукавами. Полулюди, называемые в народе бичами, сползающиеся со всей необъятной страны на сытый и тёплый юг, убежавшие от обязанностей гражданских, семейных, просто человеческих. Перебивающиеся случайными заработками, кражами, мелким гопничеством, постепенно переступая черту закона за предел, за которым соседство с властями может оказаться опасным, они, в конце концов, сбегали из города в эти приречные плавни, сбиваясь в стаи и всё больше и больше теряя людской облик. Вынужденно возвращаясь в город в поисках средств к существованию, они мстили этому сытому миру, отвергшему их. Но цивилизация защищала себя милицейскими патрулями, тюрьмами, правом сильного, и, куснув наспех с края, они убегали назад в плавни, полные неудовлетворённой злобы. И вдруг ненавистная им цивилизация сама пришла к ним крошечной искрой, вызывающе чистой и яркой...

Бля буду, баба живая! прервав длившуюся несколько секунд всеобщую оторопь, заявил сидевший ближе всех молодой здоровяк c волосами цвета гнилой соломы. Сергея он словно и не заметил. Парень вскочил на ноги и, схватив Наташку за локоть, потащил в круг и сразу повалил на вытоптанную траву, завалившись на неё сверху. Сразу всё словно взорвалось. Наташка завизжала так пронзительно, что, казалось, голуби на главной городской площади должны были в панике взлететь в небо. Однако стая бичей на визг никак не отреагировала. Визг Наташки увязал в окружающем шуме и лязге и терялся в ближайших камышиных зарослях. Не было ни одной живой душе во всей округе, кто мог бы услышать Наташку и прийти ей на помощь. Кроме Сергея. Как распрямившаяся пружина, он бросился на парня, обхватил локтем его шею.

- А ну оставь её, урод!

Сергей мешал парню немедленно приступить к задуманному. Сам не маленький и не слабый физически, он, тем не менее, заметно уступал парню в ширине плеч. Но ярость придавала ему смелости и силы. Он вцепился парню в ухо и пытался запрокинуть ему голову. Парень с рычанием поднялся с земли, сбросил с себя Сергея и начал пинать его ногами. На не перестающую визжать освобождённую Наташку бросились сразу четверо. Они схватили её за руки и за ноги, и, как она не сопротивлялась и не извивалась у них в руках, мгновенно стащили с неё майку и джинсы вместе с трусиками. Через несколько секунд её, уже абсолютно голую, мяли грязные мужские лапы. Молодого здоровяка совершенно не устраивало такое развитие событий. Он ещё раз пнул Сергея и бросился назад.

- Не, ну, пацаны! Я! Я же лёг на неё уже! Давайте же по очереди! Щас я её сделаю, потом вы.

Он хватил ближнего к себе мужика и стал оттаскивать от Наташки. Одной рукой мужик держал Наташку за ногу, второй лазил у неё между ног. Матерясь, он начал отбрыкиваться от парня:

- Пацан, уйди от греха, зашибу.

С земли тяжело поднялся невысокий коренастый мужик с густой, всклоченной бородой, полной соломы. Он подошел к держащим Наташку собачащимся мужикам и как-то негромко сказал:

- Ша!

Ссора сразу стихла. Все посмотрели на бородача.

- Давай, отец, попользуй деву, сказал один из держащих, А мы уж потом договоримся, кто за кем.

- Поубиваете вы друг друга, а не договоритесь. Вам если не сказать, кто что должен делать, вы и бабу толком отыметь не сможете, расстёгивая штаны, заворчал бородач. Сняв штаны, он подошёл ближе.

- А ну-ка, подставьте мне её.

Мужики с готовностью ещё шире развели Наташкины ноги и, вывернув ей локти, прижали её к земле. Наташка, не прекращая визга, с ужасом смотрела на склонившегося над ней бородача. Чёрная борода его росла почти от самых глаз, покрывая всё его лицо, шею и уходила на грудь и плечи густой чёрной шерстью, скрываясь под воротом грязной рубашки. Такая же шерсть полностью покрывала его ноги от самых ступней. Внушительных размеров выгнувшийся дугой член торчал из клока шерсти, скрывающего мошонку. Шерсть росла даже на стволе члена, редея только у самой головки. Бородач встал на колени между ног Наташки и коротко, но сильно ударил её кулаком в челюсть.

