В середине 90х общежития Корабелки, что на Новоизмайловском, были местом, прямо скажем, весьма специфическим.
«В шумном балагане любят собираться жулики-бандиты, воры всех мастей» - как пел чуть раньше Вили Токарев..
Чем-то этот куплет как раз и напоминал данные общаги.

Не все, разумеется, было так.
Безусловно, большинство проживающих были студентами, и аспирантами.
Однако колорита тут хватало: здесь проживали и «воркутинские» - специфический коллектив, многие члены которого совмещали свою «деятельность» с учебой, и, что совсем удивительно для тех времен, немалое их количество по окончанию учебы возвращалось к себе домой и работали по полученной (в ВУЗе) специальности; да и помимо них огромный комплекс населяло немало колоритных персонажей, имеющих к высшему образованию минимальное отношение.
 
Рубен был типичным представителем «вечного студента» тех времен.
Его семья была вынуждена съехать из знойного Баку в Воронеж, ради спасения жизни.
Неплохо учившийся в школе, Рубен поступил в Корабелку, отслужил в армии после первого курса, восстановился, и забил на учебу свой крупный армянский болт, пребывая в бесконечных академических отпусках.
Плотный родственный патронаж, «патыв тал», принятый у армян, по отношению к Рубену дал сбой: сам он  не особенно корешился с земляками, в основном  держась сам по себе, не избегая контактов с кавказцами (а всем известно, что чем дальше кавказский хребет, тем сплоченней выходцы из тех мест, не взирая на национальность), но и не ставя их тему во главу угла во взглядах на жизнь.
Небольшого роста, крепко сбитый, Рубен интересовался, пожалуй, разве что автомобилями, полными блондинками и тем, что давало доступ и к первому и ко второму – деньгами.

Анатолий, в свою очередь, родился где-то в Пестовском районе Вологодчины.
Отец помер по-пьянке, когда ему было лет шесть.
Не хватая звезд с неба, он отучился на механика-наладчика сельхозтехники и, в общем-то, планировал провести свою жизнь в родной деревне.
Однако же жизнь штука странная.
Жил бы он в городе, отмазался б от армии, как единственный кормилец, в одно касание.
А здесь никто и не спросил. Забрали за милую душу.
Причем довелось ему служить аж в первую чеченскую компанию.
К счастью Бог миловал – вернулся живым и здоровым. Чистые погоны – чистая совесть.
Тут военком его и смутил.
Дескать, после твоего техникума могешь ты, теперь, поступить в ВУЗ без экзаменов.
Даже и документы оформить помог.
Отучился Толик семестр, да и отчислили его за неуспеваемость. Однако домой ехать он не спешил, посмотрев на городскую жизнь.
 
А посмотреть в Питере тогда уже было на что. Город уже отмывался от совкового мышиного цвета, и дивные творения столицы Империи Российской смотрелись еще горделивей.
По проспектам и улицам шелестели шины первых шестисотых, гремела музыка в ресторанах, переливались огнями первый night-clabы, нарядные, как куколки юные девочки, пытались поменять свою молодость и роскошь форм на возможность красивой жизни.
Холеные сытые мужчины делали дела с брутальными бандитами, к обоюдным гешефтам.
Именно тогда образ бизнесмена начал оттеснять образ братка в представлениях о хорошей жизни.
В простых магазинах по-прежнему было пустынно, зато коммерческие ломились от всякого добра.
Тогда в одном магазине могла продаваться и икра, и вискарь, и аппаратура, и джинса, и гондоны с усами, только плати деньги.
Вот с деньгами только у большинства горожан было, прямо скажем, не густо.
Как всегда в переходный период, будь то НЭП или Великая Депрессия, все худшие проявления жизни становятся наиболее заметны.
И имущественные расслоения не исключение.

Сейчас у человека с десяткой грина месячного дохода практически нет точек пересечения с тем, кто имеет полтора косаря – customer service разводит их сторонами.
  И первые, и вторые живут в одном городе, но словно на разных планетах.
Наверно, это правильно. Да и народные волнения конца перестройки ушли в прошлое.
Сейчас толпа, идущая жечь Рублевку, не более, чем плод воспаленного сознания некоторых говнореволюционеров.

Тогда да же город тыкал носом обычных горожан в убогость их бытия.

