Революционная деятельность характерна тем, что ее участник постоянно пребы­вает в состоянии ужасного, граничащего с безумием стресса. Вообще, надо сказать, что нормальный человек, обыватель, никогда по доброй воле не станет заниматься антигосударственной деятельностью. Он может рефлексировать исключительно в отведенных для него рамках. В революцию, особенно на начальном ее этапе идут, как правило, ажиотированные, склонные к психопатиям личности, а то и вовсе клинические идиоты. Постоянно гарцуя, образно говоря, по лезвию, ножа, чтобы окончательно не растерять человеческое обличие,  революционер должен время от времени расслабляться. У каждого большевика из старой гвардии, были в этом во­просе свои пристрастия. Железный Феликс  с  Блюмкиным, Менжинским и Ягодой,  например, кололись морфием и пристрастили к нему все остальное ЧК. От этого  ве­домство отличалось особыми зверствами, преимущественно в периоды наркоти­че­ской ломки у его начальников. Анатолий Васильевич Луначарский, первый со­ветский нарком просвещения и по совместительству культуры, обожал насыпать в бокал шампанского жменьку кокаина.  Вся руководимая им советская культура, в период ее становления была угловато-буффонадной и стоит сказать, мало чего об­щего имела с культурой, как таковой.  Евреи, знаменитые пламенными оратор­скими выступлениями на митингах -  Троцкий, Зиновьев, Свердлов и некоторые другие, плотно сидели на эфедроне, именуемом в простонародье «мулькой». Для них была характерна проходящая чередой смена ярких, экспрессивных периодов революцион­ной деятельности, затяжными, глубокими депрессиями. Зиновьев, даже уверял то­варищей по партии, что эфедрон является превосходным лекарством от астмы, в чем с ним не соглашался нарком здра­воохранения Николай Семашко. Сам же Ни­колай Александрович, как и многие его коллеги по цеху, любил выпить водочки. Буденный с Ворошиловым, и подчиненное им военное крыло партии, так же склонялось к алкоголю. Однако сами они, водку считали за баловство. Им по­став­ляли из казачьих станиц низкокачественный, забористый самогон. Пили его орлы революции гранеными стаканами, предварительно подогрев и не закусывая. Отчего последний, дей­ствовал на них с родни абсенту. В таком состоянии красными маршалами, справедливости ради, надо сказать было выиграно немало революционных битв,  порублена уйма ку­лаков и экспроприировано крестьянского хлеба вовсе без счета. Сергей Мироно­вич Киров обожал нюхать бензин. В углу его обширного кабинета постоянно стояла полная канистра. Кстати, после  убийства «Мироныча», в 1934 году, канистру эту, следаки повесили на убийцу, террориста Николаева, дескать, последний, замочив вождя ленинград­ских коммунистов, собирался поджечь Смольный. Ленин же, глава государства, предпочитая оставаться в трезвом рассудке, просто курил. Но курил много. Всем прочим  предпочитал  папиросы «Сальве», ко­торые ему доставляли дипломатической  почтой  из Цюриха. Однако в условиях нестабильности на фронтах, посылки, бывало, запаздывали, и тогда Ильич досадовал и злился, оставаясь без курева. Наперстник его, нарком по делам национальностей Сталин, несколько раз пытался приучить патрона к курению трубки. Но трубка вождю  не пришлась по вкусу. Каждый раз он заходился приступами грудного кашля и, в конце концов, высказал усатому горцу, что это не его стезя. Пусть трубки смолят босяки, и диплома­тично добавил – Карл Радек, например. Время шло. Неимоверные психоэмо­циональные  нагрузки, перманентная физическая  усталость, хронический недосып и  злостное  курение, подрывали здо­ровье главного человека страны,  раздражал, так называемый в народе, «утренний хрипунец» - приступообразный кашель курильщика в первые часы после пробуж­дения. Но более всего Ильич опасался астмы. Память о житье-бытье бок о бок в шалаше, с астматиком Зиновьевым еще была свежа. Он знал не понаслышке, сколько хлопот и неудовольствия, мог доставлять астматик окружающим. Николай Александрович Семашко, первый нарком здравоохранения, будучи  неплохим вра­чом-интернис­том,  дотошно осмотрев Владимира Ильича, озабоченно покачивая головой, настоятельно рекомендовал последнему отказаться от курения. Вождь, будучи че­ловеком, крайне самолюбивым и целеустремленым, решил покончить с вредной привычкой раз и навсегда. И здесь, с этого