Каждый родитель
желает своему ребенку
прожить лучше,
чем он жил сам
(К. Маркс)

«Привет, дорогая и любимая мамулечка. Ужасно соскучилась по тебе и папе. Как у вас там дела, милые мои и хорошие? Безумно хочу домой, но до конца учебы еще целых полгода. Я стараюсь держаться молодцом и учусь практически на отлично. Только по стохастической математике у меня стабильное «четыре». Ничего не поделаешь, я старательно учу материал, но меня не взлюбила преподавательница, хотя я очень честно хотела с ней подружиться. Я не отчаиваюсь, мамуль, какая разница, что у меня будет несколько четверок в дипломе, главное – это диплом и мои знания, а остальное – ерунда, и я стараюсь не обращать внимания на мелкие неприятности и пакости, которые порой любит преподносить судьба. Что тебе еще рассказать, любимая моя мамочка? Кормят нас тут хорошо, в столовой даже висит надпись «Голодный студент – потеря для науки». Поскольку мы находимся на учебе с девяти утра до шести вечера, кормят нас и завтраком, и обедом. Мамуль, завтрак у французов совсем простой, но зато неимоверно вкусный. Во-первых, это нежнейшая булочка-круассан, на которую я намазываю свежее масло и воздушный вишневый джем. Во-вторых, это безумно вкусный кофе, о котором писал Христофор Колумб в своих мемуарах. Мамочка, оказывается мемуары – это так интересно и захватывающе. Я читаю их прямо в библиотеке Университета. Ты себе представить не можешь, какая огромная и красивая здесь библиотека. Это гигантский зал с тысячами книжных полок, струящихся с высоченного потолка до массивного мраморного пола. А на них, мамка, - наверное, миллиарды книг. Там так тихо и спокойно, что я порой забываю о всех несчастьях, которые постигли нашу семью. А еще, мамуля, у меня классная комнатка, которую я делю вместе со своей подружкой Ирен. Она приехала учиться в Сорбонну из Чехии. Такая классная девчонка: веселая, заводная, озорная. Она учится на первом курсе, но уже бойко говорит по-французски и смешит меня прикольным прибалтийским акцентом. Когда у нас выходные, мы с ней ходим на разные молодежные дискотеки, танцуем, веселимся. Мамочка, ты не волнуйся, я не курю, а пью только чуть-чуть мартини. А еще, мамочка, если будешь читать это письмо папе, не рассказывай ему пока о маленьком секрете. Дело в том, что, кажется, я влюбилась в мальчика. Его зовут Жан, сам он из Бельгии, но уже давно живет и учится во Франции. И ты знаешь, он меня тоже любит. Он провожает меня каждый вечер до общежития и дарит мне фиалки и мягких пушистиков. Он такой нежный и заботливый. Он ни разу меня не обидел и всегда ведет себя искренне и галантно. Я так счастлива, мамочка. Когда я приеду к вам, то привезу его фотографии. Он такой смешной и я его так люблю. А еще я люблю тебя и папу, очень по вам соскучилась, нежно обнимаю, целую, люблю. Ваша дочь.»
Асет аккуратно поставила черную чернильную точку на розовом тетрадном листке с веселыми сердечками и отложила ручку. Рука, не привыкшая к письму, теперь противно ныла в районе запястья. Сзади раздался шорох, Асет быстро обернулась и увидела высокого грузного мужчину. Тот стоял спиной к девушке, пытаясь справиться с неподатливыми завязками брезентового клапана, который служил дверью в палатку. Наконец, плотно закупорив вход, мужчина обернулся и тихо выругался:
- Давно гаварил, билять, чтобы купили немецкий палатка. Живём, как свиньи, билять.
- Закройся, Ваха. – гортанно произнесла Асет. – Не тебе судить решения старших.
Ваха поскреб грязными пальцами бороду и прошел в дальний угол палатки. Там он развалился на топчане и зло пробормотал:
- Асет, пайди ва двор, там тебя давно ждут.
Асет взяла розовый листок, сложила вчетверо, убрала в продолговатый конверт с французской маркой, запечатала его, наклеила марку и удовлетворенно хмыкнула. Несколько грзяновато белых страничек с розовыми разводами, исписанных старательным девичьим почерком Асет, схватила со стола, скомкала и запихнула в карман штанов. Затем она сняла с вешалки тяжелый бушлат, одела его, сунула конверт в правый карман, где лежал любимый «Тульский Токарев» и рукой сорвав гнилые завязки, заботливо прилаженные Вахой, вышла из палатки наружу. Солнце уже зашло за горизонт, оставив в темном кавказском небе красные разводы над перистыми облаками. Пройдя по темному двору заброшенного коровника, Асет вышла к большому костру, вокруг которого сидело пять мужчин. Один из них, маленький и худой Аслан, старательно возил тонкой вставленной в ноздрю трубочкой по треснутому дамскому зеркальцу, силясь вдохнуть мелкий белый порошок, который, разлетаясь, сгорал крошеными метеоритами в высоком оранжевом пламени.
Седой боевик в зеленой бандане армейским ножом указал Асет в сторону давно непаханого поля:
- Мы бросили ее в яму, Асет. – прохрипел абрек, втыкая опаленный нож в сырую землю.
Девушка еле заметно кивнула и подошла к Аслану, который насыпал очередную дорожку грязно-серого кокаина.
- Аслан, отправь это моей матери, и побыстрее. – не то спрашивая, не то приказывая, произнесла Асет, выуживая из кармана письмо.
Аслан, разозленный тем, что его оторвали от важного занятия, выхватил из рук чеченки конверт и быстро спрятал его в нагрудном кармане куртки. Покончив с этим, он вновь принялся сыпать на стекло грязную пыль, еле заметно раскачиваясь. Асет это уже не интересовало, она шла по направлению к яме, крепко сжимая в кармане теплую сталь китайской подделки, внизу живота нестерпимо ныло. Еще немного и русская сучка никогда больше не увидит свою мамулечку, такую же грязную русскую шлюху, как и она сама. Почему она поехала во Францию, а не я, почему ей дарят подарки, а не мне, почему наконец, она красива, а я уродина. Как я ненавижу русских шлюх с белыми волосами. Асет подлетела к краю недавно выкопанной ямы, выхватила пистолет и направила его вниз. В холодной грязной жиже, в импровизированной могиле, лежала худенькая молодая девушка, ее когда-то белые вьющиеся волосы сейчас приобрели серый мутноватый оттенок, джинсы и блузка были изодраны и изрезаны, на левой скуле расплылся большой фиолетовый кровоподтек. Девушка не двигалась, лишь разбитые сухие губы слабо шевелились. Асет, сбросила с себя тяжелый бушлат, вытащила из кармана штанов скомканные листки и бросила на дно ямы. Потом она сняла пистолет с предохранителя и молча принялась нажимать на спусковой крючок, всаживая смертоносные свинцовые кусочки, один за другим, в девушку. Фонтанчики крови и глины, словно маленькие пружинки, летали внутри могилы. Чеченка нажимала на спусковой крючок, даже когда закончились патроны и пистолет встал на затворную задержку. Неожиданно, пальцы онемели, оружие выпало из рук на твердую землю и Асет почувствовала, как между ног стало очень мокро. Внутри живота стал раздуваться горящий шар. Асет взглянула на дно ямы – выстрелы изуродовали лицо и тело русской. Асет тяжело повернулась и пошла прочь от могилы по полю в сторону леса. Горячий шар в животе был готов взорваться в любой момент. Асет прошла несколько метров и, неуклюже оступившись, упала боком на землю. Чеченка перевернулась на спину, приспустила черные с начесом рейтузы вместе с трусиками и запустила болевшую от стрельбы руку между ногами в большой густой треугольник черных жестких волос. Онемевший от нажатий указательный палец мягко вошел в пизду и Асет яростно задвигала рукой, пока горячий огромный шар не взорвался внутри, унося чеченку в старинные своды огромного зала, где у стен стояли миллиарды книг. «Видишь, какая у тебя дочь, мамулечка», - слабо прошептала Асет, пытаясь справиться с мелкой периодической дрожью, пронизывающей все тело. Асет кончала.

