Когда машина превращается в трехколесный велосипед, и сиротливо скребет передними колесами по гололеду на перекрестке, и ты молишься на ее  маломощный движок, и упрашиваешь с тоской в голосе: «Ну, давай, давай, милая, тащи, тащи!». Снег крупными хлопьями уже двенадцать часов кряду заваливает Иматру. На дороге набилась наледь. Машина юзит ее тащит то влево, то вправо, пробитое колесо, словно якорь держит ее. Начинаю раскачивать вперед-назад, и если назад машина еще как-то едет, то вперед ни в какую. Из машины стоящей за мной, через три пропущенных зеленых выскакивает финн. Какой нетерпеливый нынче финн пошел, пару лет назад еще минут двадцать б подождал, потом неторопливо бы вызвал аварийку, и все так же стоял на перекрестке, ожидая, когда уберут непредвиденное препятствие.

С раскачки трогаюсь, и ползу, ползу по Иматре, про себя молясь, чтоб единственный светофор на другом конце Иматры не загорелся красным. Там он как раз на горке, а это однозначный пиздец – с места в горку машина не потянет.

Что там за странный звук подумал я, и проснулся. Я дома. Как хорошо! События вчерашнего дня и во сне достали. Торопливо собираемся, еще раз прокручивая в уме билеты - деньги - паспорта - шмотки - мелочевка. До самолета еще три часа, но надо успеть привести себя и мысли в порядок и добраться до аэропорта.

Выходим на улицу, снегопад догнал нас и на город крупными хлопьями валит снег. Таксист опаздывает на десять минут. Диспетчер стандартно отмазывается, говорит что гололед. Я спокойно стою, чертыхаясь на тяжесть сумки. Летим на неделю, а шмоток с собою на год. Всегда поражает количество вещей, которое девушки умудряются взять с собой в путь. Хорошо не на себе носить, но все-таки  - едем на недельку. Огромная дорожная сумка забита под завязку, что в ней можно и нужно переть через три-девять земель – я не понимаю и не знаю. В моем арсенале пара штанов, легкая куртка, да три пары носков. Все остальное забито женскими вещами, вещицами, вещичками, штучками и штуковинками, побрякушками, косметикой и парфюмом.

Снег торопливо забивает, заляпывает стекла очков, и радужными разводами мельтешит по стеклу. Забивается под капюшон, и течет небольшими каплями по щекам. Миллион раз говорил, не буду стричься зимой – холодно! Нет - уговорила меня моя любимая. Снег тает на свежепостриженной лысине, и холодными капельками морозит кожу. Начинаю уже беситься и думать про худшее, снова звоню диспетчеру, стандартная фраза: «Ваша машина уже на подъезде». Ждем. Ветер горстями бросает снег в лицо, выдувает из-под куртки тепло.

У подворотни останавливается убитая, черная «Волга» мечта советского детства - немного дребезжащая старым железом, с тугими дверями, не открывающимся багажником и прочими прелестями русского автопрома. Водитель, неожиданно молодой, выскакивает и суетливо пытается открыть багажный отсек. Бьется несколько секунд и с надеждой смотрит, вдруг мы все-таки решим бросить сумку в салон. Но я давно знаком с вредными привычками машин марки «ГАЗ», сильно давлю и дергаю крышку багажника вверх, она поддается, угрожающе скрипя, и мы, закинув сумку, трогаемся.

В такси накурено и тепло, с тех пор как я бросил курить запах табака вызывает стойкое отвращение. Не понимаю, как я это курил лет двадцать? «Волга» с небольшими заносами вылетает на Московский проспект, а я все тороплю в уме водилу, хотя до самолета еще много времени.  А снег не унимается, как обычно у нас непогода случается внезапно, и зимой снега не бывает. Уже набиты три колеи на проспекте, сонные водители осторожно пробуют притормаживать – некоторые уже поменяли шиповку на летнюю резину, а теперь ловят свои тачки по гололеду.

В Пулково-2 тишина и спокойствие. В 6 утра мало кто вылетает, только сумасшедшие с тургруппами. После вчерашнего трехчасового стояния в Брусничном, паспортный контроль в Пулково кажется смешным и детским. Улыбаюсь девушке в форме, она ставит штамп, все - дальше дьютифришные магазины, обязательная текила и виски. В баре уже принимают к оплате и рубли, и евры, и доллары, и даже шведские кроны, а по сходной цене наверное и монгольские тугрики. Сижу, пью свой маленький двойной кофе.

Любимая закопалась среди стендов с косметикой, для женщин счастье порыться на полках с  дешевой косметикой, не оттого, что она дешевая  по качеству, а потому, что она без налогов. А за окном все так же метет пурга, и небо сыпет и сыпет белый и пушистый снег. Самолеты, тяжело разбегаясь по заснеженной полосе, исчезают за сероватой пеленой питерского неба, подмигивая проблескными огоньками – белым и красным. Устав скитаться по залу ожиданий, некоторые возвращаются в магазины и берут уже бутылочку, что называется для себя. Бутылку упаковывают в защитные пакеты. Но русский ум пытлив и  оригинален. Уже в углу, в тихую, соображают на троих дядьки с немного помятыми от недосыпа лицами. У одного примечательный нос - совсем как у Джузеппе из фильма про Буратино. Огромный и сизоватый, почти фиолетовый. Тонкие каппиляры проступили на огромном носу, и он стал похож на сливу, да что там на сливу - на баклажан. Оглядываются в поисках, не дай бог, каких ментов. Воровато отпивают из горла вискарик. Мужик с огромным носом звучно сморкается в платок, трубно, как слон. Два других шикают на него, машут руками: -Тише, всех попалишь. Не привлекай внимания.
-Да ладно, нет же ментов, да и прошли мы уже контроль.
- Контроль прошли, а ментов - нет.
- Нет ну мы ж  уже за границей или где, - удивляется носатый.
-Да мы за границей, еще с Алма-Аты. – Смеется низкий, черноволосый мужичек. Он один из них похож на казаха, немного.
- Нет, ну ты посмотри, как снег повалил, - отвлекается носатый и прилипает своим огромным шнобелем к стеклу. Стекло от дыхания носача становится мутным. Он ругаясь себе под нос протирает его рукавом и снова упершись лбом в стекло тоскливо смотрит на улицу. А снег бесится, кружит и крутит над Пулково.
-Как бы рейс не отложили,- усмехается третий, интеллигентного вида мужичок в сером костюме и серой мятой рубахе,- будем еще здесь сутки сидеть - вообще ебнимся. Уже с  шести утра бухаем, так и в запой недолго рухнуть.
-А, не баись Семеныч, - засмеялся казах, - погода хреновенькая, но летабельная.

