А может навсегда ты друга потеряешь?
Ещё один звонок, и уезжаю я.
(с)

В детстве у неё были две чёрные косички и очки с толстыми линзами. Впрочем, я выглядела не лучше. Она жила на соседней улице, в большом сером доме с революционными матросами по фронтону. Я читала фантастику, она читала фантастику, а больше в классе никто ничего не читал. Говорили мы много и увлечённо, в основном я. Ещё я была влюблена в двоечника, а она меня осуждала.

Когда умерла мама, она была рядом больше всех. Хотя и до этого тоже. В последнюю мамину осень, когда её положили в больницу, я нашла в подъезде щенка, как оказалось – с чесоткой. Мы жили с ним на даче: я там ночевала, купала его утром и вечером, смазывала мазью, на первой электричке ехала в университет, потом в больницу и зайти домой покормить кошку. Своего пса отправила на карантин к отцу. А подруга приезжала ко мне на дачу в выходные, облачалась в зелёный дождевик, сиреневые резиновые сапоги 41-го размера и огромные розовые перчатки: химзащита. И помогала мне купать Цуцика. Цуцика я потом отдала на Кондратьевском рынке, не знаю, может быть, на беду, а может, ему повезло. Это меня мучает до сих пор, не люблю своего малодушия.

А после похорон мы с ней поехали в Москву. Просто собрались в один день и поехали, помню, я долго не могла купить билет на поезд. Понимала, что это касса, касса – это такое место, куда платят деньги, деньги, это такие бумажные штуки, они лежат у меня в кармане, а карман… Всю ночь до столицы проговорили, стоя в коридоре у дверей купе. Чтобы не мешать попутчикам. Помню собственную бледное отражение в окне, рядом её лицо. Со стороны мы смотрелись забавно – толстый и тонкий. Я говорила, что мне придётся стать другим человеком, чтобы как-то теперь жить.

В новой нищей и весёлой жизни у меня появилось много друзей, в основном, собутыльников. Сперва они ей не нравились, но потом все притёрлись.

Моя личная жизнь как всегда летела к чёрту, она недоумевала:
- Чего ты страдаешь? Есть куча других мужиков, которые к тебе гораздо лучше относятся.
Я смотрела на неё, как на сумасшедшую:
- Но мне-то нравится этот.

Её счастье образовалась немного позже, зато с зелёными глазами. Эдакая ипостась Элвиса на ранней стадии ожирения.

- Он такой хороший! Правда, немного наркоман, - вздыхала она.

Через полгода ему надоело, и начался ад. Ад. Мы приходили куда-нибудь в гости, она сидела в углу и молчала. Потом начинала рыдать, бегать в ночь, писать смс-ки и кричать, чтобы кто-нибудь что-нибудь сделал. Большинство крутило пальцем у виска, мужчины предлагали выебать. Я бегала следом, взывая к рассудку.

Она сказала мне:
- Я тебе вообще завидую. У тебя столько в жизни говна было, что ты выросла сильной женщиной.
Я охуела. Однажды мама не встретила её с поезда с сумками. Она села на платформе и плакала, пока кто-то не помог. Мне казалось, зависти достойна как раз она.

С её бывшим молодым человеком мы поехали однажды на залив. По берегу молотил дождь, над водой раскинулась радуга, он прыгал по мокрому песку и пел:
- Мы медузы, мы медузы, мы похожи на арбузы.

Ни шатко ни валко моя личная жизнь подтягивалась к четырёхлетнему рубежу. Милый по-прежнему жил с другой женщиной, я была влюблена, и иногда счастлива с другими мужчинами. Пришёл две тысячи какой-то ноябрь, день чьего-то рожденья отмечали на даче. Снег валил хлопьями, она вела себя хорошо и лепила перед крыльцом огромную бабу, прыгая вокруг в большом волосатом сером свитере до колен, извлечённом из бабушкиного шкафа. Милый тоже был хорош, ноги в сползших носках послушно торчали из-под общего со мной одеяла.
Уезжали на следующий день вечером, в электричке он предложил:
- А пойдёмте на дискотЭку?
В маленькой дыре посреди студенческого городка было шумно и пьяно и мне совершенно не понятно, но мы оставались до закрытия. Суровый дедушка-охранник попросил всех на выход, я надела пальто и зашла поссать, когда вышла наружу – все уже ждали. Кроме них двоих. Через большое окно дискотЭки я увидела как они целуются. Охранник пытался меня не пустить, запирая дверь на щеколду. Смешно. Я ухватила её за волосы, его ударила по лицу. Она верещала, я орала, он пытался удержать мои руки, но ей мне тоже досталось по голове, правда,  в полсилы. Какого-то ответа я пыталась от неё добиться, не то «зачем», не то «как», не то просто «что же ты, сука, делаешь». Прильнувшие к окну зрители потом рассказывали, что были восхищены.
Закончилось тем, что из клуба мы всё-таки вышли, её бывший парень – я забыла, что он тоже был там, - предлагал всем поехать к нему накуриться. Я шла, пряча руки в карманы пальто. В какой-то момент они скрылись, я дёрнулась было бежать. Потом позвонила ему на мобильный. Короткий бессмысленный разговор, в конце я спросила:
- Ты понимаешь, что ты сейчас делаешь?
Трезвый и спокойный голос ответил мне:
- Да.
- Давай вы сейчас оба вернётесь и мы спокойно поговорим. Я не буду драться.
- Нет.
Передо мной был гладкий-гладкий асфальт, а разговор был окончен. И всё остальное тоже, если и было что-то до этого, кончилось тогда. И всё, что было потом тоже.

