Полный чукотский словарь состоит из семисот слов.
Четырнадцать из них обозначают снег в различных агрегатных состояниях.
Среднестатистический житель Чукотки знает до 350-400 слов родного языка, однако в повседневном общении легко обходится 150-200-ми.
Любые смысловые лакуны в разговорной речи заполняются универсальным, перенятым из русского словом-паразитом «однако», которое произносится как «оннако» - в силу некоторых особенностей северно-монголоидного речевого аппарата сочетание «-дн-» для чукчей труДНопроизносимо.
Речевые конструкции чукчей столь же труднопроизносимы для всех прочих этнических групп. Даже просто понять чукчу, говорящего на родном языке, способны немногие: канадские алеуты, дальневосточные айны, ныне почти вымершие ханты, манси и… и все.
Однако, волей насмешницы-Фортуны, единственным в мире знатоком и носителем полного чукотского словаря суждено было стать негру – уроженцу Гвинеи-Бисау Бодруму Криму, которого московские «братки» 90-х, каждый раз перед тем как побить, дразнили Борей Криминальным.
Судьбу Бодрума можно было бы назвать чередой взлетов и падений. Родившись вторым, младшим сыном довольно-таки знатного вождя, в детстве он знал лишь заботу и ласку своих двадцати с лишним мамок, а когда их племя совершало набеги – всегда победоносные – на соседей, получал из рук отца лакомые кусочки сердец самых жирных врагов племени.
Потом в их края пришла цивилизация, да не одна, а сразу две – восточная и западная. Отец выбрал коммунизм, за что получил автомобиль «Москвич-407» и пять очень приличных костюмов фабрики «Большевик». Четыре с половиной костюма скоро съели термиты: вождь по торжественным дням надевал лишь верхнюю половину синего костюма. Он любил этот пиджак за то, что на правом лацкане его была красивая железная звезда. А в петлице левого лацкана удобно было крепить костяной чехол для пениса…
Зато оба сына вождя, тем временем, успешно начали осваивать тонкости арифметики, великого и могучего языка, придворного протокола, а также иные науки – в школе при Дипкорпусе МГИМО в Москве.
Оба уже довольно уверенно находили на глобусе родную Гвинею-Бисау, когда Советский Союз в одночасье свернулся в трубочку. Школа закрылась. Братьев хотели было спешно депортировать на родину, но выяснилось, что сделать это нельзя: в Гвинее-Бисау расстановка сил тоже успела измениться. И вожди соседних племен, некогда избравшие служение звездно-полосатому тельцу, ныне единодушно доедали вождя-коммуниста – вместе со всеми сестричками Жоакима и Бодрума, с их двадцатью мамками, синим пиджаком, звездой Героя Соцтруда и чехлом для пениса. Ехать было некуда.
В последнем пароксизме дружбы народов братьям успели дать российское гражданство и выделить комнатенку в рассыпающейся общаге под Капотней. А затем утонченных, энглизированных, в одночасье ставших ненужными негритят ссыпали в обычную школу-районку, где и состоялось их знакомство с настоящими русскими. В кратком и жестком опыте родилось знание: драться с русскими можно, но – только вдвоем, и только включив на полную мощность генетически заложенную в африканца свирепость. Особо помогло откусывание пальцев – невдолге от братьев все же отстали.
Но – недолго длилось и это сиротское счастье… Жоаким, старше на пять лет, окончил школу и удачно пристроился стриптизером в ночной клуб. Вскоре он уже состоял любовником пожилой, близкой к власти дамы, стал дорожить внешностью, носить костюмы и, хотя и делился с младшим частичками благосостояния, в задрипанной капотненской общаге появлялся все реже.
Русская действительность 90-х вновь легла на плечи Бодрума всей тяжестью, и разделить эту ношу было не с кем. Единственным подспорьем были заработки на рынке, на подхвате у молодого рыжего коммерсанта Ромы Абрамовича. Тот оценил открывшиеся у Бо способности к иностранным языкам – и юный африканец ночами просиживал в коммерческой палатке, переводя на русский бесчисленные спецификации, инструкции пользователя, ярлыки и ТО. Однако, заработанного с трудом хватало на дорожающую каждый день еду. Что до вещей, надеяться оставалось тоже только на Рому: время от времени он дарил Бо какие-нибудь плохо проваренные джинсы, или куртку с рукавами разной от рождения длины.
