Дом был не очень - то и высок - всего каких-нибудь три этажа и чердак в виде башенки с небольшим красивым флагом. Но, во-первых, нечасто встретишь такую картину - посреди обыкновенного двора, ограниченного тремя девятиэтажками, да одной "свечкой" из шестнадцати разноцветных этажей, он смотрелся немного странновато. Рядом располагались детские нехитрые аттракционы - слегка покореженные от времени и активных игр лесенки, перекошенные заржавленные ручные карусели и подгнившие песочницы. Но было в доме одно - то, что так его привлекало. Дом отдавал странной значительностью.
Дом словно никто не замечал - прохожие безучастно проходили мимо, традиционные бабушки у нескольких подъездов не смотрели на него, и дети, резвясь долгими и пыльными летними вечерами, равнодушно обегали его, даже не пытаясь спрятаться друг от друга за каким-нибудь из его причудливых углов.
Забора вокруг не было. Были двери и окна - четыре-пять квадратных на первом этаже, овальные и круглые на втором и третьем и одно круглое - по крайней мере, то, которое он мог видеть, на чердаке.
Несколько раз Николай, выходя во двор, подходил к дому вплотную, но ничего странного разглядеть не мог. Аккуратно окрашенные в красное и голубое стены молчали. Изнутри не доносилось ни одного звука - нема была и башенка.

Все начиналось только после десяти вечера - когда на смену вечеру на двор наползала удушливая июльская ночь. На маленький малиновый балкончик башенки нехотя выползал рыжий заспанный кот с непропорционально большой головой, потягивался и начинал пританцовывать под мелодичные звуки колокольчиков, раздававшиеся из глубины дома. Иногда он замечал Николая, который сидел стуле на балконе, куря одну сигарету за другой, и наблюдал за ним, и подмигивал ему, как старому знакомому. Весь вечер, всю ночь кот сидел на балконе и никогда не спускался вниз.
Вскоре после кота - где-то через полчаса на крыльце появлялся зеленый слоник, неся передними ногами, выглядевшими почти как руки, звонкий бубен, и начинал играть на нем и пританцовывать. Затем откуда-то из заднего окна выпрыгивал юркий бурундучок, потом он скрывался в маленькой дверце, похожей на вход в подвал, и выкатывал оттуда колясочку с красным навесом - как раз под свой размер - и, два раза свистнув, подзывал к себе слоника. Слоник бросал бубен и помогал бурундучку впрячься в колясочку. Потом они несколько раз важно объезжали дом - бурундучок привставал и нелепо размахивал лапками, словно энергично хлопая в ладоши - и уезжали куда-то за пределы двора. Покататься.
Николай сидел, курил и ждал. Иногда он брал с собой на балкон пару бутербродов или тарелку вкусного борща, который ему готовила тетя Катя, и, проглатывая ложку за ложкой, ждал возвращения слоника и бурундучка. А кот на башенке умывался и так и никуда не сходил. И время от времени подмигивал Николаю.

Он много раз пытался заговорить со всеми тремя обитателями дома, но каждый раз звуки, едва сойдя с его балкона, попадали в вязкий студень, который белесо облеплял причудливой мошкарой ту дорожку из синеватых и красноватых огоньков, которые тянулись от дома к Николаю, и разлагались на жабий хрип. И звери ничего не слышали. Тогда Николай плакал.

Так продолжалось уже давно, он не помнил сколько времени. Приходила почти каждый день тетя Катя и готовила ему еду.
- Ты бы, Коленька, послушался меня, если уж мать не слушаешь. Давай-ка я тебе все-таки принесу - легче ведь будет, точно! Ни я, ни мать ведь не вечные!
- Тетя, я бы с радостью. Но мне надо еще познакомиться со зверятками, - говорил Николай, молча наблюдая, как пульсирует тетина сухая морщинистая шея, то округляясь, то становясь почти квадратной, - осторожней тетя Кать, вот тут за вчера угол вырос - не наткнитесь! - вдруг крикнул он, - осторожней, он вас ножиком пырнет!

Тетя Катя молча вздыхала, но выросший угол все равно огибала. Впрочем, он через минуту снова исчезал. И комнаты снова возвращались к своему нормальному виду. Потом, когда она уходила, не сказав больше ни слова, снова выгибался потолок, появлялись в стенах дыры, сквозь которые просвечивали сталелитейные цеха с жутким адским пламенем, которые окружали веселые сады, по дорожкам которых бегали миловидные девушки в купальниках и время от времени бросали в открытые дверцы печей просто огромные массы ромашек.