- Я же сказал Ша! , дура!

Наташка перестала визжать и взахлёб зарыдала.

Грязными короткими пальцами бородач вывернул половые губы. - Не, не целка! объявил он. Ну и ладно.

Он смачно харкнул точно между раздвинутых половых губ и приставил головку члена к входу.

- Подавай! скомандовал он.

Держащие Наташку за лодыжки мужики потянули её ноги вниз и натянули её на член бородача. Бородач ухватил Наташку за плечи и ввёл ей на всю длину. Мужики загоготали:

- Посмотри кто-нибудь, в горло ей ничего не вылезло?

Бородач, сопя, насиловал рыдающую Наташку, то вытаскивая член из её тела полностью, то снова резко всаживая целиком внутрь. Было видно, что он пытается сдержать кульминацию, и это начало вызывать робкий ропот у донельзя заведённых зрителей. Наконец, он решился и, с шумом выдыхая, стал обильно извергать внутрь Наташки своё семя под одобрительный гомон толпы. В этот момент пришедший в себя Сергей поднялся на ноги и, никем не замеченный, качаясь и орошая траву кровью из разбитого носа, бросился на бородача. Десяток рук сразу же схватил Сергея, со всех сторон посыпались кулачные удары: Ты что же, сука, человеку кайф в самый ответственный момент ломаешь! . Бородач встал с Наташки и вытер обмякший член подолом своей рубахи.

- Что, сучонок, кидаешься? Подружке позавидовал? Так надо было просто вежливо людей попросить. Люди, они вежливой просьбе не откажут. Пегий, Жмур, Худой, мальчик тоже ласки хочет, а просить боится.

- Сделаем ему ласки, батя!

Двое бичей подхватили Сергея под вывернутые за спину руки. Ноги избитого Сергея подкашивались, он висел в руках мучителей, как на дыбе. Третий, которого бородач назвал Пегим, подошёл к Сергею сзади и рывком спустил ему джинсы вместе с трусами до колен.

- Ух ты, какая попочка! Сейчас тебе очень славненько станет. Мы сейчас дырочку тебе потрём. Будет тебе не хуже, чем бабёнке твоей. Наперегонки удовольствие получать станете.

Говоря это, Пегий пристраивал свой член и, обхватив Сергея за бёдра, вошёл в него. Сергей, видимо, был без сознания, голова его повисла вниз и безвольно качалась в такт толчкам Пегого. Бичи, встав в круг, с удовольствием наблюдали за новым развлечением. Молодой, воспользовавшись этим, подполз к лежащей на боку сжавшейся в комочек Наташке и полез в её испачканную спермой бородача промежность.

- Гля, как дружбана твоего в жопу пялят, яйца только болтаются! Ты в жопу парилась когда-нибудь? Давай-ка, я тебя сейчас в попочку потыкаю немножко, пока никто нам не мешает.

