По улице Одесской шёл приличного вида молодой человек в итальянских очках с кожаным чемоданом в одной руке и сигаретой в другой. Среди толпы послеполуденных отдыхающих этот мужчина отличался каким-то отрешённым пока ещё от отдыха видом. Так выглядели обычно руководители, как теперь говорят, среднего звена, у которых выпала счастливая карта и им, наконец-таки, досталась путёвка в Сочи. Простым смертным в 1980 году такие подарки выпадали не часто.
      Мама и я с братом, уже и не вспомню – почему? – приехали тогда в Сочи на неделю раньше отца. Вместо обещанных путёвок, нам с братом в силу советского долбоебизма, почему-то достались курсовки (это значит, что прАва на проживание в санатории у нас не было) и мы могли лишь находиться на территории санатория в любое время с 9 часов утра до 21 вечера. Всё дело в том, что санаторий не был детским… тогда мы были совсем детьми, я только-только стал школьником. Мать отказалась от путёвки и сменила её на месте на курсовку, чтоб жить с нами на квартире, куда двоих пацанов без родителей, само собой, никто не брал. Нас поселили в комнатёнку с отдельным входом на Одесской улице, где мы около недели проживали втроём в ожидании отца, у которого не получилось по каким-то обстоятельствам уехать вместе с нами к морю.

    Заметив мужчину в модных очках и цветной шёлковой рубашке, я долго разглядывал его, поражаясь, как он похож на моего отца. Пока я был весь в сомнениях, брат заорал, как пароход, во всё горло: «Папа!..» и побежал к нему со всех ног. На такой вопль вышла мать из комнаты, довольная заулыбалась, протянув к нему руки. Так начались мои самые счастливые две недели. Две недели, когда у меня была мама, был папа и брат – у меня была семья. Мы купались в море и ходили в «Фестивальный» на концерт Льва Лещенко, в Дендрарий, в стерео-кинотеатр, в парк «Ривьеру»… в общем, прожигали жизнь, как могли. Как было позволено партией её прожигать обычным людям.
    Через год, отец нашёл какую-то работу вдали от дома, он уезжал в командировки то в Ростов, то в Черкассы, то в Каменск-Шахтинский. Осенью, 1981 года, перед очередным его отъездом я расплакался, как девчонка, умоляя его остаться дома. Он расплакался тоже, но всё равно уехал. У родителей пошёл разлад: было это причиной его отъезда или следствием? – наверное, теперь это неважно. Мама пробовала реанимировать семейные отношения. Ещё через год мы поехали втроём, к нему, в Каменск, на перекладных, поздней осенью, в объявленные выходные по случаю смерти ГенСека. Меня оставила мама с братом отцу на попечение, видимо, с целью хоть как-то сохранить семью. Ничего из этой затеи не вышло: я вернулся домой, к матери с братом, а летом 1983-го года мама с отцом развелись официально.

      Прошло год-полтора, когда отец приезжал в наш городишко, мы с братом к нему втайне от матери бегали на свидание. Делать тайну из того, что происходило надобности особенной не было, но это придавало нам в собственных глазах большего веса и мы тащились от этого. Узнав о наших встречах, мама, конечно, огорчилась, но после злилась, отчего само собой ещё больше изводила себя переживаниями и, чего там греха таить, пустой злобой. Из-за этой самой пустой злобы брошенной женщины она постоянно выкидывала наши с братом подарки, которые мы получили от отца. А потом, после одного из таких приступов бессильного гнева, она, немного отдышавшись, сказала нам: «Сейчас у него другая женщина, от которой будут другие дети. Он проживёт с ними всю жизнь, а доживать приедет к вам…» К тому времени как-то так вышло, что факт скорого рождения у него детей от той, к кому он ушёл, стал совсем очевидным.
    Незаметно минуло ещё несколько лет, которые отсекались отцовскими подарками на Новый Год и день рождения и письмами один-два раза в месяц. На какое-то время он вообще пропал из моей жизни. Честно говоря, я не ждал его приезда на похороны матери и своими извинениями и оправданиями он как-то даже потерял немного очков в моих глазах. Через восемь лет он с такими же извинениями проигнорировал похороны моего брата – одного из своих сыновей. Незаметно мы стали просто знакомыми. За пять лет до этого меня комиссовали, я перестал ездить на войну и у него пропал формальный повод для беспокойства за меня. Жизненный опыт, помноженный на военный, развил много полезных инстинктов, которые очень пригодились в коммерции, куда я ударился после того, как зализал все военные раны. Дела пошли в гору: я пересел с «Волги», на «Форд», потом на «Гранд Чирик»… В общем, всё завертелось. Мы периодически встречались с отцом. После этих встреч всегда оставалось ощущение того, что если бы не моя инициатива, то никаких встреч не было бы. У него росли двое детишек, а жили мы за 4000 км друг от друга – видимо, в этом было всё дело. Он всегда просил денег, а я не отказывал…