Вначале Николаю было забавно на них смотреть, тем более, что девушки, откровенно заигрывая с ним, приглашали его к себе, но всякий раз, когда он, кряхтя, перелезал через одну из дыр к ним, пытаясь попасть на дорожку сада и ощущая при этом твердокаменную эрекцию, он оказывался на пустынном и унылом морском берегу. Небо было затянуто тучами, не было ни дуновенья ветерка, на скалах сидело несколько чаек. Можно было остаться там и искупаться в море, но уже через минуту на берег не спеша вылезали какие-то странные безглазые тюлени, ходившие на двух вполне человеческих ногах, и, издавая низкие вздохи, степенно подходили к Николаю. Двое-трое из них заходили так, чтобы его окружить. И, хотя они подходили очень медленно, Николай знал, что надо без во весь дух лезть обратно домой, потому что самый первый раз он, почувствовав опасность слишком поздно, замешкался, и передний тюлень также нехотя, как и приближался к нему, схватил его, перелезающего уже обратно через дырку, за ляжку и насквозь прокусил порядочную складку кожи и мяса. Было очень больно и было много крови.
Рана была все еще забинтована и болела до сих пор.
Тете Кате он сказал, что во дворе укусила соседская собака, которую он сам довел. Поэтому он не пойдет делать уколы.

Самым неприятным было ходить по квартире, когда ни дыр на изогнутых стенах, ни девушек с доменными печами, не было, но было много небольших дырок в полу, провалившись в которые по неосторожности, можно было запросто вывихнуть или сломать ногу, и внизу, хотя и было темно, угадывался шум моря. А значит, там были тюлени.
Как-то раз одна из девушек, смеясь и глядя на Николая, поскользнулась, забалансировала на краю брега красного огненного озера и, не удержавшись, свалилась вниз. Ее вопль был очень-очень короткий, но Николаю хватило - много дней он стоял у него в ушах и будил его по ночам - он был даже сильнее, чем невнятные полухрипы тюленей.

Так жить больше было нельзя.
И Николай все-таки решил поговорить с обитателями странного дома во дворе.

Он подошел к слонику и бурундучку, когда те только собирались отъезжать на свою вечернюю прогулку. Кот сверху перестал умываться и уставился на него. Во дворе стояла тишина; было довольно светло - как от окон самого дома, так и от многих окон коробки двора. На всякий случай он набрал воздуха в легкие, испугавшись белой измороси, которая по вечерам глушила его крики.

- Здравствуйте!!! - крикнул он - и понял, что зря - слоник от неожиданности так дернулся, что бурундучек свалился с коляски и стал отряхиваться и недовольно что-то бурчать. У него оказался приятный баритон.
- А вы не могли бы говорить не так громко, молодой человек, - сказал слоник и извлек откуда-то сзади, словно он был в джинсах и имел на толстом заду карманы, большие очки. Водрузив их себе на нос, он немного помолчал, отодвигаясь и рассматривая Николая.
- Николай, не так ли?
Николай кивнул:
- Извините, это просто я боялся, что вы меня не услышите. Мне хотелось бы с вами познакомиться. Как вас зовут?
- Слава, - сказал слоник, - приятно очень познакомиться.
Бурундучок что-то невнятно пробурчал снова и отвернулся.
- Это он обиделся немного, что ты меня напугал. Его Сеня зовут, - сказал слоник.
- Это он обиделся немного, - сказал сверху кот и снова стал умываться.
- А его зовут Эдик, - сказал слоник и показал на кота.

- Слава, - сказал Николай, - а нельзя ли мне у вас немного пожить? - сил нет никаких дома уже - дыры какие-то везде кругом. А у вас, как мне кажется, спокойно, тихо все… Мирно - вот что самое главное. А тем временем все вроде бы и у меня успокоится может быть - ну через неделю-две.

- А почему ты решил именно меня спросить? - спросил Слава.

- Ну, возможно, потому что показалось, что ты здесь самый главный.

- Это правда. Я - главный. Я - всецелый. Я - их полет. Но они - мои друзья. возможно, они будут и против. Ты как, Сеня? Ты как, Эдик?

Эдик ничего не ответил, только подмигнул Николаю и зевнул. А Сеня, окончательно оправившись от падения, пробормотал тоненьким голоском:

- Это ничего, ничего, только вот пусть глаза свои проверит на всякий случай.