Еще год, два такого межеумочного, с бессонными ночами и плетущимися в полузабытье днями, существования – и директриса районки, вызвав Бо к себе в кабинет, сообщила, что хотя и понимает его желание спать на уроках после непонятных ночных приключений, но – отнюдь не разделяет его. А следовательно, о девятом классе не стоит даже и мечтать.
Неделю спустя, точно сговорившись со школой (возможно, так оно и было), свеже-излупленного на крыльце общаги Бо пригласил к себе комендант. Брезгливо косясь на ссадины и распухшие губы, из которых еще сочилось,  без толку крутя в руках пачку безумно дорогого, ароматного, неуместного в здешних интерьерах «Данхилла-100» с золотым ободком, комендант заявил примерно следующее. Такая энергичная (раз хватает сил на драки) и ученая (восемь классов, как положено) обезьянка в современной России должна сама обеспечивать себя жильем. Ну, в смысле – вместо того, чтоб занимать рассчитанную на двоих комнату («вот брат у тебя – молодец, сам за ум взялся!»), в очередь на которую уже выстроились жаждущие знаний обезьянки из других братских африканских стран. И пусть уважаемого Бодрума не смущает (перебил комендант открывшего было рот парня), что все прочие комнаты давно уже занимают вполне себе взрослые таджики, узбеки, молдаване, а то и вовсе бочки с лакокрасочной продукцией – это совершенно не его обезьянье дело! По закону я мог бы тебя выставить в 72 часа. Я же, по-человечески, даю – месяц. Вопросы есть?
Напоследок и босс Рома, посерьезнев благодушным обычно лицом, уточнил: работать по ночам в коммерческой палатке и спать в ней, жить в ней – суть две принципиально разные вещи. Вторая из которых крайне не одобряется милицией. И уж к слову: у него, босса Ромы, давно вызрели иные, не связанные с палатками, «варёнками» и прочим диким рынком планы. Так что – момент назрел, скажем так, с обеих сторон… извиняй, Бодрый, но…
Для очистки совести Бо позвонил брату. Просвещенный Жоаким давно уже не вертел задницей в ночном клубе, но свою околовластную бабку не бросил – напротив, дожимал из нее последние соки, понуждал использовать старые связи, создавал некие ячейки, клубы, вступал в партии – словом, широко жил общественной жизнью, а собирался жить еще ширше. Где-то через полгода, по планам, у него должен был появиться персональный автомобиль. В принципе, он мог бы пригласить брата шофером, но…
С легким сердцем послав Жо в самый глубокий чехол для пениса, Бо повесил трубку телефона-автомата, вышел из будки и огляделся. Разгоралась зеленая зима – на дворе стояли первые дни мая. Дорога перед молодым и крепким, злым на весь мир африканцем оставалась одна – в ганмены. Благо, в те годы соответствующие вакансии в любой структуре освобождались регулярно.
Последующие десять лет можно и не описывать – они довольно типичны. Хотя, с учетом цвета кожи героя – можно и описать, но очень вкратце.
Долгая и унизительная борьба черного, как кирзач, негра с пистолетом – за право считаться полноценным русским гангстером (впоследствии частично отраженная в к/ф «Жмурки»). И, в отличие от к/ф – победа в этой борьбе.
Пришедшая в голову новому боссу Бо мысль о том, что пушечного мяса у него хоть отбавляй, в то время как истинно русский гангстер, внешне почти неотличимый от колумбийца, вдобавок безукоризненно владеющий тремя иностранными языками – товар, в сущности, штучный. Достойный сыграть в мафиозной иерархии особую, нетривиальную роль и функцию.
Первые командировки в Колумбию.
Первое использование задницы не по прямому назначению.
Первые нормальные деньги, первые житейские слабости, среди которых – неизбежно! – и свой собственный товар.
Зависимость, и, параллельно с ней – стремление к независимости, желание покинуть структуру и начать работать на себя.
Первая – она же последняя – попытка «кинуть» мафию на партию товара.
Погони, стрельба, схроны, тяжелый неизбежный выбор: принять ли смерть от рук бывших «своих»? Или – тюремный срок от легальной власти плюс, бонусом – жестокую ломку от матери природы? Сделанный выбор…
Тюрьма. Ломка. Непрекращающиеся драки с сокамерниками, теперь уже – за право использовать свою задницу только лишь богоданным образом.
