Кто из нас в детстве,  да и став взрослым, не мечтал найти клад и что-то близкое к нему? А я вот нашел.  Хотя вернее будет сказать, мы с приятелем моим Ленькой нашли.
Кто-то из трактористов жил на самой окраине села. Пообедав дома, он сел за рычаги своего стального коня.  Тот лязгнул своими гусеницами, взревел,  развернулся на месте и утарахтел по своим пахотно-земледельческим делам  за автотрассу Павлодар-Омск, где были поля, оставив после себя взрыхленную землю.
Уж кому из нас двоих первому  пришло в голову залезть в эту своеобразную воронку и начать в ней окапываться, не помню. Мы играли в войнушку, или, как еще у нас  говорили, в «тра-ба-ба»,  и это разрыхленное дэтэшкой углубление как нельзя лучше подошло для окопа. 

Ленька Скосырев  стал окапываться  деревянным прикладом своего «автомата» с самодельной жестяной трещоткой для имитации автоматных очередей. У меня ствол был поскромнее – всего лишь винтовка,  с прибитым двумя гвоздями  шпингалетом, изображающим затвор (при передергивании он лязгал  очень убедительно,  как настоящий, ну а выстрел я уже обозначала голосом: «Ба-бах! Падай, я попал!»). Приклад у винтовки, понятно, тоже имелся,  и я бросился помогать Леньке  окапываться. Вдвоем мы должны выдержать натиск «не наших», которые с боем  прорывались из центра к окраине деревни – надо полагать, чтобы оседлать стратегически важную автотрассу. 
Нас сюда в засаду послал командир Генка Шалимов, и нам очень удачно подвернулся этот тракторный раскоп. Мы углубили наш окоп уже сантиметров на двадцпать и наткнулись на остатки кирпичной кладки, хоте в сельце нашем, бывшем казачьем форпосте, основанном здесь, на севере Казахстана, донскими казаками в 18 веке в ряду других казачьих крепостей и застав по Иртышу, ни одного кирпичного здания не было.  Дома здесь, до советской власти,  строились зажиточными казаками из сосняка, завозимого по Иртышу с севера. А кто победнее – те лепили глинобитные или камышитовые хибары.
Из кирпича была только церковь. 

Мы про нее немного слышали – и что красивая она была, и что когда  мелодично звонила во все колокола, даже казахи с трудом удерживались, чтобы не перекреститься. Потом большевики поскидывали вниз сначала колокола, потом ободрали и изничтожили сияющий на солнце позолоченный  купол. Потом вообще сделали из церкви какие-то склады. И, в конце концов, перед самой войной разобрали ее по кирпичику, а кирпичи увезли в райцентр – там строилось что-то важное. Хотя как они умудрились отделить кирпичик от кирпичика – непонятно, ведь в дореволюционные времена, говорят, кладки делались на яичном белке, намертво. Но вот умудрились таки народные умельцы разобрать и такую кладку. И все что от церкви осталось – фундамент,  который с годами занесло песком и  завалило перегноем от выкидываемого за плетни дворов  навоза.
Когда окоп, учитывая отрытый фундамент.  стал скрывать нас,  если лежать в нем плашмя,  с головой, то Ленька решил сковырнуть  мешающий ему комфортно расположиться какой-то  бугорок. И приклад его автомата деревянно стукнулся обо что-то тоже  деревянное. Оказалось, что это угол какого-то ящичка, окованный заржавевшей жестяной лентой.
- Миха, - сдавленным голосом позвал меня Ленька. – Давай помогай! Я че-то нашел.
Уже догадываясь, что такое Ленька нашел, но еще не оглашая свою догадку вслух, мы дружно кинулись выковыривать этот ящичек из слежавшегося песка прямо у фундамента. Копалось  тяжело, мы уже начали выцарапывать  землю ногтями, обкапывая нашу находку. Где-то там гремела разноголосая война («Ба-бах! Тра-та-та!... Я тя убил!.. Не, это я тя убил, а я тока ранитый!.. Кто, ты ранитый? Да я тя гранатой разорвал, морда немецкая!..), а мы не обращая на нее внимания, азартно копались в своем убежище как какие-нибудь суслики.