момента, по воспоминаниям современ­ников, в окружении гиганта мысли случился форменный ад. Несколько раз за ночь он просыпался и шарил рукой по прикроватной тумбочке, куда обычно клал папиросы, без счета грыз карандаши, и чтобы отвлекаться, постоянно ковырял в носу. Стал раздражительным и невыдержан­ным. Не высыпался, орал на домашних и бросался чернильницами в ходоков, коих в голодный год перло к нему в кремль из деревень, без числа. Самочувствие главы государства оставляло желать лучшего и  ухудшалось. Ленин потерял в весе, лицо приобрело нездоровый землистый оттенок. Самого великого и человечного, надо было спасать. Вся партийная верхушка за глаза кляла кремлев­ского Гиппократа, но попробуй, скажи Ленину, что профессор берет свои слова об­ратно и на счет курения он погорячился, то может все выйти боком, и для них самих и для Семашко. Один звонок Феликсу, когда тот в ломках, и беды не миновать. Моло­дому государству необхо­дим был адекватный, уравновешенный лидер. Ситуацию спас искрометный, блистательный, всегда веселый и находчивый кавказский красавец Серго, нарком ТяжМаша. Он только что вернулся из поездки в Тифлис, где старые грузинские друзья большевики снабдили его чудодейственным, целебным снадобьем. Выгля­дело лекарство не презентабельно, однако эффектом обладало сногсшибательным. С виду оно напоминало перетертое в труху, вонючее сено, но забитое в папирос­ную гильзу, курилось хорошо, не вызывало кашля и до определенного момента просветляло мозги. Необходимо было заручиться согла­сием медицины. Вместе с Серго Орджоникидзе к Семашко делегировали Сталина. Уже тогда его начинали побаиваться. Именитый эскулап Николай Александрович, как было свойственно людям  его профессии, внимательно выслушал пришед­ших к нему товарищей и долго молчал, почесывая козлиную бородку. Как специа­лист, он не был сторонником лечения пациентов посредством курения чего-либо. Он не одобрял не подкожных, ни внутривенных впрыскиваний, предпочитая клистиры, но рекомендовать постановку клизмы вождю мирового пролетариата, из этических соображений не решался. Нарком здравоохранения, снимая с себя тем самым ответственность, дал добро. После этого, Ильич, чудесным образом пошел на поправку. Новое зелье пришлось ему по вкусу. Уже на следующий день, после очередного партийного пленума, как в более позднем анекдоте, Ленин, хлопнув подтяжками, погнал всех на первый коммунистический субботник, где с молодец­кой удалью таскал бревно. Стал более любезен с дамами, внимательно выслушивал ходоков и некоторым помогал. Позже устроил для детей елку в кремле, и собирался сам, нарядившись дедом морозом  водить хороводы. Однако дело до этого не дошло. Летом в Горках, по словам Михаила Зощенко, внимательно наблюдал за полетами пчел и начал собирать из сушеных растений гербарии. Мрачный иезуитский военный коммунизм поменял на веселый, бесшабашный НЭП. Правительственные курьеры, некогда доставлявшие ему папиросы из Цюриха, те­перь спешили на восток, в гостеприимный Тифлис. Жизнь заиграла. Молодая со­ветская республика вступила в свой новый, добрый и благодатный, к сожалению оказавшийся не долгим, период развития.

Остается гадать, какой бы была наша страна, проживи  ее основатель подольше. Вполне возможно, что наш теперешний лидер носил бы на голове дрэды, а слова государственного гимна были бы положены на музыку солнечного рэгги. Разуме­ется,  не случилось бы мракобесия колымских лагерей, голодоморов, переселения народов и прочих, печальных вех нашей истории. И стоит только догадываться, ка­кой бы вид имела ВДНХ, и в особенности академия сельскохозяйственных наук, перед входом в которую стояла исполинская статуя Трофима Лысенко и  Вавилова, застывших на века в братском поцелуе. А так, о том светлом периоде, могут напомнить лишь дошедшие до нас труды великого вождя – «Материализм и империокритицизм», «Лев Толстой как зеркало русской революции», «Государство и революция» и некоторые другие, которыми официальная пропаганда выносила наши не окрепшие мозги под закат великого СССР. И огромный, теперь уже, малопонятный монстр, под названием «Мировой институт марксизма-ленинизма», денно и ношно пытался доискаться до сути ленинских работ. А разгадка, как всегда бывает, лежала под боком. Всего то, надо было вспомнить о косячке умницы Серго.

Tweet