Он, навалившись всей массой своего тела на хрупкую Наташку и стал протискиваться в неё своим отростком, твёрдым, как кусок арматуры. Тело Наташки сжалось, не в силах предотвратить проникновение в него этой боли, и вдруг расслабилось, словно пружиной вытолкнув из себя сознание. Сознание перестало ощущать боль этого не принадлежащего ей тела и равнодушно восприняло происходящее. Это было тело миллиардной насилуемой женщины в человеческой истории, песчинка в огромной спирали зла. Верхние витки этой спирали скрыты мраком тысячелетий, никто не скажет, кто была первой, распятой вонючим неандертальцем у тел близких ей мужчин, лежащих рядом, с раскроенными каменными топорами черепами. Миллионы невольных жертв тысяч войн, в разрушенных домах ставших первой наградой ненавистным захватчикам, наполняющих их своей спермой. Здесь и юные египтянки, после того, как ими пресытятся налётчики-бедуины, подкладываемые под боевых верблюдов, надрессированных на секс с женщиной. Здесь и богатые патрицианки, и их скромные служанки, лежащие рядом на роскошных мраморных полах дворцов древнего Рима, придавленные к отполированному камню могучими телами безжалостных варваров. Вчера разделённые пропастью социальной иерархии, сегодня они одинаково беззащитны, обнажённые, с растерзанными влагалищами, с раздавленными стальными лапами грудями, муками и унижением доведённые до полуживотного состояния. Дальше, дальше сквозь историю. Вот крестоносцы, насилующие во имя своего бога палестинских крестьянок. Вот славные конквистадоры, сожравшие дары, принесённые им доброжелательными индейцами и сразу же кинувшиеся на их женщин. Вот почтенный инквизитор со своей командой здоровенных откормленных подручных вырывают покаяние у двенадцатилетней ведьмы, распятой на пыточном станке в мрачном подвале городской тюрьмы. Он чешет под рясой свой вялый орган, наблюдая, как очередной боров рвёт своим членом юное лоно: Ибо раскаяние твое не искренне и не полно . А вот и наш бурный век с морями крови, оправданными всё теми же великими идеями. Вот революционный солдафон, волей судьбы сделанный вершителем судеб, допрашивает классовых врагов вдову и дочь погибшего белого полковника. Он уже вынес им приговор, но ненависть к вчерашним господам и сладкое осознание своей роли высшего судии заставляет его растягивать удовольствие. Они приговариваются к заключению в революционную тюрьму и сопровождаются ухмыляющимся конвоиром в камеру к самым ничтожнейшим люмпенам, самцам, отдалённо напоминающим по облику людей. Там мать и дочь протянут ещё три дня, издевательствами и десятками извращённейших изнасилований превратятся в лишённых разума самок, почти беспрерывно покорно раздвигающими ноги или раскрывающими рот, чтобы принять в себя очередной член. Вот белокурые юбермены, начавшие свой поход с чернявых евреечек, танком проехавшие по полячкам, югославкам, посмаковав француженками, вырвались на русских женщин, недочеловеков, конечно, но голова, руки, ноги, кое-что между ног всё как у настоящих людей. А вот и солдаты-освободители в разрушенном в дым Берлине больше ста тысяч изнасилований в течение пары майских дней. А вот уже и спутниковая антенна на стене дома, фасад искромсан автоматными очередями, в комнате на втором этаже к кровати привязана молодая сербка, рядом притомившиеся бородатые абреки из одной из десятков армий освобождения . Больше уже никто её не хочет, один из них достаёт гранату, засовывает её женщине в то место, которому они уделяли особое внимание последние несколько часов, к чеке привязывает нить, второй конец к ручке двери: Прощай, красавица, нам пора! . Вот крошечная островная страна трёхсотмиллионная коммуналка с ополоумевшими от нищеты и скученности народом, и найденный враг богатый и мирный. Во время недельных беспорядков на Восточном Тиморе коренными жителями, поощряемыми властями, было совершено более ста пятидесяти тысяч изнасилований живших там китайских женщин возрастом от семилетних девочек до глубоких старух. Лишённый на это время всякой связи с внешним миром остров был превращён в ужасный вертеп, в котором жертвам не было спасения. Китайцы тщетно пытались спрятать своих жён и дочерей, только подоспевшая, наконец, регулярная армия и миротворцы смогли организовать их эвакуацию. Бандитское беззаконие в Чечне породило и чувство вседозволенности, каждый мог купить на невольничьем рынке русскую женщину и распоряжаться ей по своему усмотрению: то ли свиней отправить пасти, то ли в лесной военный лагерь ублажать одичавших воинов аллаха . Бесконечная спираль зла и человеческого порока, с воем ускоряющаяся там, где рушатся традиции, уклад, порядок.

...Пегий продолжал своё дело, размашистыми ударами вгоняя свой член в глубину прямой кишки Сергея. Наконец, с животным рыком извергнув в него своё семя, он извлёк член и удовлетворённо потрепал Сергею волосы на затылке:

- Ну, как, милашка, понравилось? Дырку-то, вон какую разбуравил тебе... Следующий!