Слоник внимательно вгляделся в Колины глаза - сначала сквозь очки, затем без очков, потом снова насадил на хобот очки, поднял хобот вверх и, провозгласил:
- Ай и вылечи-ка ты глаза, Николай, а? Не зря ведь туман-то тот белесый был, который звуки не пропускал? Не понял что ли, откуда все, да и дыры откуда? Ведь это они у тебя отдельно от тебя живут, вот и искажают все, дыры в квартире сверлят. А нам нужен нормальный здоровый мужик. Да и потом - ведь это совершенно не глаза у тебя, а овчарки. А мне не нужно совсем рисовать Сенькой да Эдиком. Они - мои друзья. Я-то с ними еще справлюсь, а Сенька с Эдиком слишком маленькие…
- Подожди, Слава, какие овчарки, о чем ты говоришь?
- А вот какие, - слоник отошел на пару метров, снова поднял хобот и утробно затрубил.

Тут же Николай почувствовал сильную боль, от которой закричал.
- Уберите! Уберите скорей!

Но никто ничего не убирал, а ухмыляющийся бурундучок подтащил ему к лицу почти вплотную небольшое зеркальце. С зашевелившимися вдруг волосами побелевший Николай наблюдал, как из его глаз, раздирая их немыслимо, лезут-пыжатся наружу две пока маленьких мокрых собачьих морды. Удивление и ужас превозмогли боль - овчарки уже вытащили пасти свои настолько, что смогли их раскрыть, и пространство пронзил громкий захлебывающийся радостный лай.

Сеня со Славиком отшатнулись, а кот на башенке прижал уши и зашипел. Тут же Славик затрубил еще раз, и боль исчезла, а собаки спрятались восвояси - обратно в глазницы.

- Ну вот видишь, Коля, как нехорошо будет всем нам. Да и тебе с такими глазами жить тоже негоже - ни от тюленей они не спасут, ни от пекла сталелитейного. Да и тетушку того гляди загрызут, - он снова полез куда-то себе в задний карман и стал перелистывать извлеченную оттуда записную книжку.
- Ага, - сказал он, сочувственно посмотрев на Николая поверх очков, - вот он, нашел! - и протянул Николаю пожелтевший клочок прошлогодней газеты бесплатных объявлений.
- Читай, можешь себе забрать, ручки поблизости нет. Позвони прямо сейчас, как домой зайдешь, не затягивай. Не то плохо закончится.

Николай опустил глаза. На замусоленной бумажке в аккуратно вырезанной рамочке было напечатано: "Обессабачивание глаз. Исправление искажений. Не докучайте своим близким - спасите их от ваших глазных хищников! Результат гарантирован, гарантийное обслуживание. Подарок каждому заказчику!"

(2)

Бодрый мужской голос на том конце провода обещал приехать немедленно, несмотря на поздний час, и даже не велел беспокоиться насчет оплаты, убедительно проворковав, что, мол, сочтемся "по-любому". И все же, прежде чем приехал мастер, прошло еще часа три, во время которых Николай попытался уснуть на диване.

В этот раз из огромного провала в полу вылезла, кряхтя и воняя, огромная, вся в язвах, слониха и, обняв Николая своим грязным и лохматым от отслоившейся от язв кожи хоботом, дохнула ему в лицо ураганом гниющих овощей:

- Не делай этого, подлец! Каждый должен знать свое место! И к Славику жить не ходи, я его мать и имею право! А зверье свое сам каждый день на прогулку во двор выводи, сволочь, да говно за них сам и убирай с газона. И не дай Боже они в песочницу нагадят - удавлю падлу!!! Смотри - мастера отправь как только придет, да заплати неустойку. Смотри у меня - удавлю!

Николай ничего не успел сказать в ответ, потому что она исчезла также быстро как и появилась - некоторое время затягивалась дырка в полу, но уже весело тренькал дверной звонок. Надо было открывать.

