Накрапывал дождик. Наполеон стоял на бугорке, облокотясь на стремена своей боевой пегой кобылы по кличке Ситроен, и на изысканном французском материл своих генералов, полковников, лейтенантов и прочих фельдфебелей. Больше всего доставалось его личному адъютанту, из-за которого великому императору приходилось стоять по щиколотку в коровьем дерьме, даром что обзор поля военных действий был наипиздатейшим в округе.

Нет, Наполеону откровенно не нравилось ни это ёбаное фландрийское местечко, ни погода, ни как шёлковые трусы впивались в жопу с напором, которому могла бы позавидовать даже его хвалёная армия. И лягушки, которых съел Наполеон на обед, словно ожили в желудке и начали осторожно поквакивать и теребить сраными лапками. Пиздец как дискомфортно...

- Разрешите обратиться, Ваше Императорское Величество? – неожиданно раздался молодецкий голос из-за хвоста кобылы.

"Ёптвоюмать", - подумалось Наполеону, который от неожиданности выронил томик "Войны и Мира" прямо в чёрную жижу навоза под ногами. "Это просто пиздец. Хуя ли так орать на ухо?! Четвертую нахуй, этого тримудоёба Себастьяна!" Вслух же он произнёс:

- Вуаля. То бишь, валяй. Обращайся.

- Вам личное послание от её Светлости мадам Жозефины!

- Ну мерси. Чё там, к баталии-то готовы?

- Так точно! Разрешите в атаку?

"Да хоть в пизду", - ворчливо подумал Наполеон, брезгливо вытирая обложку любимой книги о парадный китель своего адъютанта.

Наполеона мучил насморк, и перспектива проторчать на свежем воздухе ещё несколько часов отнюдь не настраивала императора на воинственный лад. По привычке, Наполеон покусал ногти на правой руке и нервно сплюнул. Спохватившись, что на него в этот момент пялится вся его армия, - эх да что там армия!.. вся История, до и после, уставилась на его фигуру своим нехуеловящем оком, - Наполеон поспешно засунул пальцы с обгрызенными ногтями в петлицу своего походного плаща, и напустил на себя вид, полный скрытого величия и невротъебательского достоинства. Порыв ветра нового времени развернул треуголку на лысеющей голове Наполеона, и прижал его к потному крупу пегой кобылы, которая в нерешительности тихо фыркала и чуть громче попёрдывала. Ветер уносил оба звука в лагерь союзников.

- Ладно, давай.

- В АТАКУ!!! – Заорал обер-лейтенант генеральским адъютантам по всему периметру. Крик отозвался многотысячным эхо

- Бля, ПИСЬМО от Жозефинки давай, mon cher твою мать! – сквозь изрядно пожелтевшие зубы процедил Наполеон, вонзя горящий взор в малость прихуевшего от натуги лёгких офицера.

Грохот тысячи орудий, визг шрапнели и вой установок "Град" наполнили воздух тихой сельской местности, название которой ещё вчера не знали ни бельгийцы, ни голландцы, ни даже цыгане, табор которых каким-то хуем сейчас оказался в самом центре артобстрела. Пушечное ядро пролетело буквально в сантиметрах от треуголки великого корсиканца, и поднятый ударной волной хвост кобылы хлёстко въехал Наполеону по его величественной физиономии. Как и подобает императору, Наполеон сделал вид, что даже не поморщился.

В тот момент, когда Себастьян уже протягивал письмо с кривыми каракулями Жозефины, шальная пуля угодила ему в висок с тихим взвизгом. Офицер повалился как подрубленная берёзка в сбитое в пену копытами гавно. Письмо вылетело из его безжизненных пальцев и воткнулось уголком в мокрую землю - кусочек белого и чистого среди грязи и смерти. Наполеон, кряхтя и посапывая, нагнулся и ухватился за конверт со спизженной королевской печатью. Сломав печать и достав письмо из конверта, он принялся вполголоса читать.

"Mon amour!"- начиналось письмо, - "Я молю Бога, чтобы он избавил нас от этого чудовища и подарил нам обоим счастье встречи."

- Ни хуя себе поебень для начала... И какое это чудовище? Луи 16-ый, что ль или какой у него там номер. Ваще, как можно череду этих долбоебических уёбков называть династией? Спору нет, без пудры, помады, парика и колготок он сильно смахивает на уёбищную бесхвостую рептилию.. хотя с ними - пидар-пидаром. За чудовище сойдёт. Ладно, бля, что там дальше?

"Ты же ведь знаешь, что каждый день нашей разлуки для меня адская пытка. Мне трудно без тебя дышать, душа моя. Каждая ночь приносит мне неимоверные страдания –мне так не хватает твоих горячих объятий..."

- Ишь ты! – поёжился от холода Наполеон, и искренне попытался вспомнить, когда он в последний раз ложился в постель с Жозефиной без грелки с кипятком. Память беспомощно развела невидимыми руками. Факт оставался фактом – Наполеон часто болел насморком, сопливился, портил батистовые платочки пачками, и имел репутацию мерзляка каких поискать.