Но бичи уже заметили, чем занят молодой и бросились к нему. Тот, вдавливая Наташку в песок, спешил успеть получить удовольствие, пока ему не помешали. Частя, словно швейная машинка, под ехидные комментарии корешей, он шлёпал своим телом по Наташкиным ягодицам, входя в неё на всю длину своего члена. Кончив, он сразу же вскочил с неё и, победно оглядев толпу как, мол, я вас опередил, заявил:

- Ну, после нас с батей, вы её уже, наверное, не удовлетворите! Она подо мной аж икала, видать, от удовольствия. Я ей до самого пищевода дымоход прочистил. Конечно, если б мне такую колбасину, как у нашего бати, она бы и подо мной орала... Ротик, кстати, у неё ещё не тронутый, так что, если кто желает давай, посмотрим, как она чмокает.

- Не учи отцов ... что делать? угрюмо заметил один из бичей, становясь на колени перед лежащим на земле телом и путаясь в белье под расстёгнутыми брюками. Он, ухватив Наташку за бёдра, поставил её на колени и, без всякой подготовки всунул в неё член.

- Сейчас раком отдеру, как сучку.

Он начал качать своим насосом, придерживая Наташку, чтобы она не сваливалась на бок. Ещё один мужик взял Наташку за подбородок и приподнял её голову.

- Дура! Ты локтями упрись, а ты носом песок пашешь!

Обтёр ладонью песок с её лица. - Нетронутый, говоришь? Это хорошо, когда нетронутый.

Он с силой надавил ей пальцами около скул и засунул член в рот.

- Чмокай, давай!

Бичи стали иметь Наташку с двух сторон, и вся эта конструкция из трёх человеческих тел стала напоминать какой-то сложный работающий механизм.

Народ вокруг засуетился, образуя очередь:

- Я за Беспалым!

- Ладно, я за тобой!

- А я за Михой в рот...

...Вселенная униженных и растерзанных женщин всё туже скручивается в спираль пространства и времени, в центре её он, город у реки, дома в спальных микрорайонах, река, за рекой плавни, уже кутающиеся в шаль раннего вечера. Вот одна из высоток, женщина, забегающая в прохладу подъезда, в руках пакет, в нём батон, две селёдки, сделаем сейчас с картошечкой да с маслом и быстро, и муж любит. Через минуту дома, уже пришёл лифт, открыл двери поехали!

- Минуточку, пожалуйста! в уже закрывающиеся двери протискивается парень, за ним второй.

- Вам какой?

- Двенадцатый.

- Мне седьмой.

Лифт дёрнулся, пошёл вверх. И вдруг на втором рука к кнопкам Стоп . В руке нож:

- На колени, сука!

Что это? Неужели меня изнасилуют? Зачем на колени? У них нож! А вдруг меня убьют? Нет, я буду делать всё, что они скажут, вот, я уже на коленях . Нож колет кожу прямо под нижним веком. В губы тычется горячая упругая сосиска с разрезом на конце. Вот то, о чём и слышала, и знала, и боялась. Теперь это происходит с ней.

- Соси! И нежно, а то глаз на ножик наколю!

- Нет! Не надо! Член уже во рту. Туда-сюда, туда-сюда с лихорадочной быстротой двигается таз насильника. Не до ласок, скорее получить желаемое, пока жильцы не забеспокоились остановкой лифта, пока лифтёрша не увидела горящей лампочки. Горячий стержень ёрзает по языку, тыкается в нёбо, лезет в гортань, перекрывая воздух. Голова, словно набита ватой ни одной мысли, только животный страх. Второй хватает её за руку, вкладывает в ладонь свой член:

- А ну-ка, подрочи!

Да, конечно, как скажешь. Только как же это делать-то? Не мысли, а рефлексы. Кулак сжимает член и начинает ритмичные движения.

- Вот так, да побыстрее. Молодец, всё умеешь!

В нёбо брызжет горячая струйка, за ней вторая, третья. Член делает ещё несколько движений, плавая во рту в солоноватой слизи, затем насильник выдёргивает его, прячет в штаны и тыкает пальцем в кнопку третьего этажа.

- Всё, уходим.

Второй движениями таза помогает руке женщины. Он возмущён:

- Чего это! Пусть она мне тоже отсосёт!

