Смыслом и маслом сочится сочельник. Семь смешанных красок стали картиной слепого. Из половинки ореховой скорлупы глядит бедность и нелепо лепит скульптуру неведомой матери бездомный мальчик. Возле визжащей двери стоит почти труп в переднике и почти не слышит паники на почте. Почти почте.
Горстями черпается горькая манна, и спрос превышает смертность. Чтобы хоть как-то оправдать свою смерть многим приходится жить с пользой, а некоторым лишь суицид дает надежду на жизнь.
Неожиданно напала зима. Горят уши и контракты.
Ветка сирени в глазу влюбленного. С неба падают самолеты, отмечая места, где нужно копать клады. Папоротник – растение с коробочками. Со спичечками.
Много перца в заварном креме навлекли бурю на лысину. Морщины складываются в строчки и повествуют о себе, владельцы в недоумении. Недоумки они, вот и все.
Старику один раз в год кланяются небоскребы, а равнодушные подачки со стороны кисельных людей оскорбляют доблесть. Вакуум чужих мыслей. Упорный труд довел поэта до слез без смеха, циника до слез от смеха, а шлюху – до оргазма. Проктолог – неудавшийся шахтер.
Кесарю – кесарево, вору – чужое, глупому – разное.
Коктейль Молотова-Риббентропа победил в номинации за самое долгое действие. Сферы влияния раскатились в разные стороны и разбились об любовный треугольник. Бедняк подмигивает мрачному олигарху. Чем меньше, тем больше.
Физкультурник дал самое точное определение жизни. Контрастный душ. Вареное яйцо учит изменчивости. Материя относительна – ее несут и говорят, что пошить.
Величественный бедняк подает олигарху пример, трость и свой завтрак. Под напором брюха ширинка расширилась, зрачки сузились. Жаль, плащ вышел бы ничего.
Абзац.
Седовласый сердцеед посредственно сосредотачивается по средам. Сердобольный. Шарик, надутый как индюк прыгает в сжатой конечности юного ракообразного. И на хрен?
Серость заполонила планету и владеет индивидуальностями. Добро разжало кулаки и стало в очередь за гранатами. Над Парижем пролились слезы. Мать Тереза стала главной кандидатурой на причисление к лику святых.
Развязка медленно близится к началу. Расколовшиеся зубы завидуют сломанным ребрам. Лепет побитого мешка ничего не стоит по сравнению с тишиной умершей души. Чужие пищевые подразделения закидали страну тромбами и затаились в ожидании детонации.
Удивительно! Толпа подбрасывает своих идолов к небу, но они все равно возвращаются.
Все дерутся. Все. В дело идут отвертки, поступки, слова, водка, старики – одни и с семьями – прочие мелочи, вроде тех же копеек. Опять же: одиночными или же консолидированными в бумажные партии.
Непрерывный звон монет, звуки любви, крики перекупщиков и лай собак, которые бродят. Над этим неистовым великолепием царит звон стекла и трамвайные ударные. Одинокая помешанная скрипка, всхлипывая и истерича, добавляет симфоническому безумию три капли спокойствия. Ядом лести и мести на заднем плане сочится сотрудник начальника, желающий подсидеть его. Подсиживает. Подсаживают. Чистая победа.
От музыки болят песни. Суетливым грохотом отдаются шаги толпы идущей не смотря ни на что в одном направлении. Среди них затерян герой. Одинокая пылинка среди хаотического неизвестночеговорота амбиций и тенденций, растерянная смелость среди океана чужой самоуверенности, он стремится. Его рывку вторит мир. Планета сотрясается от страстей на поверхности, грешников пускают заново жить свои жизни.
Толкотня. Локти в печень, водка в печень, цирроз… Подошва туфлей скользит по разлитой желчи. Длинные ногти подходят для разрывания ноздрей, краска для волос не щадит слизистую, вечер томный, темный и какой-то талый, ей-богу. Все дерутся.
Герой добирается до станции, алча пересадки. Здесь много ждущих, больше, чем тут. Некоторые играют в карты. Только где же его место? Среди толпы, почти тут же. Соседей пока мало. Ничего, дело времени. Хотя, какое времени до этого дело?
Герой натужно ревет, поднимает тяжелый монолит – могильная плита. Заходит внутрь. Плита с тихим смехом опускается на свое место.

Tweet