Понимание – этому не будет конца. Это не школа. Здесь никто не прикроет спину, не постоит на атасе, пока ты спишь. Это не волчата – озверевшие волки, изнывающие от тоски и однообразия, которым охота развлечься, охота сладенького. Шоколадку… И – побег, спонтанный, непродуманный, обреченный – может быть, потому только и удавшийся.
Холод. Голод. Забытье. И так – по кругу, и все больше в этом круге забытья – такого желанного и такого недопустимого…
Тепло. Голоса. Лица. Люди. Странные, косоглазые, в шкурах – да какая разница, если они не хотят ему зла, если делают добро?! Теплое питье. И снова забытье – теперь спокойное и блаженное.
Новая жизнь. Странная жизнь – китовое мясо вместо еды, ягель вместо фруктов, шкуры вместо одежды, рыбалка вместо работы, жир нерпы – вместо мыла, шампуня, пены для бритья… да и душа тоже. И вместо любых лекарств – заодно. И для смазки лыж – он же.
Осознание того, что бывает температура -56С, что это – мгновенная смерть. И разглядывание изнанки чума – как единственное времяпрепровождение практически в любую погоду и время суток. И, как альтернатива подкрадывающемуся отупению – изучение нового чужого языка.
И, когда уже многое стал понимать, неплохо говорить сам – шум, гам, толпа гостей, за руки тянут и говорят, ради особого случая, по-русски:
- Пойдем, однако, друг! Хозяин наш приехал, давно не приезжал! Знакомиться хочет, говорит – что за черный человек тут поселился, однако?
Ушло сердце в пятки… нашли-таки! Выследили. Почти шепотом:
- Что за хозяин, должность у него какая? Как зовут?
- Губернатор наш, однако! Должность у него Абрамович, а зовут Романом Аркадьевичем. Хороший человек. Добрый!
- Рыжеватый такой, невысокий?
- Рыжеватый, однако. Высо-окий! Как скала. Высоко сидит. Как Солнце летом в небе высоко ходит – вот такой рыжеватый человек, а к нам прилетел, однако! Хозяин. Очень высокий, однако, из самой Москвы прилетел.
…С этого дня в жизни Бодрума началась светлая полоса. Опознание состоялось и прошло успешно, возвращение – принято радушно, таланты и умения Бо (возможно, те же самые, что некогда впечатлили и мафию, а может – и нет) были сочтены – посреди дикой и безграмотной тундры – востребованными, а прошлые грешки – по контрасту с масштабами той же тундры – признаны ничтожными и подлежащими забвению.
В дверь губернатора он вошел никем. А вышел персональным помощником, с новенькими документами на имя Бориса Христофоровича Гвинейцева, личным кабинетом и спутниковым интернетом. И даже – с правом нанять секретаршу из местного населения, с жалованьем согласно сетке тарифов.
Конечно, он предпочел бы помогать Боссу в другом регионе, с климатом потеплее. Но он знал, что никогда не заикнется об этом. В Анадыре ходили слухи, что Роман Аркадьевич дает любому своему помощнику право не справиться с любым из своих поручений, но – не более одного раза. Ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи было некому.
Так что, по-видимому, они были правдой.
                                      * * *
Борис Христофорович ткнул пальцем в селектор, и голосом чуть более заискивающим, чем следовало с секретаршей, попросило:
- Машенька, чайку твоего волшебного еще чашечку… сделаешь? Нет, один кусочек все ж положи. И начальникам отделов, не сочти за труд, напомни еще раз – в шестнадцать ноль-ноль ко мне. Да, мозговой штурм. И ты тоже, обязательно. Ну и что, что не начальник… подожди, однако, сделаем мы тебя начальницей – над всеми начальниками главной! Да. И чай не забудь!
Бывший Бо откинулся в кресле, похрустел суставами, тронул пальцами виски и сморщился. В последнее время его замучили мигрени.
