Я пил коньяк, как воду и не отрываясь смотрел на Ирму, которая продолжала рассказ спокойным бесстрастным голосом, только досадливо скривившийся уголок губ, совсем как когда-то у Маши, выдавал творящееся у неё внутри.

— Пей, тварь, никаких гостей не будет, — Айварс ухватил меня за волосы на затылке и воткнул мне бутылку в рот, выбив несколько передних зубов и раскроив губы.

Я давилась тёплой водкой, кровью и осколками зубов, но он был очень сильным и заставил допить до конца.

— А теперь закуси вот этим, — он расстегнул штаны, достал член и стал запихивать мне в разбитый рот, — без зубов-то тебе удобней теперь.

Самым страшным была даже не боль и унижение, а то что его орган был... как бы и не его. Да, я делала это раньше несколько раз, мне нравилось доставлять ему удовольствие, но сейчас это был какой-то большой узловатый отросток, под которым болтались отвисшие как у племенного барана яйца. Из привычного были только светлые курчавые волосы в паху, а остальное как будто пришили от какого-то чудовища.

Я подчинилась, зажмурив глаза и надеясь, что после разрядки он придёт в себя или уснёт, дав возможность мне сбежать, понятно что ни о какой свадьбе речи уже и быть не могло.

С каждой минутой Айварс становился злее и злее, его рука буквально вырывала волосы с моего затылка, но его член лишь немного привстал и завершить начатое он никак не мог. В какой-то момент он остановился и в рот мне хлынула горячая струя вонючей мочи, пахнувшей алкоголем и гнилой рыбой. Я не выдержала и стошнила ему прямо в спущенные до коленей джинсы. Тут же на мою голову обрушились удары тяжёлых кулаков и я потеряла сознание.

Очнулась я уже в доме, на диване на каких-то грязных простынях. Голова кружилась и нестерпимо болела, во рту был омерзительный вкус крови, спиртного и тошноты, глаза затекли от побоев, на мне были одни трусики, а рядом валялась мокрая тряпка, которой по всей видимости Айварс оттирал меня от крови и рвоты. Сам он сидел за колченогим столом неподалёку, пил водку из мутного стакана и резал кухонным ножом вся те же яблочки-дички из запущенного сада возле дома.

— Айварс, — я едва могла говорить разбитым ртом, — у меня в сумке бутерброды и банки с салатами, как ты любишь. Поешь хоть нормально, что ты эту кислятину ешь? Живот же заболит.

— Гляди-ка, свинья какая заботливая проснулась. На вот, прими обезболивающее, — он плеснул водки в стакан и протянул мне его вместе с огрызком яблока, — попробуй мне только диван заблевать, скотина.

— Я выпью, только скажи мне, что случилось? В чём я провинилась перед тобой? Я люблю тебя, я всё делаю как ты скажешь, наши родители довольны, в спорте многое получается, на других парней даже не смотрю, мы молоды, впереди долгая и счастливая жизнь... Зачем ты так меня избил, я же маленькая девочка, мне очень больно. Ничего, скоро всё быстро заживёт, скажем, что я с дерева упала или ещё что-нибудь, никто не узнает, обещаю. — я выпила водку и облизала огрызок, — откусить не могла и боялась, что меня опять вырвет.

— Очень долго кочевряжилась, ситаратас, всё недотрогу из себя строила. Не могла сказать, что у тебя течка? Я вчерашних шлюх из кабака бы взял лучше, — испортила мне все праздники, гадина. Ну ничего, сейчас мы это поправим, да, сучка?

— Айварс, у меня дома ничего не было, наверно в машине растрясло, и я не была против, чтобы всё было как у мужа и жены, мы же вместе решили дождаться моего шестнадцатилетия, чтобы родители не волновались. Я хочу сделать тебе приятное, — давай я сделаю это руками, тебе же всегда нравилась эта ласка...

— Руками я и сам могу, — он налил мне ещё водки, — пей. За маму, за папу, за меня, — ты же всех нас сильно любишь, да?

Я кивнула и выпила, давясь, — конечно люблю!

Пока я пыталась продышаться, Айварс разделся и начал теребить свой отвратительный член. На этот раз дело пошло лучше и он начал снимать с меня трусики, присев на диван рядом.

— Фуу, какая мерзость, — Айварс влепил мне жестокую пощёчину и перевернул на живот, пристраиваясь со стороны спины. Я подумала, что он хочет кончить между ягодиц, мы и так делали несколько раз, но он начал с силой пихать свою корягу мне в зад, придавливая к дивану всей своей тяжестью.