- Всё, хватит! Уже, небось, кто-нибудь лифт ждёт.

- Ну, так давай её на чердак отвезём, да отпялим по полной программе, во все дырки. Тётка-то вон, ... вполне ебательная.

Дверь лифта уже открылась.

- Нет, не сегодня. Пойдём, я сказал.

Они выбегают.

Женщина остаётся одна, стоящая на коленях на полу лифта, бессильно прислонившись к стенке. Первая мысль, как молния: А вдруг сейчас в лифт войдёт кто-нибудь из соседей! Это какой позор будет, сколько разговоров сразу пойдёт! Она бросается к кнопкам, нажимает на седьмую. У знакомой двери с минуту стоит, прижавшись лбом к холодному дерматину, пытаясь успокоить выскакивающее из груди сердце. Наконец, словно парашютист в открытую дверь самолёта:

- Я дома! На ужин объявляется селёдочка!

- Очень хорошо! Ну, блин, мазила! из комнаты шум телевизионного футбола.

Пакет на кухню, сама скорее в ванную. Из зеркала смотрит нечто растрёпанное, с припухшими губами, с размазанной помадой, потёкшей тушью. Блин, хорошо муж не вышел, не увидел! Скорее, дверь ванной на защёлку. Внезапно в груди собирается ком, выбрасываемый наружу спазмом рвоты. Женщина умывается, тщательно вычищает зубы, уничтожая последние частички вкуса спермы насильника. Теперь этот вкус у неё только в голове, оттуда его не убрать никакой даже самой мятной пастой. У дверей ванны встревоженный муж:

- Что это с тобой?

- Да вот, что-то затошнило...

- Ты, милая, случайно не беременна?

- Да не думаю... Съела пирожок с лотка, видимо, не свежий. ( Что ты, милый. От того, что в лифте отвафлили двое подростков, дети не рождаются ) Сто раз уже зарекалась... Ладно, пойду картошку чистить.

- Иди, приляг, зелёная вся. Я всё сделаю.

- Спасибо, милый, как я тебя люблю! ( Действительно, зачем ему это знать. Ничего исправить уже нельзя, а у него и так и на работе неприятности, и сердце побаливает. Что было, то было, и было со мной, и только моя это беда. Опять-таки, если подумать, то мне ещё, пожалуй, повезло. Могли бы и на самом деле затащить куда-нибудь, где им никто бы не помешал, да насиловали бы там, как хотели. Да ещё бы зарезали. ) Она представила себя голой, стоящей на бетонном полу на коленях раком с членом в своём заду, мычащей залепленным скотчем ртом, и почувствовала даже какое-то облегчение от миновавшей ещё большей беды.

...Последний изгиб спирали зла, и вот острие этой спирали, вытоптанный пятак среди камышей. Уже стемнело, костёр скупо освещает человеческие тела. Молодой, которого все зовут Пацаном, движимый первобытным инстинктом насытиться впрок, тщетно пытается вставить свой член в Наташкино влагалище. Член болтается мокрой тряпочкой, сгибается, соскальзывает вниз по вытекающей из Наташки сперме. Пацан смиряется с поражением:

- Ну ладно, хватит с неё.

Мужики, развалившиеся на земле поодаль, подначивают: - Что-то ты слабо сегодня! Сколько ты её кинул?

- Три палки.

- Ну, слабо, конечно!

- Чего! молодой обижается. И в жопу ж две...

Мужики гогочут: - Ну, и в рот две?

- Не...

- Чо, не? Все ж видели, как ты её голову на свой болт натягивал!

- Не... В рот я ей не кончал. Не хотела, сука, сосать. Да ещё и сперма ваша изо рта течёт, смотреть противно. А в попку классно... Тугонько, как задвинешь ей по самые гланды ух! она только хрюкает.

- Это ты хрюкал, боров молодой! оборвал его худой смурной мужик. Что, братва, дальше будем делать, со сладкой-то парочкой.