От мигреней неплохо помогали Машкины чаи – собранные из дюжины целебных травок тундры, заваренные в особом медном чайнике – строго в тот момент, когда вода «бьет белым ключом». И сама Машка была поистине незаменимой сотрудницей. Дочь шамана и «забытой» здесь поварихи с русского китобоя, она была куда миловиднее и светлокожей, чем дочери коренных хозяев  этих мест. Она умела носить туфли на шпильке, принимать и отправлять факсы и пользоваться биде – таланты для Чукотки редчайшие. Она, особо не капризничая, утоляла приступы любовной страсти Бо, так и не заставившего себя пользоваться для этих целей якутками. Наконец, проработав некоторое время секретаршей в гормилиции, она пропустила через свои руки немало ориентировок по побегам заключенных – и, видимо, знала или догадывалась, откуда в их края свалился столь редкий тропический фрукт, как Борис Христофорович. Бо Машку обожал и слегка побаивался.
Машка объявилась в кабинете в 15-50. Пока Бо размешивал свой заповедный кусочек сахару (которого к этому чаю, вообще-то, не полагалось, но для шефа делалось исключение), секретарша умело и быстро сделала шефу массаж шеи и плеч, смазала бальзамом ноющие виски, поправила воротничок  сорочки и в несколько универсальных движения навела порядок на столе.
- Приглашать?
Бо глянул на часы – было 15:57. Отхлебнул чаю, вздохнул:
- Приглашай, хуле там…
В 16:00 «начальники отделов» уже сидели вокруг стола Бориса Христофоровича, завистливо принюхиваясь к пахучему чаю и помаргивая глазками. Несмотря на громкие звания, люди здесь подобрались простые, в чем-то даже простоватые, чтобы не сказать – простейшие.
Степанишна, начальница бухгалтерии, была похожа на всех главбухов на земле. Необъятная задница, незапоминающаяся внешность, цепкий и алчный взгляд… Незатейливая судьба хронической «мадам Брошкиной» некогда довела ее – в поисках личного счастья – аж до Чукотки, но особого счастья не подарила и здесь. Впрочем, Степанишна мылась мылом. Это, вкупе с совмещаемой должностью администратора местной гостиницы, делало ее легальной добычей редких, не страдающих завышенными требованиями к женскому полу командировочных – и, надо понимать, вполне устраивало и Степанишну. Оконченные же в дни молодости курсы бухучета стали залогом ее нынешнего высокого служебного положения.
Сухой как пень, столь же остроумный и жизнерадостный обрусевший татарин, «краснопогонник» в отставке Ринат Мухаметдинов некогда проходил действительную службу в этих краях. По выходе в отставку на Большую землю не вернулся, остался околачиваться здесь – не то от лени, не то по причине отсутствия идей касательно собственного жизнеобустройства. Бориса Христофоровича он, инстинктивно подозревая к сопричастности к своему былому «контингенту», недолюбливал. Бо платил ему взаимностью. Однако, профессиональная способность Мухаметдинова быстро и жестко добиваться требуемого от самых разных людей позволила ему продвинуться на должность начальника отдела кадров и задержаться в ней.
Третий и последний посетитель кабинета, Иван Медведев, был аборигеном и стопроцентным чукчей – впрочем, с врожденном талантом понимания любых механизмов и принципов их действия. В администрации он числился начальником транспортного цеха и прочей АХЧ, был запаслив, непринужден и всегда весел, за что всеми любим. Он же сейчас и открыл совещание:
- Чё звал, хозяин?
Благодарно кивнув Ивану, Бо обратился к собравшимся:
- Послезавтра прибывает Роман Аркадьевич. Всего на сутки, зато с гостем – своим личным другом, профессором из Оксфорда, мистером Джеймсом Уоллдриджем, ан-тро-по-ло-гом. Есть указание, что профессора надо встретить не просто хорошо, но ау-тен-тич-но…
Мудреные слова несколько одичавший Бо зачитал по бумажке. Степанишна и Ринат с умным видом кивнули, честный же Иван решил уточнить:
- Ау… куда, хозяин? Энто куда такое крошат-то?
- Аутентично – это не просто гостеприимно, это по… нашему, по-чукотски. По традициям. С элементами народного быта, - со второй попытки Бо произнес мудреное слово почти гладко, зато здорово запнулся на «наших». Деликатно не заметив этого, Медведев пустился в уточнения:
- А какие у нас, к корявому оленю, традиции, оннако?
- Давайте подумаем, что мы можем предложить дорогому гостю истинно чукотского? Для этого, собственно, я вас и созвал на мозговой штурм! – подытожил Бо, откидываясь в кресле и прихлебывая остывший чай.