Вот и объявили наш рейс. Казахи засуетились и понеслись к выходу на посадку. Через стекло тамбура я посмотрел на наш самолет. Он казался старым и пошарпаным. Потом, пристальней приглядевшись, я понял, что это снег и на крыльях и на хвосте и на фюзеляже. Приветливые стюардессы быстро, но не суетясь, рассаживали пассажиров. За нашими местами сидела знакомая троица, и уже радостно, шуршали пакетом из дьютика. «Казахи тоже находчивый народ, - подумал я, у каждого было по полулитровой бутылке в отдельном пакете.  И за спиной уже продолжалось, - Ну что, разливай.
-О смотри, сколько снега на крыльях, интересно закрылки подмерзли – блеснул знаниями сизоносый.
- Да погоди, сейчас рейс отменят с погодой, навеселишься,- буркнул «интеллигент».
Старая песня подумалось мне, и я отключил свое внимание от происходящего за спиной.

А за иллюминатором происходило интересное: сначала к самолету приехала машина со старой турбиной на станине и стала обдувать с самолета снег. Снег срывало сильнейшим воздушным потоком, от тепла выхлопа турбины он таял и капельки медленно ползли вверх по стеклу.
- Смотри, смотри, у них турбины с МиГа,- услышал я снова голоса казахов.
- Интересно, а против льда они тоже «Арктику» льют, как в Алма-Ате?
- Ой, да канечно, как у нас!- затрубил носатый,- Сам вспомни, там одни халявщики и алканавты сидят. Ну, или совсем казахи дикие по блату.
- А что сразу казахи? – почти подскочил третий, казахи то, казахи се.
-Ой, Марат, уймись уже. Ты ж армянин наполовину.
-Ну, наливай.


А за окном приехала машина с цистерной, и обливать самолет стали. Жидкость немного пенилась, на крыльях зашумели приводы и открылись закрылки.
-Точно, «Арктикой» поливают, - со знанием дела вещал казах.
-Да нет, «Арктика» не пенится,- возразил «интеллигент».
- Э, тару не задерживай.

Отсоединили кишку тамбура и закрыли двери. Стюардесса с каменным лицом под скучную фонограмму помахала руками, как говорится про случаи на всякий пожарный. Летчики гоняли двигатели на разных режимах, а вокруг самолета происходила непонятная суета. Подъезжали разные машины, бегали люди в форме и исчезали под самолетом. Я посмотрел на часы, уже по идее должны были взлететь.
- Слышь, а один двигатель не заводится,– снова услышал я.
- Ну да, сейчас, попарятся полчаса, потом всех позовут на выход.
- Нет, они его с толкача заведут, вон смотри уже машина едет.

Я посмотрел в окно, по ВПП построились и покатились стройными рядами снегоуборочные машины, очищая полосу от снега. Моя засуетилась, заволновалась. А казахи, с тем же пьяным энтузиазмом за спиной продолжали обсуждать «ужасы» гражданской авиации, от недобросовестных поливальщиков, до слонов ставящих левые детали.

Наконец-то самолет дернулся и почти с часовым опозданием, под извинения командира корабля, приготовился к взлету. Подпрыгивая на неровностях, и вздрагивая, ТУ-154 разбежался и прыгнул в небо. Моя вцепилась в мою руку, словно кошка. Я посмотрел в ее глаза. В них был какой-то животный страх. Самолет немного кидало от турбулентности, и с каждым нырком самолет в мою руку впивались ногти. Спасла мою руку стюардесса, которая, изобразив улыбку бультерьера, развозила пиво и аперитивы, а так же приторговывала  вискарем и кониной.

На подлете к Праге я посмотрел в иллюминатор и увидел изумрудную зелень полей, черепичные крыши городков и сел, вьющуюся Влтаву. В Чехии была весна. Казахи снова засуетились за спиной, видимо началась стадия идеализма и романтизма. Их тосты стали витиеватей, и в каждом тосте чуваки запинались, и теряли мысль, но, тем не менее, к приземлению, уже три литра вискаря были убраны в чистую.

Приземлились мы без происшествий, как-то мягко, в салоне даже как-то лениво захлопали пассажиры. До гостиницы, к чести чехов нас довезла отдельная легковая машина, а не скотовоз или микроавтобус. Чехи были приветливы и услужливы. В гостинице половина персонала была с Украины, а не «из», как нынче модно говорить.  За окном старинного особняка на «Бруснице» был виден Пражский град и какой-то дворец. За окном цвел жасмин, и по зеленой траве гордо вышагивали какие-то чешские птицы. Треволнения предыдущих суток выбили нас из колеи, местного времени было десять утра, и мы решили поспать. Через два часа мы снова вернулись в Питер. Вернее в питерскую погоду. Прагу замело и засыпало снегом. Третий раз за отпуск нас догонял снег.

Tweet