Все сразу примолкли, посмотрели на лежащие на земле тела. Сергей так и оставался неподвижным с тех пор, как его бросили его мучители, лежал на земле на боку, со спущенными до колен джинсами. Наташка, полностью обнажённая, испачканная прилипшим к сперме песком, лежала навзничь, широко раскинув руки и ноги. Оба не подавали признаков жизни. Кто-то сказал:

- Кончать их надо, да прикапывать. А то, может, уже сами скопытились. У девки вон кровь из дыры. А тот... Пегий, ты парню печень разом не проткнул?

- Какая печень! неожиданно вспылил Пегий. На зоне вдесятером, бывало, пидора какого-нибудь драли, и ничего ему не делалось. Штаны наденет и идёт враскорячку. Если подохли я не причём. Копать ямы по ночи я не хочу. Хочешь сам копай.

- Снова собачитесь?

Все сразу примолкли. Бородач, которого все звали Батей, подошёл к распростёртому на земле телу. - Эвон, какую борозду-то распахали. А была-то щёлочка не пролезешь... Я думаю, если не подохнут пусть живут. Удовольствие всё же нам доставили, Пегому, да вон Пацану. А нас поди, сыщи ветра в поле. Давай, мужики, забираем шмотьё, да откочуем за станцию.

- Да ты что, батя, куда ж по ночи-то переться! возмутился кто-то из толпы и сразу осёкся, увидев отблески пламени костра в чёрных глазах.

- А ты что, хотел днём, праздничной колонной? Ну, что стоите? Голому собраться только подпоясаться...

...Наташка очнулась от боли, рвущей всё внизу. Тело сковывал ночной холод. Вокруг никого не было. Со стоном поднявшись с земли, она стала собирать белеющую в темноте одежду. С трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от боли, оделась, не обращая внимания на измазанные кровью бёдра. Качаясь, подошла к лежащему Сергею, перевернула его на спину, приподняла голову. Сергей открыл глаза, и Наташку поразили его зрачки, расширенные до границ радужной оболочки, его взгляд в никуда.

- Сергей, что с тобой? Где больно?

Сергей никак не реагировал, из раскрывшегося его рта потекла слюна, все мышцы были расслаблены, он был, как ватный. Наташка со стоном вздохнула и начала натягивать на него трусы и джинсы. Справившись, она после нескольких безуспешных попыток поставила его на ноги. Каждое усилие отзывалось дикой болью внизу живота, но она закинула его руку себе на плечи и, они стали выбираться на дорогу.

- Держись, Сергей, сейчас нам помогут.

И хотя никто из редких ночных водителей, выхватив фарами из темноты бредущую по направлению к городу пару, не рискнул остановиться, кто-то всё же сказал о них на ближайшем посту ГАИ. Сержанты не поленились, выехали навстречу, и сразу поняли, что люди попали в беду. Симпатичная молодая девушка в пропитанных кровью джинсах опустилась на асфальт в свете фар перед выбежавшими из машины милиционерами, и на вопрос Что случилось? стала рассказывать что-то о набегах каких-то кочевников на какие-то ассирийские деревни. Милиционеры уже решили, что девушка повредилась рассудком, как и её спутник, безмолвно глядящий на них неподвижными расширенными зрачками, но девушка вдруг сказала:

- Я не думаю, что они далеко куда-то ушли. В километре, или около того, мостик через протоку, так где-нибудь там, в камышах они и дрыхнут. Человек десять их, бичи...

Привыкшие, казалось, ко всему гаишники, тем не менее, прониклись, подняли местных райотделовцев, нашли какие-то слова, чтобы те выехали ночью на задержание, да ещё и с ОМОНом; и уже через час омоновцы радостно месили сапогами застигнутых врасплох пьяных бичей, сил которых хватило только, чтобы отползти от места преступления на пару сотен метров. Взяли всех, только бородатый главарь успел-таки, схоронившись в камышах, в общей суматохе улизнуть.