Сухонький старичок, представившийся Федором, бодро вошел в прихожую и поставил на столик потерты чемоданчик.
- Слониха приходила? - спросил он.
- Э… да, - сказал Николай, отступая в комнату, - а что? Просила ведь не делать ничего…
- А…, - Федор досадно махнул рукой, - не бери в голову, - свихнулась давно и окончательно. Прогрессивный паралич, мания величия. Люэс… Тебя, кстати, продезинфицировать надо. Собачки-то те твои которые - Славика братья, ее же и детки. Только вырасти никак не могут, - он вдруг энергично усадил Николая на диван, достал из чемоданчика какой-то пузырек с аэрозолем и выпустил на него целое облако пахнувшей скипидаром жидкости, - ну вот и все, порядок с люэсом-то - делов-то. А то ж глядишь - чик! - и нос отвалился. А так побрызгал - и все! И чего это люди к врачам идут, регулярно ж объявления в газетах публикую. И ведь каждый читает-то то, что ему надо. Ан нет… все по врачам да на годы.
- Да, а слониха-то и ко мне лечиться не идет, да и собачек невзлюбила. Так они по глазкам-то разным и шарятся. Они и Славика не любят, их если выпустить - нападут на него.
- А чего ж она мне говорила, чтоб гулял с ними - они ж во дворе убегут сразу, да в дом к Славику, а она ж его вроде как защищала?
- Ну-ну… А хрен его знает, что у нее там в башке. Они Славику-то ничего не сделают, а вот кота у него в прошлый раз задрали. Он другого нашел, Эдика, ты его видел. Может котов она терпеть не может? Да еще бурундук этот явно ьбольной на голову. Сложно тут все. Ладно, давай ложись на диван, я их щас вытащу да в ящик посажу. И уж потом не выпущу. Ложись.
- А точно не выпустите?
- Да уж поверь - лишь бы их никто не позвал. Уж тогда - не обессудьте. Но ты-то не позовешь.

Он склонился над Николаем и быстро насадил ему на лицо какую-то хитрую блестящую раму. Несколько штырьков вылезли и больно ткнулись в глаза. Боль стала нарастать. Николай дернулся, но, оказалось, рама успела зафиксировать ему не только голову, но и конечности. Раздалось сначала еле слышное, потом уже громкое поскуливание.

- Ты потерпи немного - будет чуть-чуть больно, - Федор расхаживал по комнате, делая какие-то замеры и жужжа приборами, - а я пока слоновьи пробоины устраню. Твои глазки с собачками ведь тут такое уже насверлить успели - даже до тюленей добрались. Не знаю как тебя они не сожрали еще. Третьего поколения ведь тюленьчики эти, махонькие совсем… хе-хе… совсем махонькие. Сам раньше первых разрабатывал. Потом еще генератор подогнали типа сабвуфера, только он в других телах эгрегор в рулончик скатывает. Стены-то чуял - вибрировали как движок у автобуса? Вот то-то и оно. Это генератор и работал. Ну ладно, все, вставай.

Он снял с Николая раму, свернул ее и уложил в саквояж. Затем потряс пред его носом маленькой железной коробочкой. Оттуда раздалось сначала тихое рычание, потом повизгивание.

- Вот они, родимые-то, миленькие, - он энергично тряхнул коробкой и заорал грозно:
- Тихо бля, твари! - коробка замолчала.

Николай встал и, моргая, посмотрел на свет. Потом выглянул в окно. Дом Славика и его друзей был на месте, он уже набрал в легкие воздух и хотел заорать, но Федор его опередил - захлопнув окно, он приставил палец к губам и сказал:
- А ну-ка и ты - тихо пока. Порка нельзя - не раньше завтрашнего утра. Три дистанционки с тебя, кстати.
- Тетка завтра принесет, активируешь, потом заберу! - крикнул он уже из прихожей - а пока - спать. Спать! - Николай почувствовал ватность ног и прилег на диван.
- Ну все, до завтра, - хлопнула входная дверь.

Разбудила его тетя Катя, бодро ввалившись в утреннюю залитую солнцем комнату. Николай протер свои новые глаза и удивился чувству спокойствия и новизны. Было как-то… легко. Просто легко и спокойно.

- Ты, Коленька, давай вставай, я тебе дистанционки принесла. Посмотри пару фильмов с ними - одна за другой, одна за другой, а я пока покушать разогрею - вкуснятенки принесла, пирожки есть свежие!

Николай взял в руки три приборчика - обыкновенные универсальные ДУ, которые клепают и продают на радиорынке местные умельцы. Большие, со множеством кнопок. Для телевизоров любых марок.

Он зевнул, закурил сигарету и направил первый прибор на старенький "Филипс".

Первой в комнату бухнулась большая сороконожка. Николай вскочил и вжался в стену, но сороконожка, заверещав, проползла пару метров, оставляя за собой шипящую слизь, и рассыпалась на маленьких деток, которые тут же облепили Николая со всех сторон и стали его весело кусать. Кусая, они через минуту выросли раза в два, потом слизали с его рук кровь от своих укусов, подняли его, поставили в центр комнаты и начали водить вокруг него хороводы, напевая:

Маленькая елочка - это хорошо,
Свеженькой кровушкой Коля изошел!
Кровушку собаченькам не дадим никак,
Маленькому Коленьке гнилью, да в пятак!