Хамед долго смотрел на бьющуюся в сладострастных конвульсиях девушку. Он не испытывал ни возбуждения, ни отвращения. Хамед уже знал, что и как он будет делать и что он скажет своему командиру. Остальные боевики, привыкшие в выходкам Асет, не проявляли никакого интереса, кроме обдолбанного Аслана, которого Хамед послал закопать русскую девку и теперь маленький наркоман стоял на краю ямы, одной рукой держась за лопату, а другой наминая себе между ног давно не встававший хуй. Хамед поправил бандану и повернулся к костру.

«Напои меня водой, твоей любви…» тянул в микрофон пьяноватый солист. Толпа угорала вместе с ним, нестройно напевая знакомые строчки. Протяжный гул невменяемых голосов сливался в неудобоваримую какофонию. Лена стояла, в огромной очереди у касс за билетами вместе с Нинкой и Машкой, своими новыми институтским подругами. Машка пыталась есть таявшее на жарком воздухе мороженое, то и дело тряся стаканчиком по сторонам. Несколько капель попало на длинную юбку девушки со шрамом на лице, стоявшей в очереди за Машкой. Лена зло шикнула на подружку.
- Ой, простите! – захихикала Машка, и вновь неуклюже махнула совсем расклеившимся вафельным стаканчиком. Остатки молока с сахаром шлепнулись прям на машкины босоножки. Девушка присела, чтобы вытереть салфеткой обувь, и тут кто-то ухватил Машку за длинные блондинистые волосы.
- Эй, что за чёрт?!- ойкнула Машка, пытаясь обернуться. Черноволосая девушка в длинной юбке с безобразным шрамом на скуле резко отпустила чужие волосы, вырвав несколько прядей, и сунула руку в карман.
- Эй, сука, ты сдурела?! – крикнула Машка. Очередь в очередной раз пошла волной. Кто-то успел купить билет и теперь счастливый отходил в сторону аэродрома, уступая место другим, охочим до халявного пива и русского рока. «Русская сучка», - проговорила про себя Асет. В трусиках запылал пожар, тягучая жидкость медленно начала выталкиваться наружу, пальцы сами нажали кнопку, как учил Хамед.

Видишь, какая у тебя дочь, мамулечка.