Я скакал на лихом деревянном коне, с головй борсука и огнедышашим анусом вдоль попстанции метро "Эскимо болтийская", в моей новой жизни было два отличия от предыдущей, первое состояло в том, что я стал полубогом, а второе ознаменовало то, что в момент оргазма я отдавал нацистский солют сумрачной тени фюрера. На мне были кислотного цвета трусы адидас, поверх их одеты красные колготки в крупную сетку и коровьедетская шляпа на голове. В мою свежеомытую голову продолжали хуячить куски красного дождя, вызвав сначала судорогу мизинца, который затергался в такт дергоющегося всегда указательного пальца, а после синдром чихания, который был назван мною синдромом лишь потому, что состоял из трех одинаковых по свойствам и звукам чихам, которые происходили через равные промежутки времени, намекая мне на теории вероятности. Каждый такой чих, заканчивался на уй, создавая брутальную, армейскую симфонию апчх и уй, блять, апчхуй, блять, апчуй. После третьего чиха из ноздрей стали высыпаться гладкие шарики кокаина, падая они сливались с падающими снежинками снега, непонятно откуда взявшегося, впрочем это была голлюцинация и зацикливаться на этом я не стал. Инфернальные бабушки, в шраутах постядерного переиода, жующие пустым ртом и с трудом контролирующие свое передвижение оставались позади меня. Некоторых я убивал, некоторых нет, смысла от их жизни я не видел, так, как его не было или не было того чем видеть, какая разница? На гопстанции "Александра Нарвско-Боярского" мой конь устроил перекур, перекурив примой и съев кошку, которая на проверку оказалась больной собакой, ожидая конца трапезы Анекра я допивал кружку нефти с молоком и читал на стене стишок, Мир напрасных улыбок. Мир незрячих богов. Мир где каждый зачем то, Ими клясться готов. На который я сразу придумал стишок-хуишок, к слову я был мостак придумывать отстишья с хуем до колена на мирные стишки, Мир напрасных поебок. Мир прогнивших хуев. Мир где каждый сосать их, Ради цели готов. Смертные, к слову, отличались от полубогов тем, что не могли понять добро, воспринимая добро через линзу внутреннего всепостоянного и ничтопоглащающего онанизма и нескончаемого, передающегося из поколения в поколение, миньета культуре, которая в свою очередь не вынемая свой собственный хуй из своего рта пыталась отсасать еще у кого нибудь, а то и у себя дважды. Добро с огромным хуем и стальными кулаками. Вот, что понимать надо. Стало холодать, я так и не понял, почему боги дали нам инвиз и сей инвентарь, но не профиксили теплоощущения, полубог с гриппом это уже смешно, равно, как хуй знает что. Пока сытый Анекра перешел на достойный голоп я придумал еще отстишье, Мир зубастых залуп. Мир грустных хуев. Мир где глаз в темноте, Ловить сперму готов. Стишок напомнил нечто из сочинений Фета, который помимо того, что был Фётом, хуячил стихотворения, как из пулемета. Я пришел к тебе со смертью, Рассказать, что сердце встало, Что оно холодной кровью, Мои вены напоняло. Вроде что-то типа этого. Эх, не спалили бы мудаки из свиты волондА здание массолита, я бы сейчас з/п получал большую, как истинный творец фальклёра русского, так его в перед, так! Впрочем мысли мои приняли поворот к делу явно не относящийся и на потстанции "Блошинный двор" я спрыгнул с коня, успешно ебнулся с выше упомянутого, огляделся по сторонам и заметил Наймана, сквозь которого проходили краткосрочные и редко долгосрочные люди. Я улыбнулся, благо моя зубная паста колд гей тотал позволяла мне не комплексовать по поводу улыбки, и весело замахал рукой Найману, который с свою очередь заметив меня подмигнул мне и зашагал в мою сторону. Пока он шел, я решил обдумать классификации существ в этом мире. Имелись у нас краткосрочные, краткие - это были простые людишки, звери, которые родились ради шутки, нам на радость, жизнь которых не играла никакой роли, бабушки в том чилсе, но в основном подростки, знал я одну бабушку, так вообще была безсрочной, Канта читала всё время, правда вслух и по-немецки, затрудняя понимание работ Иммануила. Есть долгосрочные - это рыбки покрупнее, Адольф, Ульянов, Шеварнадзе и другие такие, их много, бывают писатели, поэты, Фёт кстати был таковым, музыканты, вобщем те, кто делает веселее жизнь. И совсем отдельные личности, коей и я являюсь по нашей безсрочной фене безсроными называются. Это те, кто все шутки и веселье долгосрочных слушает, впитывает, нас не так много, десять, может пятнадцать, почти все русские, лично я знал