      Мои сводные братья-сёстры быстро выросли, а я, преуспев в коммерции, сменил место работы и доверил управление там наёмникам. Понимая мои достижения на этом фронте и уважая их, эта молодёжь потянулась за мною в том же направлении. Через несколько лет, которые были насыщены у них оплеухами от меня и расширением жизненного опыта, они тоже добились неплохого подъёма в своём бизнесе (их бизнес, разумеется, был и моим тоже в той же области), вполне приемлемого для их региона.
      Пока региональный бизнес становился на крыло мои отношения с отцом стали совсем какие-то формальные. Форма этих отношений перестала иметь нейтральный вкус, она стала почти совсем мне неприятна и даже противна. Мне было не о чем говорить с человеком, к которому я, по самим собой же заведённым традициям, должен был приходить в гости в начале и в конце своего визита в тот город, где у меня появились дела. Однако, как мне казалось, я обязательно должен был прийти к нему в дом, где мы с ним почти молча выпивали, мною принесённую водку под закуску, купленную мною же. Потом у него случился инсульт и водка с закуской сменилась на торт с чаем, но эмоции от такого общения были ещё более негативными. Я искал предлог не приходить к нему, а он более активно искал встречи со мною. После инсульта он стал каким-то маленьким и слабым. Отец, плохо выговаривая слова, всё время жаловался на что-то и просил денег. Моего понимания он не находил ни в первом, ни во втором случае, т.к. жаловался на отношения со своей женой, а денег просил на подарки ей же, надеясь спасти агонизирующую семью. Аргументируя свой отказ в помощи, я издевательски усмехался и рассказывал ему, что не я выбрал для него эту женщину и из нашего дома никто его не выгонял к ней. «Какой ты злой стал…» - это была его реакция на мой монолог. Скорее я не злой стал, я стал реально воспринимать жизнь и начал называть вещи своими именами.

      Не лишённый объективного восприятия реальности, я посмотрел на себя критично и подумал о том, что я, вероятно, на самом деле, проявляю к отцу излишнюю жёсткость и чёрствость и попробовал изменить к нему отношение. Я ему звонил 1-2 раза в неделю, покупал подарки и не обходил своим вниманием. Бывало, даже проедал брату плешь тем, что укорял его за неумение вписать отца в его бурлящую коммерческую жизнь. По-моему мнению, заниматься отслеживанием отправления накладных клиентам в состоянии даже ребёнок – для начала остановились на этом. Когда мне вручали последний орден, я пригласил отца в Москву, на его вручение мне, к себе в гости. Я его встретил на вокзале и, памятуя о том, что он любит Корецкого и подобное чтиво, повёз его сразу в Дом Книги, на Калиниском. Там накупил ему целый пакет этого барахла в надежде, что хотя бы минимальная часть этого будет прочитано ещё в Москве, но не тут-то было… Все десять дней, что отец пробыл у меня в гостях, он всего лишь просидел у телевизора. На вокзале, когда я его провожал, отец почему-то расплакался и сказал «Спасибо тебе за всё… Можно я ещё приеду?..» И тут я вспомнил слова матери, адресованные мне и брату, которая почти четверть века назад говорила о том, что он попросится к вам доживать… Откуда она могла тогда это знать?

    Обняв отца, я молча вышел из вагона, мне вдруг всё стало понятно и я позвонил своему сводному брату. Я извинился перед ним за все свои обвинения в его адрес о неумении встроить отца в созидательный процесс. Всё дело в том, что нашему папе это просто не нужно стало. Смыслом его существования стало удовлетворение своих потребностей иногда даже в ущерб своему здоровью. Кто знает, может быть, он всегда был таким.
    Дай Бог, чтоб его здоровье от этого не сильно страдало и пусть он живёт с теми детьми, которых вырастил…

Tweet