Я закусила край простыни, сжав остатки зубов и пыталась перетерпеть жуткую боль. Он зажал мне рот рукой и надавил ещё сильнее. Я почувствовала, как у меня там разорвалось, когда он вошёл в меня полностью, и как горячая кровь потекла на промежность, не смогла сдержаться, укусила его за ладонь и, закричав от боли, выскользнула из-под него, когда он отпрянул от неожиданной помехи.

Всё, что было раньше оказалось безобидной детской игрой. Айварс посмотрел побелевшими от водки и злости глазами на свой член, испачканный кровью с этим... этим, ну ты понимаешь, и впал в неистовое безумство.

— Оле вайт, литс! Тебе и так тоже не нравится? Тогда посмотрим, как ты запоёшь сейчас! — Айварс хлебнул из горлышка и бросился в угол, где стояли несколько хоккейных клюшек, которые спортсмены часто забывали на катке и фигуристы при случае забирали трофеи домой.

Первым же ударом он разрубил мне и без того сломанную переносицу, чудом не выбив глаза, снова перевернул на живот и загнал мне рукоятку в анус, заталкивая её всё глубже и глубже, — Нравится? Лучше, чем мой мунн, сука?

Странно, но я почти не чувствовала боли, то ли сказывалось огромное для меня количество выпитого, то ли угасающее сознание смилостивилось надо мной, — только молила Господа, чтобы всё это кончилось поскорее, и мама с папой смогли это пережить, — в том, что он убивает меня, я уже не сомневалась.

Айварс выдернул клюшку, брезгливо посмотрел на рукоятку, бросил на пол и взял другую. Перевернув на спину, снял с меня трусы, раздвинул ноги и засунул черенок мне во влагалище, очень глубоко, разрывая там всё на своём и её пути. Я молчала, удивляясь, как во мне, такой маленькой девочке, ещё остаётся хоть какая-то жизнь, ведь я подплыла большой лужей крови, которую уже не впитывали ни простыни, ни обшивка дивана.

— Мало тебе? — выродок зверел и возбуждался ещё больше, — может быть так подмахивать начнёшь, — он перевернул клюшку и вогнал её в меня уже крюком вперёд, второй рукой яростно онанируя. Но кульминация всё не наступала и он схватил со стола нож, которым раньше резал яблоки.

— Убей меня скорее, пожалуйста, только перестань мучить, я так больше не могу...

— И не сомневайся даже, но придётся ещё немного потерпеть ради любви, — Айварс задрал вверх мою грудь, сделал большой глубокий разрез снизу и ввёл в него вздыбленный член, — тебе хорошо, милая? Сейчас будет ещё лучше, — он отстранился и через секунду вспорол мне пах от влагалища до пупка, перенаправив туда свои действия, которые на этот раз завершились успехом. Где-то, самым краешком сознания, я ощутила резь и жжение от спермы и мочи, новую порцию которой он выпустил внутрь меня.

— Вот теперь ты молодец! Мне ещё никогда и ни с кем не было так хорошо, можешь ведь, когда захочешь, спасибо тебе, родная, отдыхай теперь, — Айварс нежно поцеловал меня в изуродованный рот и медленно перерезал мне горло...

*прим.: Ситаратас — кусок дерьма, литс — сука или бл.. ь, оле вайт — заткнись, мунн — х. й. (перевод с эстонского).

* * *

Дядя Аким бросил мешок с глиной на мелководье, с минуту потоптал его ногами в воде, перевернул, рукой показал нам продолжать начатое,

а сам прошёл пару десятков метров выше по течению, достал из кармана пригоршню какой-то крупы, бросил в воду и стал высматривать добычу, как цапля или аист.

Выплясывая на мешках, мы с завистью наблюдали, как Аким выкидывает на берег крупных рыб, а Мамун относит их в лагерь.

— Чего ради мы здесь топчемся? — спросил Венька, очередной раз упав со скользкого мешка и отплёвываясь от мутной воды.

— Наверно лепить будем что-то по хозяйственной части, горшки, кувшины там всякие. Может скульптуру Гришке-ворону в музей, — мол, на память от благодарных москвичей. Где он, кстати?

— А шут его знает, может спать отправился на колокольню. Оно и к лучшему, — одним надзирателем меньше, — отношения друга с Гришкой-Гитлером так пока и не сложились, — хрен ему, а не скульптурную композицию, тоже мне, Третьяков какой нашёлся пернатый. Перетопчется, давай мешок ещё раз перевернём, а то браконьер однорукий что-то нас косится подозрительно.

