Мой город, нелюбимый двор. За пленками скисшего воздуха чудятся настоящие, животные запахи. Льдом и плесенью пахнет родной парадный, и перекрытая мутноглазая Лью сидит у двери на корточках - то ли блюет, то ли ладонями гладит оспяное рыло асфальта, имея к нему какие-то чувства. Лью пахнет ромашками , бензином и влажной землей. Светлые кудрявые прядки почти закрывают лицо. Любовь, которая перестала быть необходимостью или счастьем - просто какая-то мозговая муть и спазмы конечностей.
- Лью? - стою рядом. Действительно, гладит асфальт. Ржет. Однако это не значит, что ей весело, она всегда ржет, - Юлька, твою мать! - пинаю ее по плечу, не то чтобы сильно, но зло - не выношу ее уделанную, - Очнись!
- Опять ты меня бьешь- равнодушно, с никакими интонациями поет Лью не отпуская вожделенный тротуар и не поднимая на меня глаза. Вот сука! Я ее бью! Да я убью тебя сейчас!
- Пошли, блять, я тебя полдня жду! - хватаю ее за руку, рывком поднимаю на ноги.
- Ни! - сорочий протестующий вопль, Юлька вырывается и отпрыгивает. Смотрит на меня дико. Ебаный в рот, что за глазки! уж не галаперидолом ли их придавило? Ничего не понимает, бесится. Ритуал. Ща мы посремся, покурим и пойдем домой.
- Ты чем перекрылась, дура? Колесами?
- Ни-ска-жу, - смеется и опять садится на корточки. Юбка короткая – видно кружевные трусики.
Ладно. Если сраться не будем, тогда курим. Достаю сигарету и сажусь рядом на тротуар.
- Красивенькое мое! - гладит меня по протертой вельветовой коленке. Так же, как только что асфальт. Я у нее среднего рода, как и вся ее жизнь.

Мне кажется, любить Юльку могу только я, никто другой не имеет права. Да и нахуй она больше никому не нужна. Лью - изжога. Кишечнополостная аномалия с круглыми резиновыми глазами.
Один мой приятель как-то в нее влюбился. На целых пять дней. Они целовались, валялись в сугробах, курили шишки на Юлькиной любимой хладобойне - все как у людей. Пока она наконец не осталась у него на ночь.
На утро охуевший товарищ делился со мной своими соображениями по поводу невозможности совокуплений между человеком и инопланетянами. Лью оказалась кольчатым червем. Изо рта у нее произрастали листовидные щупальца. Вместо мозгов у нее, разумеется, был бензобак. Вдобавок у нее на правой сиське прямо возле соска рос волос и ноги по его разумению были короткие. Короче, потрахаться в ту ночь ему так и не удалось. Голая Лью возмущала его эстетическое восприятие действительности и хуй упрямо давал крен.
Товарищ по большому счету был мудозвоном, о чем ему и было сказано. Лью - красавица, а он - экзальтированный хуев интеллигент. Просто обыкновенные научно-популярные люди не имеют нужных рецепторов для восприятия таких земноводных девочек, как Лью. Им проще со мной потрахаться и в этом они не правы. Лью охуительная. У нее эльфовы ушки и дивные, в нефтяной пленке губы, всегда влажные. У нее чудная грудь и славные торчащие сосочки, тоненькая талия – миниатюрная девочка - Ленка, моя первая женщина, выработала во мне привычку любить именно таких. Лью невменяема от природы, а по сему у нее отсутствует "взгляд" как таковой, у нее просто ГЛАЗА. Глаза без нихуя. Синие, огромные, матовые как покрышка. Она никогда никуда ими не смотрит, они у нее просто есть. Не понятно только, зачем она ими моргает.

Юлька поднимается с тротуара.
- Ты куда?
- Прыгать в колодец...