Её бывший парень всё звал курить, но дома меня ждала сестра и гора немытой посуды. Я смотрела, как стекает под горячей водой с тарелок пузырчатый жир от чего-то в томате, и думала, что хочу крови. Мяса и крови, и осколков костей в кровавом месиве.
Через какое-то время я собрала в мешок всё её подарки: она училась на дизайнера и успела украсить мою жизнь кучей странных, типа ламп из проклеенной ваты или ангелов из папье-маше, собрала и отнесла ей в подъезд. Нажала знакомый код, поднялась на этаж и оставила мешок около двери. Довольно жалкое выступление.

Через месяц мы помирились.
Меня воспитывали в уважении к чувству дружбы. В некотором даже перед ней священном трепете. Вообще, к отношениям между людьми. Ещё лет семь после смерти бабушки мне звонила на день ангела её подруга, сама – 90-летняя старуха, пожелать всего самого лучшего. Помню её скрипучий, с еврейскими интонациям голом по телефону:
- Ничего в жизни нет дороже, чем друзья. Родители умирают, или не понимают тебя, мужчины уходят, детей ты не выбираешь. В конце жизни понимаешь, что по-настоящему с тобой всегда были только друзья.

Она пришла поздравлять меня с Новым годом. Я не могла отказаться от человека, который был мне в чём-то роднее сестры, бросить трубку или сказать – пошла на хуй, - когда она позвонила и сказала:
- Можно я приду поздравить тебя с Новым годом? И ещё давай поговорим.
Мы говорили обе, что так повзрослели, что всё осознали и клялись в вечной дружбе друг другу, и звучало всё это пошло.

Той зимой я была в Испании, первый раз. Закончила испанскую школу, училась на испанском отделении, работала  с испанцами всю жизнь, а первый раз поехала на последнем курсе. После Испании я помирилась и с ним. Что там было дальше полгода, я плохо помню. По большому счёту мне было уже всё равно, просто хотелось ебаться.  В мае мы съездили в Москву, возвращались Авророй: он спал у меня на плече, я читала Кибирова. На вокзале поцеловались на прощанье, каждый пошёл к себе домой. Я – с облегчением.

Летом расстались уже насовсем, он сказал:
- Ты слишком самостоятельная.
Хотя можно было ничего не говорить, или сказать любое другое.

Всю осень я честно грустила, пила, слушала надрывные песни из фильма «Фрида» и расширяла горизонты половой жизни. Потом меня опять несло в заграницы. По возвращении из Барселоны я ждала несколько дней, пока она мне позвонит.

Пару раз мы сходили по магазинам, она выбрала себе короткую юбку и новые духи. Вечером за чаем с пирогами она сказала:
- Мне надо с тобой поговорить.
- Ты с ним спишь.
- Я выхожу за него замуж!
- А-а.
Больше всего жалко было пирогов, которые она уже съела.
- А как же жена?
- Он от неё ушёл! Но я надеюсь, - ощущение присутствия на съёмочной площадке стало полным, - что это не помешает нам остаться друзьями.
Во мне тоже плавали пироги, и ещё бутылка вина, которую я выпила, пока готовила. Драться было глупо, а сказать – нечего. Чтобы поддержать драму на уровне, я накарябала карандашиком и попросила передать лично в руки записку в духе «Желаю счастья в личной жизни. Пух.»

После того, как она ушла, я порыдала на руках у другой приятельницы, удачно оказавшейся рядом. Купила водки, и остатки, забытые в коридоре, выкинуть не могла потом пару месяцев. Тошнило, если подойти ближе чем на метр.

В доме обнаружились забытые во время прошлой чистки дары: расписные майоликовые подсвечники в форме страусиных яиц, ароматическая лампа, шёлковый платочек, вязаный розами шарф, часы на телескопической ноге, прибавилась ещё радиоуправляемая машинка. За шестнадцать лет человек может прорасти в твою жизнь корнями так, что ты не сразу разберёшь, где что. Выкидывать было глупо, да и жалко – подсвечники действительно красивые.

Общие приятели какое-то время пытались устраивать очные ставки, не то из лучших побуждений, не то надеясь на цирк. Потом успокоились и отстали.

Дни и месяцы идут след в след друг за другом, иногда радостно, иногда больно, чаще никак. Я всем довольна, у меня всё хорошо и становится понемногу лучше. Я люблю разглядывать себя в отражении витрин, и не люблю читать старые креотивы. Собаки по-прежнему встречают со мной осень, кошка сопит, свернувшись на чистом белье в шкафу.

По ночам мне снятся люди, которых в моей жизни больше нет – умершие родственники, бывшие любовники, забытые друзья. Во сне обиды и смерть не имеют значения, мы смеёмся и счастливы,  и утром я просыпаюсь с улыбкой.

Только один сон я не люблю: во сне мы сидим с ней напротив друг друга, и я говорю:

- Нам не о чем говорить с тобой. Не о чем.

Tweet