...Следователь, играя желваками на лице, молча слушал молодого. Тот лежал на животе с окровавленным ватным тампоном в заднице и, хныкая и размазывая сопли, предлагал взять на себя все убийства, начиная с царской семьи, лишь бы из больнички его повезли сразу на расстрел, а не в камеру. За последние пол суток, проведённых в пресс-хате, перекинутый поперёк шконки, он перенёс немало подходов к себе сзади. Зэки честно и не без удовольствия отработали пачку беломора, брошенного вертухаем в лоток вместе со слушком, кого к ним сейчас подсадят. Обойдя всю кодлу, послушав всех, кто ещё мог говорить после веселых часов, проведённых в камерах СИЗО, следователь вернулся в кабинет и просто подписал составленные ещё ночью протоколы райотделовцев. Дело было раскрыто, и сейчас он задумался, как бы до минимума сократить мучительную для потерпевших дежурную тягомотину с экспертизами, очными ставками, вызовами в следственный отдел и другими заботами. Ещё бы неплохо, подумал следователь, чтобы до суда этих ублюдков не передушили бы в камерах. Они должны целиком прочувствовать возмездие, мучения их должны быть долгими, длиться годами, и избавлением от них должна стать только смерть.

Они все дожили до суда, охотно взяв на себя ещё кучу навешанных мелких висяков. Согнувшись, слушали они каменные слова: ... признали себя виновными в совершении группового изнасилования... установлено совершение одиннадцати вагинальных завершённых половых актов, четырёх анальных завершённых половых актов и пяти оральных завершённых половых актов в отношении потерпевшей гражданки... в результате нанесены травмы... в виде стойкого расстройства... кроме того, подсудимым... при участии... был совершён насильственный гомосексуальный анальный половой акт в отношении... стойкое психическое расстройство... инвалидность потерпевшего... . Они получили по 10 12 лет, впрочем, на свободу никто из них никогда уже не выйдет. Все сгинули в зонах уже через несколько лет, и это были самые длинные годы в их жизни. Дни их протекали в сортирах промзон, где, согнувшись и упёршись руками в стену, ждали они тянущихся непрерывной чередой клиентов. Ночами, лежа на животе на занавешенной одеялом шконке, забывшись в вязкой яме не приносящего отдыха сна, они уже и не обращали внимания на такие мелкие неудобства, как елозящий в прямой кишке член очередного любителя тюремного секса. Утром снова их ждала самая грязная работа, уборка параши, мытьё хаты, первое утреннее Машка, иди сюда, ну-ка становись раком , торопливое хлебание баланды продырявленной ложкой в петушином углу, потом снова промка, снова брызжущаяся в кишку и в рот сперма, тычки, затрещины, удары по почкам: Плохо подмахиваешь! , и так без конца.

С Сергеем долго занимались столичные психиатры, вроде бы он пошёл на поправку. Отец по старым связям устроил его на крупный завод в одном северном городе подальше от дома, где никто не мог знать о случившемся с ним. Сначала он занимался там какими-то переводами с иностранных языков, быстро пошёл вверх, возглавил отдел, стал заниматься приёмом всяких зарубежных делегаций. Имел репутацию человека хоть и спокойного и рассудительного, но сам себе на уме . Женат не был, от всяких контактов с женщинами уклонялся, но подчинённые дамы, тем не менее, относились к нему чуть ли не с благоговением из-за ровного и демократичного отношения ко всем без исключения. Руководство тоже весьма его ценило за интеллект, профессионализм и абсолютное равнодушие к интриганству. И вдруг, однажды, уйдя с работы пораньше, на следующий день он на работу не вышел, на звонки не отвечал. Напуганные абсолютно нетипичным поведением шефа, подчинённые подняли всех на уши, и Сергея быстро обнаружили в его квартире, висящим в петле. Поднялся жуткий шум, руководство завода заподозрило чуть ли не происки мирового империализма, на высоком уровне приняли решение о возбуждении уголовного дела, пошли запросы на прежнее место жительства, где вот так и узнали о печальном конце Сергея.

Наташкина же судьба осталась мне неизвестна. Известно только, что родители её оформили перевод на учёбу в другой город, но куда, и что с ней стало дальше, покрыто тайной. Я её запомнил такой, какой видел её в последний раз, в суде. Она была одета в строгий дорогой костюм, на вопросы суда отвечала уверенно и ясно, глаз не прятала и производила впечатление человека, способного держать удары рока. И мне хочется верить, что она выстоит, потому что главный смысл бытия, как я думаю, в неспособности зла уничтожить продолжение жизни.