- Хули, иди, - говорю. Порой Юлька несет такую хуйню, что мне кажется, ей лечиться стоит. Спрыгнешь - позвони ...
Понятно, что возвращается она через три минуты с половиной бутылки водки. Половина разлита по пути от магазина до подъезда - кроме всех своих достоинств Юлька еще и патологическая распиздяйка. Она празднует свое распиздяйство круглосуточно и нету в ней никакого порядка. Только попробуйте относиться к ней серьезно, и она живо покажет вам, кто тут самый главный стивен кинг.
- Распиздяйка! – говорю, - полбутылки проебать! – беру ее за руку и веду к себе.
Ну вот он – наш тупой обыденный день. Разложенный диван в гостинной, видик, сдолбленны два косых и осталось еще немного алкоголя, и рядом со мной – моя любимая девочка – голая, завернутая в одеяло, не смотрящаяя никуда – мимо меня, мимо телека. Нам не о чем разговаривать. Мы знаем друг про друга все. Я вспоминаю самую сюрную весну в нашей жизни, 99-ый год – время, когда в наших головах до одури пел Бонга и мы с Юлькой, по-моему, окончательно остопиздили друг другу – искали что и где выпить, круглые сутки бесцельно шлялись по городу, спали где попало и танцевали на ночных остановках аргентинское танго. Апрель пах жутко. Пах моими желаниями – ее волосами, нашим общим мужчиной, нашими общими постелями. Я предпочитаю мужчин, но любовь к женщинам – она особая…
Она меня целовала. Я целовала ее. Она раздевала меня, я – ее. Я любила ее талию и животик – белый, чудный, колечко в пупке. Лобок со светленькими волосиками. Она любила мою грудь, любила, как соски твердели под ее язычком. Она ласковая девочка – ей нравилось меня любить, когда я сидела на краю кровати, а она становилась на колени, и я закидывала ноги ей на плечи, и она склонялась к моим влажным губкам. Ее шелковые волосы на внутренней стороне бедер – я там очень чувствительна. Она меня целовала. Она впивалась в меня – я орала от этого космоса. Нет, секс с мужчинами мне нравится больше, но это было другое. Мы сношали друг друга в мозг, вот в чем суть – в этом был секс. Я обожаю, когда мой клитор сжимают зубами и всасывают, сильно, резко, а потом отпускают…и снова…долго, до конвульсий, до моих истерик – Юлька это умела.
А я была девочка не ласковая. Я ебала ее рукой, лежа – может и грубо, но она меня обнимала и что-то утомительно-жаркое мне шептала на ухо. У нее маленькая пилоточка – пипка хрупкой девочки, куда я, злюка, руку свою почти по запястье засовывала. И смотрела в ее стеклянные глаза – она их не закрывала. О чем думала? Словами нежными меня называла.
Потом сидели долго – как теперь. С перерывами в пол часа между короткими диалогами:
- Меня Димка пытался надоумить что-то такое сделать с его хуем. Ресницами. Это твоя работа, извращенка? – паскуда Лью тушит бычок об мои обои и НЕсмотрит мне в глаза.
- И че, сделала? – улыбаюсь. У меня очень длинные ресницы. Если их накрасить – они феерически длинные и жесткими становятся. Вот такими-то ресницами я «целовала» головку его члена – наклонялась к ней лицом, низко, чтоб коснуться ресницами и медленно открывала и закрывала глаза. Баловство – перерыв, чтоб облизнуть губы, пересохшие от возбуждения, когда делала минет. А у Юльки ресницы короткие. Наш общий мужчина, блять. Думал, наверное, что мы не знаем, что он ебет нас обоих.
- И минет с кока-колой во рту, - прдолжает Юлька, прикладываясь к бутылке, - что-то он мне говорил про ощущения от лопающихся пузырьков. Тоже твои заморочки. Хуем искусственным он тебя, случаем, не ебал?
- Нет, - смеюсь. Ревнует, дура! - Он меня естесственным только.
