Деньги вышли. Остались гроши. Иван Петрович и Виктор Сергеич (оба за пятьдесят) лаконично распивали. Тихие пьяницы с антиалкогольных картинок СССР – расхристанные и осоловелые. Бутылка пустела, денег занять не у кого, работы нет.
– Я б загнал почку. – сказал Виктор, некогда ветеринар. – Большие деньги. Да кому нужен орган, набитый отнюдь не уральскими самоцветами…
Меланхолия о мочекаменной болезни еще не растаяла в воздухе, как Иван Петрович воскликнул:
– Браво, приятель! У тебя еще цел халат и стетоскоп?

– Я пас ставить старушкам благотворительные клизмы от КПРФ по сорок девять девяносто… – припомнил он дельце из серии «веселые тунеядцы в поисках червонца».
– Ты исполнишь роль врача при умирающем.
– Кто умирает?
– Я. Ты пойдешь на почту, отправишь телеграмму. Захвати бутылки. Я займусь уборкой. Должно быть бедно, но чисто.
За Уральским хребтом, где обитают очень бесхитростные люди, у меня есть племянник по брату и его мамаша, лакомая штучка в прошлом. Они непременно прибудут на похороны. Это гигиенически полезное и помпезное дело, у тамошних в большом почете…

Вадику позвонила мама и, всхлипывая за три тысячи километров, прочла телеграмму: – Дядя при смерти. Выезж. сроч.!
И завыла.
– Полно плакать. – холодно сказал сын. – Тридцать лет о дяде ни весточки. Отец, земля ему пухом, как о брате, был о нем неважного мнения. Мы даже не знали адрес, куда отбить телеграмму, что батя умер. Я вовсе дядю не видел. Но поехать придется, видимо…
– Видимо. – всхлипнула мать. – Ведь он твой биологический отец.

Кокос, сорвавшийся из кроны генеалогического дуба, медленно упал Вадика в кресло.
– Мама, – сказал он, собрав в совок самообладания горошины разбежавшихся мыслей, – Знаю вас, как женщину трезвую, без чувства юмора, потому сомневаться не приходится, но как это?!..
– А что? – без тени иронии, отвечала телефонная трубка. – Это жизнь, малыш. Одного любят, а под венец с другим. Один обрюхатил, другой растит. Нормально! Тем более, покойный папа, который не папа, не в курсе. И дядя, который папа, не в курсе. У женщин так бывает.
Так что поезжай, кинь горсть земли. Я не поеду. Видала я его в гробу. Запиши адрес, где и ты сможешь это сделать.
И Вадик поехал…

Спустя сколько-то суетных часов и один дремотный перелет, он надавил кнопку звонка. Открыл врач. Халат, стетоскоп, чепчик набекрень, равнодушный взгляд: «Чего надо?». Вадик представился.
Эскулап мгновенно преобразился.
– Вы вовремя! – зашипел он. Парень понял, – дядя жив, но уже прогревает паровоз, чтоб отвалить от перрона суетного бытия.
Назвать несчастного отцом, язык не поворачивался, но как не крути – отец. В большом волнении Вадик прошел к умирающему.
Черт, два приставившихся родителя на одного, это чересчур, подумал он, отворяя дверь в горестный чертог.

– Привет, мой мальчик! – приветствовал испускающий дух, и простер руки навстречу. Свершилось несколько скованное, но искренне рукопожатие.
– Как себя чувствуешь, дядя? – исключительно кстати спросил парень.
– С твоим появлением лучше. Родственная душа, чего еще желать в последний час? Теперь я могу уйти спокойно… – с видимым облегчением сказал умирающий.
– Я рад. То есть не спеши.
Дядя милостиво кивнул и спросил.
– Сколько лет не виделись, малыш? Десять?
– Да. Тридцать. Столько минуло с моего рождения.
– Время неумолимо. – отвечал дядя и повинился. – Каждый раз, едва я собирался наведаться с подарками, возникали обстоятельства… Как мама, жива?
– Жива, слава богу. Но прихворнула и не смогла быть, о чем сожалеет.
– Понимаю. Кому я нужен…

Иван Петрович отвернулся к стенке и вздохнул, как старая корова молочной специализации, чующая иссякшим выменем переквалификацию в мясную.
– Нужны, дядюшка. Я же приехал.
– Благодарю! Извини, угостить нечем. Я беден…
– Ерунда.
Вадик выудил из дорожной сумки магазинные пирожки с яблоками: – Кушайте на здоровье.
– Узнаю Машенькину руку. – всхлипнул Иван Петрович, впиваясь в пирожок. Вместе с «забытым» вкусом, внезапно нахлынуло раскаяние. Он заплакал.
– Простите ли меня? – слабо вопрошал с одра и слезы текли по небритым щекам. – Простите ли, что забыл вас? Братец Толя, Маша, ты Вадик. То невольно, верь мне мальчик. Простите… А-а!..
– Ну-ну, успокойтесь. – утешал парень. – Простили. Забудем. Берегите силы.
– А-а! – тонко завывал дядя, прикладываясь к пирожку раскаяния.
– Ну-ну, ну-ну… – повторял Вадик и прятал глаза полные благородной влагой. Добрая душа, он, несомненно, простил всё.
Высокие эмоции, секунды духа, подлинная человечность. Ах!..