Как познакомились Толик с Рубеном?
Да  хрен их знает.
Вроде бы подвыпивший Рубен подъебнул Толяна на общей кухне, а тот, не особо любивший «черных», заехал ему по голове банкой сайры, которую в тот момент открывал.
Однако парни стали корешится, объединенные пониманием своего положения в существующей пищевой цепочке и желанием это положение изменить.
Они прекрасно понимали, что для бизнеса возможностей у них нет.
Да и в каком-нито «коллективе» их не ждали: переизбыток бойцов-гоблинов наблюдался в городе в полной мере, да и их ТТХ на фоне стокилограммовых любителей «правильной жизни» выглядели весьма скромными.

  Парни решили жить «по здравому смыслу», а там, как пойдет.

Первой их удачей был один из многочисленных коммерческих магазинов, что, как поганые грибы вылезали на всех углах города.
  Планирование не было их коньком – когда они увидели на прилавке в легкой доступности по-распиздяйски выложенную (рукой достать) видеокамеру, то схема возникла «из пальца».

  На следующий же день, Рубен был внутри магазина, в сонное послеобеденное время.
Оглядевшись,  Рубен по-обезьяньи ловко перескочил прилавок. Схватил безумно дорогую по тем временам видеокамеру.
Так же легко перепрыгнул обратно и метнулся к выходу из коммерческого.
Охранник практически успел схватить его за рубашку на самом крыльце, но тут на его череп обрушился отрезок трубы, завернутый в газету – Толян, с виду обычный студент с налетом интеллекта на лице, был начеку.
Мгновенно убедившись, что туша охранника перегородила крыльцо, подельники метнулись дворами.
В тот же вечер камера, через знакомых армянских  барыг, ушла на Юг.
Дольщики взяли водки, блядей и хорошей анаши.
Зависли на блат-хате в районе Обводного.
В типичной питерской коммуналке, что была воспета еще в первом «Брате».
Толян спал сладким пьяным сном, а Рубен, хорошо раскумаренный, с удовольствием долбил в пышную задницу Катерину – молодую шестнадцатилетнюю продавщицу-поблядушку, когда входная дверь вылетела с петель.
Менты в то время особо не церемонились.
Так что на полу оказались все обитатели петербургских трущоб.
В этот раз удача была на  стороне компаньонов – искали не их (хотя материал по факту ограбления уже был отфиксирован), а колоритного гостя соседней комнаты со звучным погонялом «Гора», что решил досрочно прервать свое пребывание в колонии-поселении.
Так что в этот раз обошлось парой пиздюлин при укладке на пол (а хули, без пиздюлей, как без пряников), да фиксацией их данных.
Других претензий не было – так как документы у дольщиков были в порядке, а к недобитому косому да пустым бутылкам вперемешку с использованными гондонами на полу,  менты, на кураже от успеха, цепляться не стали.
  Деньги, взятые «на хапок», ушли быстро – парни справили себе по слаксам горчичного цвета, Толян взял у знакомых чуть битый (кто помнит этот термин тех времен) Рибок, Рубен же приобрел у арабов неновую, но зато несамопальную куртку.

Они так же жили-тусили в общаге, не особо выделяясь из разномастных обитателей тех мест, перебиваясь гоп-стопами в районе Выборгской – благо места там были глухие, да ориентировки по таким делам редко выходили за пределами райотделов.
Пытались щемить на Апрашке, но как-то беспонтово – у большинства барыг, приезжавших тариться, деньги были, но  была и крепкая крыша, так что  на прямой наезд не велись, с обычных же посетителей крику было больше, чем денег.
Единственной удачей была отжатая у какого-то мудаковатого псевдоинтеллигента в жилетке видавшая виды шаха.
  Он неудачно наступил Рубену на ногу, поцарапав тому ботинок, и дольшикам удалось его закошмарить и забрать тачку.
  Семитского вида прохиндей-нотариус  не чинясь, оформил доверенность, и они укатили на добытом пепелаце.
С машиной дела пошли чуть легче – компаньоны выбирали торговую зону где-нибудь на отшибе, и пытались запутать какого-нибудь продавца на известную в то время разводку с телефоном.
Порой тема выгорала, принося им двести-триста бачков, чаще нет – народ в ларьках уже был тертый, закаленный началом девяностых.
Жили они небогато, Рубен, не чинясь, бомбил на шахе. Толян, как бесправный, сидел дома, на хозяйстве.
Скопить деньжат не удавалось – срубленные бабки тут же шли на пропой, на прокур, да на редкие подарки двум отчисленным подружкам-мурманчанкам, с которыми и жили.
Жили небогато, вчетвером в одной комнате, всех радостей было потрахаться, поменяв партнершу между палками, да редкие выползки в какой-нибудь низкого пошиба кабак.