Наши споры о примитивном искусстве внезапно прервал жахнувший неподалёку ружейный дуплет. Мы встрепенулись, но Акимыч успокоительно махнул рукой, — свои, мол. И точно, через несколько минут с косогора фафакнул ЛУАЗ, а чтобы слабослышащий рыболов-не спортсмен удостоверился в прибытии подкрепления, к нам подлетел Гришка и стал кружиться над головами.

Аким протянул ему на остроге последнюю подбитую рыбу,

передал мне острогу и потащил глину на стоянку, где дед Егор свежевал свежедобытого зайца, для удобства привязав его к ветке дуба за задние лапы. Так как среди читателей могут попасться веганы, нервные, гринписовцы или беременные (а то и отягощённые несколькими из этих пороков сразу), то изображение даю схематическое:

— Утиным дробом взял, семёрочкой, — Гитлер его с лёжки в кустах поднял и на меня выгнал, — Егорыч на пальцах показал Акиму номер дроби и на ворона. В другое время внучку на шапку бы пошёл, а сейчас он линять готовится, зато толстый какой, кило на шесть потянет, — держи шкуру, однополчанин, к забору снаружи прибьёшь для устрашения заячьего племени. Акимыч взял шкурку, рассмотрел и повесил на дерево сушится, укоризненно покачав головой.

— Чем он недоволен, зайца жалеет?

— Дробь он не признаёт, с мелкашкой на охоту ходит, даже шатуна зимой из неё добыл. Хорошо что я ему на 45 лет пятизарядный ТОЗ-17 подарил и у спортсменов его же медовуху на пять коробок сверхзвуковых патронов выменял, а то ещё вопрос, чья бы взяла, шлялся со своей восьмой, пока её перезарядишь, да одной рукой-то.

ТОЗ-17.

А зайцев что жалеть? Мы здесь не в городском зоопарке, тут спасу от них нет, хуже жуков колорадских, — и огород раскопают и деревья обгрызут плодовые, — село-то опустело. Добро хоть Мумон с Гитлером их гоняют, а то бы всё под ноль извели, черти ушастые.

Ребятки, сбегайте до посадок, шишек сосновых соберите, сколько в руках донесёте, потом из машины соль-перец достаньте и котелок с рыжиками. Сейчас подготовим всё, и утку бить пойдём. Бегом марш!

Исполнив порученное, мы получили несколько минут отдыха и с интересом смотрели, как деды подготавливают трофеи. Акимыч натёр тушку зайца перцем и солью, насадил на палку от остроги и напихал вовнутрь десяток шишек. — это чтобы запашок неприятный отбить, зверь-то дикий, бегал много, а так-то с царского стола испокон веков еда, — Егорыч выпотрошил рыбу, и засыпал рыжики в котелке крупной солью. Этот рецепт я хорошо знал, даром что ли с трёх лет на даче в Пахре с прабабушкой в лес ходил, — через час грибы будут готовы, а можно и через пять минут, если приспичит.

Выпив наскоро чая из китайского термоса (такой же, но с другими цветам мой деда брал с собой в дорогу на рейс, олды наверняка помнят неистребимый привкус большой пробки, что бы туда не заливали)

мы с Венькой стали натягивать штаны и сапоги, — идти до той излучины, где я рубил глину и видел напротив большое стадо крякающих и гвалтящих в прибрежных камышах уток было не так уж далеко, но нежные московские подошвы ног, и тучи комаров, которых с открыто стоянки сдували лёгкий ветерок, дымы костров и трубочной махры как бы недвусмысленно намекали.

— Отставить окукливание! Никуда идти не надо, цирк дедушки Дурова сегодня у нас гастролями! — деды взяли из машины свои стволы, пошурудили затворами и вместе с нами уселись на край косогора, наблюдая как Мумон переплывает реку с Гитлером на голове, — уже потом мы поняли, что он боялся спугнуть уток до времени.

Дальше было на удивление просто и эффективно, — пробравшись партизанами к затону, умные животные начали выгон дичи на номера, — Мумон с лаем скакал по камышам, а Гришка направлял взлетевших птиц на нас.

Трах-бабах, чпынь-чпынь-чпынь проговорили ружья и всё закончилось. Мы только смогли увидеть разницу между попаданием дроби, когда утка, виляя фюзеляжем, пытается по глиссаде мыльнуть в кусты-камыши, и пули, заставляющей уже мёртвую птицу кувыркнуться и шлёпнуться в воду недалеко от места преступления.

Вытащив к нашим ногам добычу, Гриша и Мумон отряхивались, брызгаясь водой со шкуры и перьев. Я подумал, что если им дать баночку с краской, то они...