Спев это, они забросали Николая ошметками вонючей черной жижи и, весело гикая, по очереди вылетели в окно. Самый последний, прежде чем вылететь, обернулся, сверкнул острыми зубками и со злостью сказал:

- Смотри же, ублюдок, еще два фильма тебе осталось, не то сгниешь и никакие Федоры не вылечат!

Очнувшись, Николай осмотрел себя - и удивился, не найдя ни укусов, ни слизи - ни на теле, ни на ковре. И взялся за вторую дистанционку…

Со скрежетом сначала просел, затем проломился потолок, - повалились на пол в облаках пыли куски бетона, и залохматились сверху оборванные арматурины. Больной рыжий безглазый тюлень первым делом приблизил к Николаю пухлые губы и поцеловал его в шею. Мерзко и противно завибрировало в горле - так бывает во сне, когда тебя кто-то вот-вот задушит. Николай схватился за горло обеими руками. Дрожь усилилась, и вдруг он оторвался от дивана и завис над ним в полуметре высоты.
Тюлень глубоко вздохнул и сказал:

- Это я тебе горловую чакру открыл. Теперь сможешь летать, но никогда в жизни не сможешь на лету высосать ни у кого кровь. Потому что третье чудо - из мяса. На, возьми.

И тюлень медленно исчез вверху; затянулся, словно нехотя, пролом в железобетоне. В руке он почувствовал третью дистанционку мясную - она пищала по мышиному всеми кнопками, была мягкой на ощупь, и из нее мягкими струйками сочилась яркая и резко пахнущая кровь. "Телячий цех", - машинально подумал Николай. Выскочила из ее середине выдающаяся длинная кнопка, мясная кнопка, и низкий жаждущий алчный голос, не терпя возражения, сказал спокойно и громко-протяжно долби-сурраундом по всей комнате: "Нажми!".

Николай протянул палец и нажал. И тут же упал обратно на диван.
Разбился вдребезги экран, и бурундучок Сеня стремительно выскочил на средину комнаты и перекувыркнулся через голову, потом сел и завыл по-собачьи - ясно и громко, обратив свой взор к потолку.
Вслед за ним, перевернув телевизор, тяжело вылез слоник Слава. Он поднял на Николая мокрые от слез глаза и, глядя на него с ненавистью, сказал:

Посмотри, что ты наделал, тварь! Да знаешь ли ты, что ты просто - продажная тварь! Какая же ты тварь и гнида! Посмотри, тварь, что ты наделал! - с этими словами он протянул из-за спины грязный рыжий комок. Застывшими желтыми глазами, уставившимися в разные стороны, смотрел на него кот Эдик. Струйка крови засохла в около рта. Николай понял, что кот больше никогда не будет умываться на башенке аккуратного домика и никогда ему не подмигнет.

- Но причем тут я?… Причем, Слава? Я же сделал все так, как ты сказал!
- Причем тут ты? А притом! Ты раздавил его своим потным тюленем, сынок! Ты же дал Федру их выпустить! И посмотри - что они сделали, когда сбежали у него из коробки! Это был мой любимый кот Эдик!
И не будет тебе сейчас пощады. Потому что будешь ты сейчас моим братом. Потому что.

Ловким движением хобота он поднял Николая на уровне своих глаз. Не переставая, выл бурундучок, вбежала в комнату озабоченная тетя Катя. После нескольких энергичных встрясок Николай, издавая рев от невыносимой боли, начал делиться надвое, немного позже каждый новый Николай с трудом, все также страшно крича, пролез Славе в каждый глаз; озабоченно стояла и смотрела на все тетя Катя:

- Коленька, а как же покушать? - сказала она наконец бешено пытавшим вылезти и лаявшим двум Николаям, у которых все более удлинялись морды и вырастали клыки, стала стекать по Славиной морде желтая собачья слюна.
Слоник быстрым и сильным движением затолкал их обратно себе в глаза.
Перед тем, как уходить, бурундучок быстро и деловито перегрыз тете Кате горло.

Назавтра все было как обычно. Только не было кота на башенке значительного трехэтажного дома. А дом был все также аккуратно подкрашен. И все также не замечали его ни игравшие во двор дети, ни сидевшие на скамейке бабушки.
А после десяти вечера вылезли из дома слоник Слава и бурундучек Сеня и поехали искать котенка.
На счастье.