только ожного безсрочного негра - Порке, но мы его отправили на этническую родину, ему там веселее. Мы следим за уровнем кратких и долгих и решаем жить им или нет. Ну и есть Плезуры - это те, кто всех выше упмянутых пекут и решают кем, кто будет, как девочки играющие в войнушку с мальчиками, которые не теряясь вооружаются маленькими членами и тащут их за волосы в кусты, под предлогом допроса, после чего у девочек болят щеки и проподает страть к войне; вообще война для девочки - это поле из трех клеток, на одной из которых смерть, на двух других миньет, вот они и маневрируют между смертью и жизнью, причем война может аллегоризироваться в любовь, которая в свою очередь предлагает тот же расклад, лишь заменяя одну клетку с миньетом на клетку с еблей и плясками, происходит это из-за чуть большего количества отведенного на "войнушку" времени. Так вот, думать я об этом стал потому, что Чубайс например вообще не имел степени, то есть был хуй знает кем, встретить подобное можно было у обезьян, поэтому Чубайс для меня был живым доказательством теории Дарвина, который не мало нюхал, да бы теорию свою разработать. Думая о Дарвине я провел паралель с Карлом де где хуэ Марксом, представляя, как тот пишет "Капитал" для макак, объясняя им сколько бананов надо спиздить, сколько спрятать и как не плотить со всего этого подоходный налог, тут же перед глазами, у меня, встала картина: лысый орангутан с мерзким еблом, подплывает в октябре к побережью необитаемого острова и стреляет в Зимний дворец, которого на острове нет, и разносит нахуй бунгало первого капиталиста, родственника Чубайса - Робинзона Крузо. При этом охуевший от анального секса Пятница яхидно смеется голосом компьютерного персоонажа и начинает писать свою гениальную работу "12". Цепочка образов переводит мой мозг на Шерлока Хомса, который извлекает из жопы доктора Ватсона еще свежую, в каких то смыслах, газету "Times" и со всей силы вводит вместо неё свой хуй, искусанный шершавыми губами проффесора Марирти, который так и не стал активным покупателем косметики "Ченый Жемчуг", вижу, как после детального описания всех этих действий, Конан Дойль идет дрочить на балкон, где его девушки фанаты уже устали от того, что в их рты попадает бог знает что, а не капли от глаз, сэра Конана, их кумира, обладателя мешка кокаина и члена в 43 сантиметра. Я пожал руку Найману, по своей старой, краткой привычке и сказал ему: "For the litch king !", на что услышал несколько непечатных выражений, так как Найману в warcraft3 играть не приходилось. Тут же я подумал о Штирлице, которого Мюллер только что попросил остаться, при этом член Штирлица преподнялся, чуть выпирая через эсэсовский китель, и затвердел; Мюллер приоблезнул верхнюю губу, а Штирлиц сделал жест ртом, будто кусает его. При этом в кобинет доносились вопли радистки Кэт, которую лишал ушной девственности и жизни Безухов, которого то же в детсве наказывали, так он и заработал свою фамилию. -Хорошо выглядишь. Найман улыбнулся. -Спасибо. Я не мог сказать о нем тоже самое, глаз у него был чуть скошен, это ничего, когда их два, но когда он всего один и еще и скошен - это уже не тянет на "хорошо выглядишь", зато его стрижка меня порадовала, он поставил себе классный ирокез, а в ушах были серьги в виде миниатюрных бутылочик столичной, которые мы сразу же опорожнили. -Сегодня надо найти краткого - Федя Кожа - зовут. -Почему Кожа? -А у него фамилия Тота была, вот ему и предложили в паспортном, сменить её, как неблагозвучную, дали четыре варианта: Кожа, Жопа, Кока и Йоба. -Ясн. -Что? -Чсно говорю. Пойдем. Найман передвигался на метле, так как был фанатом и по его же расказам фиктивным мужем бабы еби, метла у него от нее. Плазменный подогрев делал его полеты более комфортными, правда и падал он с неё чаще, если из десяти раз я мог слезть с Анекра все восемь и только два раза ебнуться, Найман умудрялся во время полета восемь раз ебнуться. Разница видна, так зачем же платить больше? Федю Кожу мы не нашли, так как лететь было холодно. Мы добралиьс до дома, по модему, по очереди поиграли в diablo2 я выпил горячее молоко с нефтью, и лег на удобную дохуяместную постель. Сон мне снился хороший, но я его не видел, так как слишком много вынюхал перед сном. Когда я проснулся Найман уже готовил кофе, пришла Ночь и Тайна, всё утро они развлекали меня анекдотами, а потом мы играли в дурака, остановились мы на том, что день проведем в Париже, куда чуть позже и вылетили.