Так же внезапно, дядя выдохся. Резко захлопнул рот, глаза и вытянулся в доску.
– Хочет вздремнуть. – верно истолковал пугающие манипуляции доктор, который находился тут же. – Но сперва я его выслушаю.
Поработав минуту стетоскопом, он недоуменно почесал под чепчиком и с большим удивлением произнес:
– Первый раз в моей практике!... Клянусь, вы ходячий эликсир жизни, молодой человек. Сублимат женьшеня и вытяжка мумиё на первоклассном спирту, корвалол в курточке. Сердце заметно улучшило работу. Поразительно…
Они оставили дядю отдыхать и прошли в бедную кухню.
Попутный осмотр жилища говорил, что безденежье здесь идет под руку с одиночеством. Но выпивка, что мило с её стороны, кажется, не подвизается.

Тяжело закурив, Вадик попросил врача рассказать, что да как.
– Еще позавчера, я не давал ему и трех дней. – начал доктор, и тут же продолжил. – Явились вы, и вот чудо. Изношенное сердце словно подменили. Редко, но такое бывает: эмоциональный всплеск, мобилизация, адреналин и все такое. Но, не обольщайтесь. Сколько-то протянет, но скорый конец неминуем.
– Сколько?
– Неделя. Максимум две. И то…
– Чем-то можно помочь?
– Увы. Ваш славный родственник вдрызг износил доброе сердце. Страдал за правду, утешал страждущих, был гоним. Оо, это благородный человек! Я горжусь, что мы приятели.

– Что же делать?
Врач развел руками: – Скрасить последние дни.
– Как?
– Ободряющее слово, улыбка, участие одним словом, даже рюмочка коньяку.
Вадик взглянул вопрошающе.
– Ему уже все можно... – с грустной улыбкой молвили из под чепчика.

Дядюшка порозовел. Комплекс поливитаминов коньяка, семги и колбасы возымел терапевтическое действие – он даже смог сесть в постели, а после пятой рюмки самостоятельно сходить до ветру.
– Мой мальчик, – сказал он прочувствованно. – Ты оживил своего нерадивого дядюшку. Позволь мне называть тебя сынок?
Вадик согласно потупил взор.
– Не нажил я капитала, вознаградить твое великодушие нечем. Квартира съемная. Если бы сердце было здорово, я бы вынул его и вручил тебе. Увы, оно годится лишь на корм кротам, червям и сороконожкам.
Но, твой дядюшка придумал кое-что!.. Доктор!

– Он завещает вам внутренности. – перевел заявление доктор. – Мотор сдох, но почки, печень, селезенка, как с завода. В масле. Масса желающих воткнуть такие запчасти себе. Трансплантация, смекаете? Сотня тысяч долларов засажена в вашем дядюшке.
– Слышать не хочу! – вскричал Вадик.
– Молчи, мальчишка! Решено! Органы отчекрыжат, деньги тебе. Это мой подарок, сынок. – голос Ивана Петровича дрогнул, он попросил со слезой. – Если хоть чуточку любишь своего дядю, не отвергай...
– Отказ убьет его. – воскликнул доктор.
– Отказ убьет меня...

– Его бы на недельку в загородный санаторий... – вздохнул доктор, пока дядя письменно завещал потроха. – Но это дорого. Впрочем, по знакомству, могу устроить вполовину дешевле. За наличку. Тридцать тысяч рэ хватит… Теперь, для вас это копейки…
– Разумеется… – явно страдая, отвечал Вадик. – Но, есть другое предложение.
Дядя погодил разбрасываться внутренностями, – рука замерла. Напрягся и доктор.
– Приятель держит санаторий у моря. Врачи, кипарисы, сухое вино за копейки. Он мне обязан, вам будет хорошо. А тридцать тысяч на карманные расходы я переведу туда. Вернусь домой и переведу. При себе такой суммы нет.
– Шестьдесят. – отрезал ветеринар. – Я не оставлю больного.
– Семьдесят. И вы благороднейший человек! – сказал Вадик. – Через час вернусь с билетами, пакуйтесь. А через три дня и сам наведаюсь в санаторий…

– Тыдык-тыдык, тыдык-тыдик. – многообещающе стучало круглое о длинное, посаженное на множество коротких и перпендикулярных.
Деньги, выданные племянником на прогон до цитадели белых простыней, зеленых кипарисов и красного вина, были кстати. Мошенники находились в самом благодушном настроении. Откупорили очередную бутылку.
– Да, немного жаль птенца. Но послужит ему наукой. Он слишком мягкотел для этой жизни! – как улитка без упаковки. – изрек дядя.
– Как недалекая медуза. – согласился ветеринар. – Мы дали птенчику славный урок.
– Полезный. – поправил Иван Петрович. – Заблуждение, что вокруг добрые люди, самое пагубное из всех. Пусть даже это родственники. И я тому яркий пример. – победоносно усмехнулся коуч от бога.
– Так что, пусть скажет спасибо. Перевод, что ждет нас на ривьере, сиречь гонорар за избавление от розового оптического прибора атавистического толка. Клянусь, без угрызений совести воспользуюсь этими денежками. Сцапаем бабки, и вон.
– Ты самый изощренный и справедливый тип, каких знаю. – в восхищении воздел рюмку ветеринар.

Неунывающих трансплантологов ждал не гонорар, но сиречь Вадик в халате с бейджиком «Главврач».
– Милости прошу в санаторий режимного типа. – приветствовал он охуевших приятелей в коварной западне.
–Здесь вы избавите несимпатичный алкоголизм от своего приятного общества. Родственные чувства побудили меня к этому. Папаша, позвольте иногда так вас называть?.. – обратился он к обескураженному Ивану Петровичу.
Такая фамильярность ни сулила ничего хорошего…