Воцарившееся молчание на штурм было похоже мало – скорее, если судить по выражениям лиц, на безоговорочную капитуляцию… Выждав минут пять, Бо понял, что пробный камень придется бросать ему, и выпрямился.
- Ну вот, скажем, гостевые нарты – отремонтированы, нет?
Вопрос адресовался начальнику транспортного цеха. Тот тоже выпрямился и, раскатив от уха до уха беззащитную улыбку, отвечал:
- Которые собачьи – те не, вдребезги, нечего и починять. Зато оленьи, большие-та – готовешеньки, неделю назад еще обкатали. И олешки два хорошие, сытые, хоть сей день запрягай да в аэропорт гони…
- Уже неплохо, - кивнул Бо, - Мария, записывай… Однако, этого мало. Чукотка – олени – нарты… слишком уж очевидно. Банально. Шаблонно. Неярко… - блеснул терминами помощник губернатора. Последний из них, к удивлению собравшихся, вдруг вернул к жизни окончательно, казалось бы, впавшую в каталепсию Степанишну. И пробуждение вышло весьма бурным.
- Неярко?! Так расцветить можно! Подсветить! – радостно заворочалась в кресле бухгалтерша. – Олешков гирляндами украсим – чем не красота по-чукотски? Лампочки яркие, всех цветов, обвить ими олешков – то-то хорошо!
Идея, и впрямь недурная, посетила Степанишну не зря. Несколько лет назад, в честь переизбрания Абрамовича губернатором, на таком же мозговом штурме было решено украсить город иллюминацией «Да здравствует наш дорогой губернатор Роман Аркадьевич Абрамович!». Соответствующие гирлянды были заказаны на Материке, оплачены и доставлены, однако скромняга-губернатор подобное фанфаронство категорически запретил. Пришлось ограничиться надписью «Да здравствует Чукотка!», лишние же 30 метров гирлянды намертво зависли на городском балансе, периодически беспокоя рачительную Степанишну. И вот, казалось, выход найден. Но…
- Идея хороша, конечно. Но! Потребуется источник бесперебойного питания 12 вольт, достаточно компактный, чтоб в нартах не мешался. Не генератор же с собой переть? – резюмировал технически подкованный Бо.
- Зачем генератор? – радостно вмешался Медведев. – Аккумулятора, однако, хватит! Был у меня такой, не помню правда где лежит, но сегодня же найду!
- Великолепно! – обрадовался и Бо. – Мария, записывай… Оленьи нарты, да с иллюминацией – вполне аутентично, по сумеркам же гостя повезем… Значит, с этим решено. Остались мелочи – кто хлеб-соль вручит, и кто – цветы… кстати, Степанишна, вовремя ты про «красоту по-чукотски» ввернула. А скажи-ка мне ты, товарищ Мухаметдинов, как там наша «Краса Чукотки» - здесь еще, не улетела?
Конкурс «Краса Чукотки» прошел в Анадыре пару недель назад. Победительница его, даром что провела все 19 лет своей жизни в яранге, после соответствующих гигиенических и косметических процедур оказалась девушкой действительно привлекательной – не только по чукотским, но даже и по европейским меркам. Северно-монголоидные расы производят такие бутоны нечасто – и теперь красавицу, оснащенную к тому же красивым именем Мамлякат, ждало поистине блестящее будущее. Помимо короны с 57-ю настоящими якутскими бриллиантами, Мамлякат успела получить предложение руки и сердца от кого-то из состоятельных московских китайцев. Сейчас свежеиспеченная невеста застенчиво, но обнадежено паковала приданное – справедливо полагая, что, как бы ни была велика и тепла яранга московского жениха, пара лишних шкур оленей и песцов на ее полу и стенах лишними отнюдь не окажутся…
- Тут она, куда ж денется, - подал голос до этого молчавший кадровик. – Через неделю улетает только, раньше билетов не достать было…
- Вот и отлично, пускай напоследок Родине послужит, - резюмировал Бо. – Степанишна, приличные хлеб-соль у тебя в столовке, думаю, выпечь сумеют, сегодня же отдай приказ. Цветы… ну, в городской оранжерее что-нибудь подберем. Вручать… ну, Мамлякат пускай и вручит: сначала хлеб-соль, потом цветы. Или наоборот – как положено, товарищи, не в курсе?