* * *

Получив немыслимую по тем временам поддержку, мы стремительно стали набухать идеями и планами.

Ленка и Вовка накатывали новичков на вокал, и инструменталку, — их было две девчонки и парень, чудом уцелевший в Педе, белорусская

девушка из библиотечно-архивного, замечательно косившая под Анну Герман (вот я бы включился, но был женат на Ирме) и певиц-народниц, и бомж-гитарист высочайшего уровня из подземного перехода у метро «Новослободская», прибившийся ради проживания в общежитии.

Герц со своими подельниками отвечал за все электронно- технические приблуды и звук, беременную Воронцову мы деликатно использовали в качестве голоса попУли, — так она сама перевела Vox pópuli с какого-то на русский.

Формировать группу поддержки и бэк-вокала торжественно поручили мне. Не потому, что я умел петь и танцевать, — с этим у меня и сейчас как в Камбодже — и так никак, а хуже будет позже, а потому что у меня были старые хорошие спортивные связи в ЦСКА и пропуск-вездеход внештатного сотрудника АПН, выписанный мамой от франко-испанской редакции, чтобы я не донимал её просьбами сводить на выставки, презентации, пресс-конференции, спортивные состязания и прочие ништяковые мероприятия, хотя мой лингвистический арсенал немногим (кроме полуродного немецкого) превосходил Воробьянинский.

Вопреки устоявшемуся мнению, аэробика взошла в СССР года на три раньше Олимпиады-80, и именно спортсмены привезли сюда семена пипидастров и норок нараспашку.

Тут ж без легендарной Тони Бэзил (Антонии Базилотты) с её динамитным первочартерным во всём мире «Mickey» никак не обойтись.

В клипе Тони глубоко за сорок, но ещё совсем ничего так, хотя и на любителя.

Теперь вы понимаете с кого слизан до мелочей омерзительный образ Елены Воробей\ Либенбаум? Только ей до Тони, как до Луны раком. Эрзац-культура, биби её бобром.

Вооружившись формальным письмом от ректора, типа: давайте дружить коллективами и не бейте ногами подателя сей грамоты, и направился в Измайлово, в ГЦОЛИФК (Государственный центральный ордена Ленина институт физической культуры).

Сегодня просто брошу короткие хвосты групп того времени, ибо переписывать их полные биографии дело долгое и нудное.

В 1980-м криволапенькая, но симпатичная Сюзанна Хоффс,

маленькая (155 см) еврейская девочка собрала группу из кобылосестёр Патерсон и сбежавшей от лесбийсих оргий в Рунавейсах Микки Стил группу

И вот тут феномен, которому я объяснения и сейчас не могу найти: ни сисек-писек, жопка с кулачок (у Сюзанки), ни выдающегося вокала, а минимум дважды вершины чартов во всём мире. Сначала «Вечный огонь» (это про Элвиса, не подумайте хорошего)

Наверное всё дело в глазах Сюзанны, — как у тужащегося оленёнка Бэмби (ну вы понимаете аналогию с Ирмой). Так или иначе, но «Египтянин» бросил весь мир к их ногам:

Охх, что мы только с этой песней не творили, — простая забойная музыка и четырёхсложный доминирующий е-гип-тя-нин... Эльдорадо и Клондайк в одном флаконе. Я наверно пару сотен заказных каверов наваял на коленке. Например, у моего одногоршечника и соседа по дому, у папы, главного инженера-конструктора СССР по унитазам был полстолетний юбилей и мы выступали в его ВНИИ за еду (Дружба это святое. Почти.) Чего смеётесь-то? Предмет нужный в каждой семье. Они все мелкие и Семён Израилевич многожды использовал меня в качестве эргономической модели, чтобы любому советскому человеку было удобно и, не побоюсь этого слова, комфортно.

Ребята вплели в мелодию Хаву Нагилу и 7-40, а я втиснул в текст фамилию юбиляра При -жи-жец-кий. Нам аплодировали стоя и даже собрали более четырёх рублей мелочью, несмотря на израильско-палестинский конфликт.

Так как программы были предназначены и для того, чтобы уважаемая публика могла попрыгать (маркетинговый охват аудитории), то альбом The Go-Go’s пришёлся как нельзя в пору. Белинда Карлайл умела не только кокаин вёдрами для похудения курить и в Плейбое сниматься.

Барышни сходу влезли на музыкальный Олимп:

Девчонкам чистый рок вот прям всегда к лицу, имхо.

И напоследок в этой части, копался в сети и вот чего нарыл, в духе «Кабачка 13 стульев» — Шапиро знаю, а вот что там за ребята...