Даня проснулся внезапно, с ним такое в последнее время случалось часто. Казалось бы за месяц плавания он привык уже к качке и другим мерным шумам наполняющим тело корабля и придающим ему сходство с живым существом кряхтящим и переворачивающимся с боку на бок на безбрежном ложе океана, но стоило в привычном шуме появиться постороннему звуку, как Даню мгновенно выбрасывало из сна в реальность как будто бы и не спал он бесчувственно, намаявшись за вахту. Даня некоторое время вслушивался, лежа недвижно и пытаясь уловить в среди храпа товарищей и поскрипывания переборок источник беспокойства, и вроде бы начал засыпать вновь, как услышал почти кошачьи шажки и увидел неправдоподобно тихо перемещающуюся в тесном пространстве кубрика шкафообразную фигуру. Юнга испуганно зажмурился. Боцман. Боцман был человеком на редкость жестоким, именно он отравлял Данино существование в качестве юнги на судне, да и не только Данино. Хоть Дане и доставались вечная драйка гальюнов, палубы и многочисленных медных деталей, то его хотя бы боцман не бил в полную силу. Зуботычины от которых голова звенела колоколом и летали вкруг неё цветные огни были, как понимал Даня, далеко не цветочксми, но и ягодками их назвать было трудно. Никак не сравнить как выплёвывал на отдраенную до блеска палубу сломаные зубы в студенисто-кровавой оболочке харкотины матрос Селезнёв или как выл в корабельном карцере баюкая перебитые руки хулиганистый весельчак Зудинцев.

Дане было страшно, но всё-таки любопытство пересилило и он, приоткрыв глаза, следил за боцманом. Боцман вёл себя странно, передвигался от гамака к гамаку и, наклоняясь над каждым, совершал какие-то манипуляции руками бормоча что-то спящим матросам. Даня живо представил себе что за слова слетали с губ боцмана, он вспомнил первые дни пребывания на судне, как инстинктивно горбились плечи под водопадом страшных слов слетавших с этих губ безостановочно и громогласно. В первый раз услышав сложноподчинённое морское ругательство Даня чуть было не сомлел, только первая в жизни оплеуха любезно поднесённая всё тем же боцманом вернула его к действительности. За воспоминаниями Даня потерял бдительность и, когда спохватился, боцман уже успел обойти весь кубрик и его громадная тень зависла над Даней. Юнга увидел только протягивающиеся к нему руки (мелькнуло в мыслях яркое солнце, Даня с ведром в руках и закрывающий поле зрения кулак, на суставах рыжие волоски, синие буквы, вспышка, треск...) и успел зажмуриться, замереть не дыша.

Заботливые руки поправляли на Дане одеяло, а густой бас гудел: " спишь. Намаялся, салажонок. Ну спи, спи. Терпи, морская служба такая, перемелется - мука будет, будешь ещё капитаном". Бас вздохнул и слышны стали удаляющиеся шаги. Даня не мог прийти в себя от изумления. "Так вот он какой, Николай Василич, вот же какая неожиданность... Он же просто для дела вид делает, а в душе-то он вон какой!", переполняли Даню смятенные мысли. И уже выкристаллизовывалась главная, побежать, догнать, расказать этому чудному человеку, что Даня всё знает, но не обижается, понимает, что для дела надо и заранее прощает все обиды, которые теперь казались совсем уж детскими и нелепыми. Даня вскочил и босиком побежал вслед за боцманом.

Стоял, лепетал, светился от счастья, смотрел на боцмана сияющими глазами, а тот улыбнулся недобро, взял Даню за горло и выбросил за борт. Успел только Даня пискнуть и подумать: "как же так?!", а потом ударился в полёте о борт головою и опускался далее уж спокойно, улыбаясь.

Другой день прошёл в заботах и поисках, к вечеру записал капитан в судовой журнал мутные слова: "такого-то дня в такое-то время в точке с координатами ... ... пропал юнга Д. Предпринятые поиски результатов не дали, в такое-то время принято решение продолжить следование. Юнгу Д. считать погибшим..." На мир опустилась ночь, спали в кубрике коллеги Дани, переживали они конечно, но ведь жизнь продолжается, всем на вахту, спать всем надо. Не спал только боцман, глубокой ночью всё ещё горел свет в его каюте, сидел боцман уже крепко пьяный, сжимал стакан в руке и бормотал себе под нос одни и те же слова: " эх-х-х-х, салажонок, салажонок. Добрый я, да как же добрый. Добрый оно так, да слабину нельзя показывать, слабину покажешь кто ж доброго-то да хорошего слушать станет... Бардак получится и никакой дисциплины, вот и вся доброта. Про боцманскую доброту никто знать не должен, в этом закон морской. Ну што ж ты не спал, салажонок...". Так говорил боцман и крупные слёзы катились по его щекам теряясь без следа в густой бороде. Потом упал пьяный боцман под стол и заснул, но хоть и был он не в состоянии контролировать службу всё равно не спали вахтенные - несли вахту как положено, дисциплина на судне пребывала на высшем, морском уровне.

2003.02.02. Леднёв Василий Николаевич (с).

Tweet