- Дура она, Борис Христофорович, - решительно отсоветовал Мухаметдинов. – Обязательно перепутает. Или уронит что-нибудь одно, сраму не оберемся перед английским-то профессором. И губернатор по головке не погладит…
- Кому ж доверим тогда, Ринат? – подчеркнуто по-дружески спросил Бо. – Ты кадровик, тебе и решать – кто у нас честь губернии не уронит?
- Я думаю так, что Лушку научить можно, - пожал плечам кадровик.
Участники мозгового штурма переглянулись – и дружно ухмыльнулись – все, за исключением Степанишны, зато уж Бо просиял белозубой улыбкой за двоих, если не за троих…
- А что, не научим - так заставим! Уж это аутентично будет – аутентичней некуда, ты молодец, Ринат! Мария, записывай…
Лушка – крупная женская особь Императорского пингвина – появилась в Анадыре как плод культурного обмена полярников Арктики и Антарктики. Воспитанная людьми чуть ли не с яйца, Лушка была дружелюбна до неприличия и имела достоинство, временами переходящее в недостаток: неистребимое желание посвятить свою жизнь на пользу и благо рода человеческого. Легко поддаваясь дрессировке, пингвиниха проделывала штучки, недоступные порой и бывалым чукчам, а именно: зажигала зажигалки и прикуривала сигареты, открывала бутылки и наполняла стаканы, умела подавать и уносить нетяжелые предметы вроде газет и ложек, включала и выключала электричество, причем умела пользоваться как кнопками, так и вилкой с розеткой. Лушка даже умела завязывать галстук двойным «виндзорским» узлом -  единственная такая на Чукотке (кто ее этому обучил, так и осталось тайной). Пусть крылышки ее были и слабоваты, но мощные красные лапы и ухватистый клюв в сумме своей служили ей не хуже, чем какому-нибудь недотепе – его пятипалые людские руки. Кроме того, она никогда не гадила в помещениях, и жила на вольном выпасе.
Недостатком же Лушки было то, что все свои чудеса она проделывала круглосуточно, назойливо, безо всякого приказа – а значит, обычно не к месту и не ко времени… За это над птицей постоянно довлела угроза быть сданной в зоопарк. Но так же стабильно Лушку то там, то здесь брали на поруки – за еще одно тайное достоинство, обнаруженное любознательными людьми совершенно случайно. Как выяснилось, пингвиниха было крайне легко доступна и нетребовательна в любви, а ее клоака, рассчитанная на крупногабаритное яйцо, легко противостояла даже самому неистовому напору человеческой страсти. Лишенная самца-соплеменника, в ответ на любые ухаживания Лушка заманчиво и покорно ложилась на белое брюшко – и лежала так, колбаской, до самого окончания экзекуции…
Поначалу Лушка прижилась в автомастерских. Позже ее переманил (злословили, что – «усиленным пайком и большим черным х..ком») сам Борис Христофорович, и одно время пингвиниха безвылазно проживала в его кабинете на правах домашней любимицы. Идиллия длилась недолго: злые языки все чаще начали именовать Б.Х. Гвинейцева – Пингвинейцевым, и у личного помощника губернатора взыграла гордость. Место любимицы Лушки заняла секретарша Машка, а обманутая в лучших чувствах птица была выставлена обратно в автомастерские. Впрочем, судя по лоснящимся перьям, недостатка в корме и любви Лушка не испытывала. Заглянуть же в душу птицы желающих не нашлось – сама же Лушка хранила молчание…
- Так что, за сутки с букетом – беретесь обучить? – спросил Бо и, встретив утвердительный кивок Мухаметдинова, подытожил: - Мария, записывай… Самолет приземляется послезавтра в 16-00. Так чтоб к послезавтрашнему утру все, включая Лушку, были – как штык! Лично проверю!
                                      * * *
К утру и впрямь все были как штык.