Ненавижу эти разговоры. Меняю тему. Напиваемся до беспамятства.
Юлька спит на моем диване. Прости, хорошая, но я люблю мужчин – еле стою на ногах, кое как-одеваюсь, закрываю квартиру и ухожу к Димке. Предательство. Но ты же знаешь, что я невменяема. Я неприменно вернусь утром, ты и не проснешься.
Не помню, что там был за секс, слишком много алкоголя. Наверное как всегда – тут же на пороге (когда я пьяна, я раздеваюсь там полностью, грех не воспользоваться) – там у двери очень удобное кресло – можно стянуть с него брюки и усадить туда, а самой медленно сесть сверху на его член. Подняться, опуститься снова, подняться – от любых движений кружится голова, дурная водка, дурная Лью… «Не трогай меня, я не могу двигаться» - пршептать заплетающимся языком и сжать сильно мышцы влагалища – не думай, что я не могу ебаться не двигаясь. Сжать внизу. Крепко. Выше. Еще выше, там, где внутри меня головка его члена – от этого у самой по телу сладкая дрожь, вся кровь в голову, истома. Долго держать не могу, тяжело, хочется вопить – хорошо, как хорошо! И отпустить, и снова по ступенькам - выше, еще выше, я сильная…Много раз. На сколько хватит сил. И глядеть, как он сжимает зубы, и чувствовать, что мокрая, как кошка, и откинуться назад, лечь спиной ему на колени – пусть теперь делает, что хочет.
Наверное так…Или у этого же кресла – я стою у спинки, сложив на нее локти и на руки уронив тяжелую голову. Сама стою или он меня держит? Он сзади, держит меня за талию, должно быть. Я так обожаю, он знает. Входит медленно, я вздыхаю – любимая поза, лучшие ощущения. Только вот, может, слишком пьяна, чтоб их оценить.
Я требовала еще алкоголя и таблеток. Хотелось беспробудного торча – мерзкий период в жизни. Злоба. Наверное, и то и другое мне предоставили. Жуткая мода на глауцин – он и был, по всей видимости. Не знаю, не помню…
***
Наверное, у меня рассасываются кости. Или тошнит головной мозг. Или где-то под моим затылком бермудский треугольник. Джа улыбается и гладит мои волосы: "Нет, моя храбрая деточка, ты просто имела неосторожность проснуться".
Вот как? Ну да, должно быть... Только зачем ты не предупредил меня, что это такая срань?..
Меня начинает одолевать реальность. Кажется, пахнет горелой травой. Тревожный, свежий запах. С трудом открываю глаза.
Молочный свет. Привычный бардак. Дома. Привез, значит…. Утро. Моя потусторонняя Лью сидит на подоконнике полузакрыв глаза и носом вбирает в себя какие-то новые ощущения. Снег! Надо же, первый снег за окном! Лорковские перчатки! Публика. Лью нюхает снежинки. Я вижу, как зима затекает в нее с этими запахами - вливается в ноздри и в рот, сползает по бронхам вниз. Зима будет. Лью будет ею. Провисшие нервы обрастают льдинками. Курит. Глаза сизые...
- Ну ептваю… - первая моя фраза с утра.
Юлька резко поворачивает голову. Минуту смотрит. Потом оседает на пол и начинает ржать. Ржёт она очень талантливо. Слышал бы её Рикки Рикардо - удавился бы от зависти собственной косичкой.
- ААаа-га-гагааааа! Ты начала ругаться! Ты живая! Живая! ГААааа! - Лью смеется, подползает и целует мне лицо.Я начала ругаться! Ну что ж, аплодисменты... Я вообще думаю только об одном – не проспала ли я нужный день... Нет? Едва шевеля губами, как будто тыщу жизней была немая:
- С днем рождения, Лью...
***
P.S. Литератором с тобой станешь, Фидель. Спокойной ночи.