Наполеон продолжал сканировать взглядом содержание письма, тихо бубня себе что-то под нос. У него был заметный дефект речи. Он с детства страшно картавил, поэтому и съебался в своё время в Париж, не выдержав злобных насмешек земляков-корсиканцев. Всё-таки в континентальной Франции такая хуйня была практически у всех. И некоторые даже этим гордились. Особенно этот болван Вольтер. Поэт, поэт…минет-стихи-минет! Другое дело Лев Толстой, глыба мировой литературы. Наполеон увлёкся им со времен своих гастролей по западной России. И теперь всегда носил с собой томик "Войны и Мира". Томик, который он только что спас из скверны сельских экскрементов. На этом ёбаном холме.

Перед ним расстилалось поле грандиознейшей битвы. В бой неслась кавалерия. Сквозь грохот пушек доносились картавые крики французских солдат и радостный лай союзников. Наполеон был поглощён чтением. Письмо увлекало его всё больше и больше своей интригующей мистичностью. Ещё ни разу Жозефина не писала ему подобного, даже когда он съебался в далёкую Россию, подарив ей на прощание золотую дилду с императорским вензелем. Тогда их разлука длилась без малого год, и после долгожданной встречи первым вопросом Жозефины было "Ты привёз мне матрёшку Петра Первого?", а не "Подождёшь секунду, я хоть юбку приспущу?" Конечно, он всё равно ответил бы "Нахуй!", но всё-таки как-то…

"…я всё продумала. Когда вы вернётесь с победой, я спаю этого монстра вином с настойкой из крысиного помёта, и пока он будет спать беспробудным сном, ты войдёшь через потайную дверь в нашу спальню и избавишь мир от этого ненавистного богомерзкого деспота. Как же я его ненавижу! О, мой рыцарь, о мой Себастьян! Давай убежим в Мексику!!! Там всегда тепло и туда не нужна виза…" Наполеон начал неожиданно для себя самого грызть ногти на левой руке. Прямо сквозь перчатку. Скомкав листок бумаги в твёрдый ком, он понял, что Франция погибла. Жозефина была такой же блядью как и все француженки-аристократки. Но как она могла? Спутать?! Как?!! Да и важно ли это?.. Особенно теперь. Он выстрелил в ярости в неподвижное тело обер-лейтенанта Себастьяна Моро. Легче не стало. Наполеон перевёл ошеломлённый взгляд на сражение внизу. Австрийцы и англичане окружали остатки измождённой французской инфантерии. Рассредоточившихся кавалеристов нещадно добивали русские канониры из своих разнокалиберных пушек. Резервов и генералов его армии уже видно не было. Мысль о гибели Франции пролетела ещё раз, теперь гораздо ниже. На Корсику очень не хотелось, и ожившие было лягушки как-то поскучнели и утихомирились. Только шёлковые трусы беспощадно впивались в богатые гроздья геморроя великого полководца.

"Ёе подарок, кстати... Как же я раньше этого не заметил. Почему только сейчас, именно сейчас?" – оторванным от реальности взглядом Наполеон скользил по ряду быстро двигавшихся в его направлении всадников, которые с каждым мгновением напоминали больше и больше русских драгунов. Сзади сочувственно попёрдывала его любимая пегая кобыла. Пистолет сам лёг на прикрытый концом треуголки висок. Наполеон нажал на курок и… сухой треск над ухом напомнил ему, что единственный заряд, приготовленный для команды начала последней атаки, был так бестолково израсходован на труп его личного предателя-адъютанта, которого он в принципе-то и не винил… Ну разве что в том, что из всей Европы тот нашёл ему эту навозную кучу, с которой так пиздато видно как рушится Империя, как накрывается пиздой республика и идёт нахуй слава великой Франции… Которая всё равно уже погибла.

Наполеон встряхнулся, смачно сплюнул накатившую слизь (ёбаный насморк) в сторону неумолимо приближающихся драгун, и вскочил на свою любимую пегую кобылу со странным именем Ситроен. Выпустив концентрированный выхлоп, на мгновение внесший сумятицу в ряды почти добравшихся до верхушки холма драгун, и пустив хвост по ветру, кобыла взвилась на дыбы и сорвалась с места в галоп. Томик "Войны и Мира" вывалился из кармана плаща Наполеона и упал на грудь убитого обер-лейтенанта Себастьяна Моро. Ветер лихорадочно перелистал страницы книги с того момента, когда Болконский филосовски фтыкался в облака над Аустерлицем, поколебался на месте, где Наташа Ростова впервые давала жирному долбоёбу Пьеру Безухову, и решительно домотал страницы до форзаца, с которого благодушно усмехаясь в бороду таращился сам граф Толстой, большой любитель до детей…

Наполеон обивал гавно с сапог о бока верного Ситроена, который мчал его в Париж. Там в камере хранения на одном из вокзалов лежал новый паспорт и билет заграницу, куда-то на тёплый юг, кажется на остров Святой Елены. Той, которая наверно никому никогда не давала… Драгуны отстали. Союзники праздновали победу. Дождь стал накрапывать сильнее. Ватерлоо осталось позади.

P.S. Пардон за некоторые анахронизмы и литературные несоответствия. Это фикция, как и большая часть современной истории. Те, кому не по пизде коромыслом, идите-ка лучше нахуй или в библиотеку. Ебацца или учицца. Или учицца ебацца. Кому как.

FerroAndre.