И вот он, этот ящичек -  очень тяжелый, кстати, - вызволен нам из земляного плена на свет божий. И оказался потемневшим от времени  деревянным сундучком, размером примерно  сантиметров сорок на тридцать и такой же высоты, крест- накрест окованным ржавыми полосками тонкого, чуть потолще обычной жести, железа, местами еще сохранившего темно-синюю краску. Сундучок закрывался на полукруглую такую  крышечку, которая была заперта на  обычную клямку, накинутую на дужку, в проушину  которой был просунут маленький заржавленный замочек.  Ура, клад!
На крышке и по бокам сундучок имел металлически ручки, за которые мы и хотели выволочь его из нашего «окопа» наверх и быстренько утащить к кому-нибудь из нас двоих домой и там распотрошить клад.  Скорее всего, ко мне,  потому что я  жил ближе. Но, поднатужившись и пукнув, мы смогли лишь немного оторвать сундучок  от земли. Ну, сколько нам тогда было с Ленькой? Учились мы во втором классе, богатырским телосложением не отличались, как и практически все дети, рожденные в недалекие еще от военной голодной поры пятидесятые. Наверное, в сундучке этом было килограммов тридцать, не меньше. И нам двоим он оказался не под силу. Так что  ничего не оставалось, как попытаться вскрыть клад прямо на месте.

Замочек сбился прикладами  нашего «оружия» на удивление легко – дужка замка была изъедена ржавчиной. И когда мы благоговейно и в то же время с нетерпением откинули овальную крышку сундучка, то увидели там сначала перевязанные какими-то шнурками большие пачки разноцветных ассигнаций. Помню, что в одних были красные десятки, в  других синеватые пятерки, все с какими-то портретами в виньетках,  с двуглавыми орлами и с ятями в надписях, некоторые были подпорчены  и осыпались. Поверх пачек с бумажными деньгами лежали большие желтые карманные часы с желтой же цепочкой, небольшой крестик, тоже желтый. А под бумажными пачками - их было немного, может,  штук пять-шесть, тускло блестели  монеты – сначала слой крупных серебряных рублей с орлами и бородатым профилем императора, поменьше -  полтинники, потом совсем небольшие,  но тоже светленькие по 20, 15. 10 копеек.
А когда мы их разгребли, то под ними уже лежали темные медные и большие такие пятаки – таким в лоб засветишь, мало не покажется.  Датировались они все концом восьмисотых и началом девятисотых, вплоть до 1916 года. Кто же мог закопать этот сундучок? А кто это его знает! Может, сами церковнослужители или  кто-то из состоятельных казачков попросил попа припрятать в храме свои сбережения, пока смутные времена не пройдут. А потом и сам сгинул (прииртышские казаки, в том числе и наши,  приняли самое активное участие в антисоветском выступлении в 1918 году, были разбиты и подверглись репрессиями и гонениям). 
- А че это вы тут делаете, а? – как гром среди ясного неба, раздалось над нами знаменитое изречение, затем не иначе как от нас перекочевавшее в фильму. Блин, увлекшись рассматриванием содержимого отрытого нами сундучка, мы напрочь забыли, что война – штука серьезная, и не  стоит на месте. Сломив сопротивление «фрицев», наши погнали их из деревни, прямо на нашу засаду. И вот тут-то нас и застукали отступающие «фрицы». И на чистом русском завопили:
- Пацаны, а тут Ленька с Михой клад делят!

И все! В нашем окопе началась рукопашная. Причем мы с Ленькой пытались отбиться как от «фрицев», так и от скооперировашвихся с ними «наших», объединенных общей пагубной целью нечестной наживы.  Естественно, отбить свой клад мы не смогли. Даже своей законной четверти от его содержимого не получили. А остались только с тем, что успели рассовать по карманам.
Я вернулся домой в тот день с поцарапанным носом, с порванной майкой и сломанной винтовкой. Правда, в карманах моих штанов глухо дзинькали штуки три царских серебряных рублевика, с пяток полтинников и еще большая пригоршня мелкого серебра  и несколько огромных зеленоватых пятаков. Они-то и  положили начало моему многолетнему увлечению нумизматикой. А вот кому достались те золотые -  ну, а какие еще, если они аж горели на солнце, как начищенный самовар? – часы и крест,    я не знаю до сих пор. Ленька говорил, что не ему. Наверное, фашисты сперли…