Бо, по такому случаю лично взявший поводья в руки, лихо затормозил нарты прямо у окошка автомастерских. По случаю неслыханной жары, +1 С, оконце было распахнуто. Полозья нарт хлюпали в подтаявшем снегу. Но все же сопревший в полной чукотской экипировке, в роскошной шапке белого меха, взятой напрокат у шамана, чернокожий Бо несомненно смотрелся красавцем. Не хуже него выглядела и пара холеных, тщательно отмытых и расчесанных скребком, перевитых гирляндами разноцветных лампочек оленей, запряженных в нарты. Но главным украшением нарт, бесспорно, была красавица Мамлякат, утянутая в черно-бурую парку так туго, что не могла произнести ни слова («оно и к лучшему», заметил на это ведавший экипировкой бездушный Ринат). Впрочем, роль ее была бессловесной: заученно улыбаясь, Краса Чукотки сжимала в рукавицах поднос с хлебом-солью. Тарелку нужно было вручить заморскому гостю сразу у трапа самолета. А большего от красавицы и не требовалось.
- Медведев, мать твою! – рявкнул Бо в окошко. – Аккумулятор готов?
Иван выглянул, и его лунообразное лицо расплылось в улыбке.
- А как же, хозяин? Все готово со вчерашнего, вот, принимай…
И брякнул на подоконник аккумулятор, ради такого случая отмытый и даже раскрашенный в три национальных полоски – красную, белую и синюю. Заранее отдраенные клеммы блеснули медью на солнышке.
Бо глянул на эту красоту молча, так же молча перевел глаза на Ивана – и чем дольше длилось молчание, тем уже делалась Иванова улыбка. По понятным физиологическим свойствам Бо не умел краснеть, Иван же – бледнеть, но налившиеся кровью белки глаз личного помощника губернатора ясно дали понять начальнику АХЧ – им допущен какой-то серьезнейший промах…
- Медведев, твою мать… - прохрипел наконец Бо, - я как это включать буду?
- А в чем проблема-то, хозяин? – заикнулся было Иван. В ответ Бо, не переставая хрипеть, поднял с настила нарт бухту провода и запустил ее в физиономию автомеханика. Тот увернулся, и конец провода, размотавшись, брякнулся на пол мастерской. Он оканчивался стандартной вилкой. Прикрутить ее к клеммам аккумулятора не было никакой возможности.
- Ах, эта… розетка стандартная нужна, оннако? – встрепенулся догадливый Иван. – Так ща приделаем, есть у меня… момент…
- У нас десять минут!!! – заревел Бо.
- За пять управимся, хозяин! – заверил Иван, рысью удаляясь в недра мастерских. Перенервничавший Бо, грозно зыркнув на окончательно онемевшую Мамлякат, спрыгнул с нарт и направился к ближайшему сугробу – помочиться и перекурить.
Несколькими секундами спустя в дверь комнаты протиснулась сначала голова, а за ней и все грузное тело Лушки. Глянув по сторонам, птица оценила всю диспозицию: и нарты за окном, и замершую в них девушку, и вероломного Бо чуть поодаль, и главное – соблазнительно тянущийся в окно электропровод. Вряд ли (как судачили потом в администрации) птица признала, да еще со спины, бросившего ее богатого любовника. Еще менее вероятно, что в ее укрытой белым пухом груди вызрел план мести – птица, пусть трижды дрессированная, все же остается безмозглой птицей. Так что, скорее всего, Лушка просто углядела очередной удачный повод послужить человечеству. Зажав вилку провода в клюве, пингвиниха осмотрелась, обрадовано заковыляла к токарному станку, пригнувшись, пролезла под станину – и сунула вилку в свободное отверстие розетки 220 вольт…
Известно, что подмокший снег со льдом является хорошим проводником электричества. Про влажную и сальную оленью шерсть этого нельзя было сказать заранее – но догадаться было можно.
Первый олень, стоявший ближе к окну, погиб мгновенно: сначала он превратился в некое подобие шаровой молнии, а секундой позже – в огромных размеров чадящий факел, медленно осевший в лужу.
Второй олень, подстегнутый электричеством, предпринял попытку спастись. Однако, данной ему отсрочки хватил лишь на один безумный рывок – в воздух он взлетел уже горящим и мертвым. Но силы рывка хватило на то, чтобы нарты, развернувшись градусов на 60, с деревянным треском впечатались в кирпичную стену автомастерских.
Вслед за нартами, и тоже с треском – только костяным – ударилась в стену головой выброшенная рывком из нарт Краса Чукотки. Словно прилипнув к кирпичу на какую-то долю секунды, она медленно стекла вниз – и тут же сверху рухнул дымящийся второй олень. Бо, обернувшись на звук взрыва, увидел ровным счетом десять штук задранных к небу, коптящих и тлеющих, подергивающихся ног. По логике события, восемь из них должны были оканчиваться копытами, а две – вышитыми унтами Мамлякат, но за дымом и пламенем разобрать, кто есть who, возможным не представлялось.
