Бог был мертв. Его голова безжизненно свисала над грудью, обтянутой вялой, подгнившей на палящем солнце, кожей. Светлая бородка и усы из редкой, вьющейся щетины были покрыты толстым слоем серой пыли. Из пустых глазниц кровавыми вонючими сгустками слизи текли по впалым щекам глаза, жадно выклеванные тремя черными грифами-стервятниками, с сизыми шеями без перьев и лысыми головами, покрытыми отвратительным седым пушком. Птицы сидели, надежно вогнав огромные грязные когти четырехпалых лап в деревянную балку креста, изредка помогая ими раздирать в лоскуты оставшиеся на плечах трупа зловонные хилые мышцы. Клацая гладкими загнутыми к низу клювами они старались урвать друг у друга кусок получше.

Вокруг было тихо, белые облака медленно уплывали вдаль, только несколько голодных воронов, разрывая тишину своим протяжным карканьем, оставив неудачные попытки поучаствовать в пиршестве, теперь кружили невысоко над зеленым холмом неподалеку.

Меж свалявшихся, грязных от пота, не понятно какого цвета, длинных, слипшихся волос, виднелся колючий терновый венок, своими острыми шипами глубоко вошедший под бледную кожу, и крепко сидевший в костях черепа. Через приоткрытый рот был ясно ощутимо зловоние разлагающихся внутренних органов и кишок. По кресту, окровавленным ногам и вздутому животу вдоль и поперек ползали слепые термиты. Бог был мертв. Дыры на ладонях и ступнях от ржавых железных штырей, которыми он был пригвожден к кресту, уже перестали кровоточить, под надутыми упругими корками скапливался гной, готовый разорвать свои путы из запекшейся крови. Тонкие пеньковые веревки, которыми руки трупа были привязаны к перекладине, глубоко врезались в кожу. Вокруг роились полчища мясных мух.

Оплодотворенные самцами, они садились на черные раздутые, словно фурункулы, губы, стараясь отложить как можно больше яиц в теплое гниющее мясо. Гигантские дикие осы, прилетевшие на острый запах умершего тела, ползали по гениталиям и лакомились нежной и пахучей плотью беззащитного трупа. Сморщенный член едва заметно шевелился на фоне маленькой коричневой мошонки от осиного передвижения. Фиолетовые блестящие шершни пробуривали тонкий мертвенно-белесый кожный покров и вгрызались в набухшие от внутренней гнили почки. Задыхающиеся толстые длинные черви ползали внутри круглого брюха, утыкаясь в стенки вонючего желудка, создавая впечатление беременной женщины, у которой сформировавшийся плод бил ножками в животе.

Прибежавший, тощий плешивый шакал жалобно скулил под крестом. Подрагивая всем телом и виляя кривым хвостом, он терпеливо ждал, когда на землю упадет сочный кусочек падали со стола обжирающихся стервятников. Сильно морща свою уродливую морду, он ухватывал парной кусок влажной полуразложившейся субстанции и глотал эту божественную еду, но рвотный рефлекс выбрасывал все проглоченное назад, на землю, а голодная тварь продолжала слизывать собственную пузырящуюся, пахнущую мертвечиной и желудочным соком, блевотину, вперемешку с песком и пылью.

Дул легкий ветерок, разносивший смрад на многие мили вокруг, оповещая всех слепых и глухих о том, что бог мертв.

Человек на одном из двух соседних крестов был еще жив, он тихо стенал, в бесчувствии перенося ужасные муки. Он был похож на бесформенный кусок мяса висящей на трех гвоздях. Его черная кожа пузырилась от сжигающих солнечных лучей. Ему было невозможно дышать удушающей атмосферой смерти, окружающей Голгофу. Теряя сознание он бредил и шептал "...бесы во мне... ...Сатана изойди...", но какая-то неведомая сила не позволяла ему умереть. Он практически ничем не отличался от бога по имени Иисус Христос, висящего здесь же, рядом, на среднем кресте. Но бог был мертв. А человек был жив... пока еще жив...