Время мчалось вперед, а их жизнь  по наклонной.
От грабежей они перешли к разбою.
Дольщики выбирали какой-нибудь отдельно стоящий ночной ларек в спальнике.
Подъезжали, паркуясь метрах в двухстах с невидимой стороны часа в три ночи.
Толян подпирал дверь с наружной стороны, и сливал на нее немного бензина из пластиковой, взятой с собой бутылки.
Затем Рубен стучал в окно, включал злого хача, предлагая выдать выручку или быть пожженным.
Это мероприятие было куда успешней, хотя поначалу ночникам удавалось отмазаться мелочью в кассе (крупняк тогда держали отдельно, на кармане).
Раз какой-то железнозубый мужик с исколотыми перстаками руками отказался выдать деньги, пойдя на принцип, и дольшики отскочили.
Все это время им удавалось не быть принятым ментами лишь по везенью, да и материал был в основном беззаячвочный.
Наконец-то стало получаться,  что-то отложить, и уже забрезжила надежда на осуществление мечты.
Мечта их была проста и примитивна, как собственно и сама  жизнь.
Взять в аренду, а лучше купить ларек в какой-нибудь торговой зоне, посадить своих баб продавщицами, и начать спокойно барыжить, нагнаивая лавэ на вторую точку.

Но мечте не суждено было сбыться.
В торговой зоне на пограничника Гарькавого оказался стационарный опорный пункт.
Толика приняли на отходе.
Рубен удалось отскочить через дворы.
Той же ночью он забрал из комнаты отложенные деньги и съехал.
Куда? К кому?  Никто не знает.
По слухам, он вроде открыл две мороженных телеги на площади трех вокзалов в Москве, а может,  и нет.
Другие говорили, что он вернулся в Воронеж, и открыл палатку.
Все это слухи.

Толика прессовали жестко, даже жестоко.

У таких как он, не было ни адвокатов, ни корешков на свободе, даже родственников, кто бы закинул передачку.
Потому все методы, пусть и не всегда одобренные законом, применялись к нему по-полной программе. Ну, так преступник – это же не смолянка, здесь не до церемоний.

Однако его спокойствие, даже какая-то самурайская отрешенность, удивила даже бывалых следаков.
  Кроме своих анкетных данных он не сказал ни слова.
Приговор был жесткий – десятка.
Для первой ходки за разбой обычным сроком было семь. Даже пять, при хорошем адвокате.
Обратно он не вернулся.

Все что осталось от него – воспоминания, да колышек на могиле где-то в Коми.

Шикарные машины, дорогие девки, кабаки, цепи, мобильники, хорошие памятники на престижных кладбищах – все это не о наших героях.
«Не мы такие, жизнь такая» - эта цитата из «Бумера» пожалуй,  лучшая для окончания рассказа.

Сейчас, когда я вижу добрых, умных, еще с печатью детства на  лицах студентов-первокурсников, то просто радуюсь за них.
Ребята будут учиться во время прекрасных возможностей для человека труда.
И впереди – полная радости студенческая жизнь.
Жизнь, как праздник.
Впереди общение, новые друзья, студенческие наивные романы, вечеринки, КВН, поездки за границу, первые успехи (ну и неудачи, конечно, тоже порой) в работе, потасовки в клубах (куда же без них), похмелье (без него никуда), понимание жизни, ее переосмысление,вера в успех, первая купленная на свои машина, хорошая квартира, карьера, красивая жена, дети, НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ.

Нынешние первокурсники – эта тот славный, новый средний класс, идущий на смену подавленным кризисом середнякам сегодняшнего дня.
Берегите себя, ребята.

А те двое.
Они тоже когда-то были студентами.

Всем удачи и счастья,
Гринго,
Бухарест-Санкт-Петербург,
2.09.09.

ПЫ.СЫ.

На следующей неделе (если Удаву понравиЦЦА) «Запах дождя и винила – рассказ о клубах, алкоголе и любви».

Tweet