                                      * * *
У трапа самолета гостей встречал обычный чукотский транспорт – мощный, полноприводной, на широких колесах – «дутиках», но в целом – стандартный фабричный джип. Губернатору, недоуменно нахмурившему брови, Бо заискивающе объяснил, что «аутентичная встреча состоится в городе».
Однако, в городе дела пошли и вовсе на пропасть.
Профессор Джеймс Уоллдридж, антрополог, первым протиснувшийся в узенькую дверь зала торжественных приемов, выдохнул классическое – не оксфордское, а скорее чикагское «WTF?!», сразу после чего зашелся в приступе безудержного кашля. Глазам же Романа Аркадьевича, вошедшего вторым, предстала следующая картина.
В центре зала, с видом задумчивым и отрешенным, склонив набок головку, стояла Лушка. Между телом и крылом у нее был всунут букет хризантем, для верности прихваченный скотчем. (Как выяснилось позднее, в суматохе крыло сломали). Тем же скотчем были укреплены на верхней части корпуса и соединены между собой обрывки гирлянды – по две, по три, редко по четыре лампочки – надо понимать, всё, что удалось спасти с горящих оленей.
Нижняя же часть корпуса птицы – и белое брюшко, но особенно густо черная спинка – были покрыты рифлеными отпечатками подошв, в которых даже начинающий криминалист без труда признал бы повседневную обувь Рината Мухаметдинова. Видимо, таким варварским способом конвоир-кадровик внушал злополучной пингвинихе необходимость стоять по стойке смирно вплоть да приезда гостей – невзирая на брезентовый ремень, на котором на шею птицы подвесили тяжеленный аккумулятор. Впрочем, аккумулятор почти не было видно – его скрывало блюдо с хлебом-солью, лишь слегка подпорченным сапогами и копытами участников торжественной встречи. Зато лампочки на Лушке сверкали вовсю – то отражаясь зловещим багровым отблеском в глазах обезумевшей птицы, то подсвечивая характерной зеленью и без того бескровное лицо лежащего в беспамятстве профессора…
                                      * * *
А в целом, все участники этих событий отделались, можно сказать, малой кровью и легким испугом.
Своему помощнику Бо Роман Аркадьевич, в порядке исключения, дал второй шанс на ошибку – возможно, потому, что очень давно, со времен своей гангстерско-рыночной молодости, не смеялся так безмятежно и от души.
Кадровик Мухаметденов, правда, был уволен по статье «жестокое обращение с животными». Но это не помешало ему занять вскоре освободившуюся вакансию начальника гормилиции – вернее, теперь уже горполиции. На штатную же единицу секретаря, некогда занимаемую Машкой, он принял Красу Чукотки – потерявшую московского жениха, половину зубов и дар речи, но все такую же симпатичную. Говорят, они неплохо сработались, и правопорядок в Анадыре нынче – в надежных руках.
Начальник АХЧ Иван Медведев починил разбитые нарты, получил за это от бухгалтерии премию в размере месячного оклада – и вскоре, ничтоже сумняшеся, вступил в законный брак со Степанишной.
Абрамович остался Абрамовичем – ему все как с гуся вода.
А изрядно ощипанную, но непобежденную Лушку увез с собой в Оксфорд достойнейший мистер Джеймс Уоллдридж, сердобольный антрополог. По слухам, изредка доходящим из Лондона на Чукотку, пингвиниха жива и здорова, а недавно даже снесла два крупных, оплодотворенных яйца.
Невольно напрашивающийся вопрос – есть ли в Оксфорде Императорские пингвины мужского пола – мы вынуждены оставить открытым. В конце концов, и Чукотка, и Британия – древние земли, полные тайн и легенд, многие из которых никогда не будут подтверждены научно. Мы же позволим себе лишь выразить полнейшую уверенность в том, что отношения сэра Уоллдриджа и Лушки не выходят за рамки тех, что только и могут связывать истинного британца – джентльмена в пробковом шлеме, покровителя животных – с птицей, взятой им под защиту и опеку.
И вовсе не являются тем, о чем только что подумали вы – мои милые, но излишне циничные читатели-падонки…

Tweet