Климке было всего семь лет, когда забрали отца с матерью. Но он никогда не забудет этот день, вернее ночь.
Все началось с того, как внезапно опустел дом соседа - дядя Гриша часто угощал Климку яблоками и вишней, а как то раз, когда Климка прибежал к нему, дверь была открыта, а по двухэтажному деревянному дому гулял ветер. С тех пор в Гришкиной семье что-то незаметно, но бесповоротно изменилось - на лицах родителей всегда можно было наблюдать улыбку, в глазах - любовь, дом жил и жить там было уютно и тепло - а сейчас они не улыбались никогда, как правило говорили вполголоса и часто по ночам сидели на кухне и что-то обсуждали, после чего отец обнимал маму как в последний раз. Так было до той самой промозглой осенней ночи, в которую перед воротами остановилась машина, и в дверь постучали три раза. Климке стало интересно, и он вышел из своей комнаты посмотреть. На матери не было лица - она была бледна до неузнаваемости, отца взяла мелкая дрожь, когда он пошел открывать дверь. В дом четким шагом вошли три человека в кожаных плащах, которые Климка видел только в городе.
-Арханов Павел Андреевич?
-Арханова Инесса Львовна?
Отец сдавленно кивнул головой, пытаясь успокоить сбивчивое дыхание.
-По законам советской власти - начал старший - под кожаным плащом в свете обвисшей паутиной лампочки блеснул край медальки - резко подошел к отцу, наклонил правой рукой за шею и повел к дверям. Мать повели следом
Мам! Пап! - закричал Климка, ничего не понимая. Отец молчал и лишь мать попыталась обернуться к нему.
Тогда Климка побежал к отцу, давясь слезами, обоими руками схватился за его ногу и упал, став плачуще визжать, на что к нему резко подошел третий человек и тыльной стороной кулака тяжело ударил по носу - привкус холодного железа с пуговицы рукава почуствовался во рту.
Четыре года в интернате, три - по знакомым и нескольким оставшихся в живых родственниках, четыре в колхозе. И лишь изредка - не чаще раза в полгода Клим наведывался в свой отчий дом в Боровиках и достав из щели между ступеньками завернутый в серую тряпку отцовский наган и пять промасленных коробок с патронами, найденные им среди завалов сена и опилок на чердаке, и уходил далеко в лес - стрелять.
Стрелял он по малу - всегда хотелось оставить побольше патронов на следующий раз - но с огромным удовольствием и непримиримой холодностью - не моргая по-хищнически сщуренными веками, не опуская головы, и почти не шевелясь. Как-то раз Клим в упор всадил пять пуль в череп заблудившейся в лесу коровы - он до сих помнит как окровавленный мелкий осколок кости расцарапал ему щеку.
Однажды в колхоз приехала пыльная машина и и вышедшие люди стали объявлять набор состава на прохождение военной подготовки - Клим подбежал первым.
Возили по субботам через город в кирпичную военную часть, где парни стреляли из винтовок в деревянный щит, повешенный на стене, странно делящую эту военную часть пополам. По другую сторону стены иногда можно было услышать стрельбу, но не громких веселых криков третьекурсников-студентов, не хорового "Здравья жлаю трищ кмндир" слышно не было.
Сухим июлем Климка приехал туда в очередной раз, и расстреливаясь на стрельбище, увидел, что железная дверь в этой стене красного кирпича была открыта. Любопытство оказалось сильнее здравого смысла, и Клим, отложив винтовку, пошел к ней. Там он увидел человек семь босых тощих понурых людей, стоявших в одной стороне небольшого двора, троих молоденьких загорелых перекуривающих солдатиков в гимнастерках по противоположную сторонк, и человека, подписывающего какие-то бумаги, в, несмотря на одолевающую жару, черном плаще, точно таком же в которых люди приходили за отцом и матерью.
В Климовой голове возникали мимолетные догадки, но Клим понимал, что все они бояться столкнуться с той, самой страшной, оправдав её.
Человек в плаще, подошел ближе к Климу, не обращая внимание на него, посмотрел на большие стальные часы, спрятавшиеся под рукавом, взял бумагу, зачитал с неё три фамилии в сторону костлявых сгорбленных существ и подняв глубокий взгляд из под фуражки сказал:
- К стене.
Два побледневших мужика поплелись вперед. Третий не шел.
Человек бросил взгляд на бумагу и резким повышенным тоном зло крикнул:
- Бот-ки-на!.
Кучка оставшихся полуодетых людей медленно расступилась, отходя от уже немолодой женщины лет за сорок. Один из солдатиков подошел в ней, и взяв за шею сзади, как когда-то брали мать, толкнул к исщербленной выстрелами стене.
Другой подошел с ним, когда они стояли спинами к стене, и внимательно обсмотрев, расставил вдоль стены более-менее равномерно.
Становись! - четко и гулко скомандовал человек в плаще.
И тут Клим, сам не свой, подбежал к нему и смотря прямо в глаза сказал каким-то обреченным, но ровным голосом:
- А можно я одного?
Человек обернулся, посмотрел ожесточенным взглядом, какого Клим не видел никогда, прошипел сквозь зубы:
- Ты то куда лезешь, щенок?
Клим замолчал, чувствуя злобу и беспомощность.
Вдруг человек повернулся опять, и медленно, с ног до головы оглядел Клима.
- Как фамилия?
- Арханов…
- Оттуда? - и махнул головой в сторону казарм.
- Так точно.
- Стрижов, ко мне! - крикнул человек солдатикам после небольшой паузы
От них отделился один, самый низкий.
Когда он подошел, человек проговорил: "Отдай винтовку ему," - глазами поведя в сторону Клима. Солдат дружелюбно улыбнулся Климу и на вытянутых руках отдал ему винтовку.
- Иди на его место. Видел где? - совсем по-свойски сказал человек.
- Угу, - еще не веря в то что делает сказал Клим и пошел туда.
- Становись! - повторилось в воздухе, полминуты спустя разрезанным:
- Пли!
Так Клим попал в расстрелотряд.
Пролетело два года - работали раз-два в неделю - работа была всегда. Ездили по тюрьмам, бункерам, лесам, один раз даже в Карелию на поезде.
И опять как-то летом, таким же жарким и палящим июлем, Клим вышел на работу, привычно с утра надраив вонючим гуталином сапоги, внимательно рассмотрев себя в зеркале и на прощанье поцеловать жену, которую обрел год назад, и которая через полтора месяца родит ему ребеночка.
Была пятница, повезли в тюрьму на окраине столицы. Там их ждало пополнение в виде четырех таких же загорелых, стройных стрелков с искорками жестокой грусти в глазах.
- Семь заходов, парни - пожав каждому руку, сказал человек в уже новом плаще и гимнастерке, на рукавах которой пускали солнечные зайчики четыре вышитые золотом звезды - три в ряд, одна в низу. Это был комиссар Катанин, с которым Клим уже давно тепло сдружился и которого во внерабочее время звал на "ты", и с которым назавтра договорились семьями пойти к летнее кафе, попить газировки, а может и чего покрепче.
Пятница, все ждут идущие за ней четыре выходных - следующее задание в среду, поэтому отстрелялись быстро, но порядком устали на размаривающем солнце среди клубящейся по тюремному заднему двору пыли.
Последний, седьмой заход, расписаться в выполнении, и домой, к жене, которая обещала испечь любимую шарлотку к ужину.
Расставлять была очередь Клима, да и расставлять было почти некого - один истощенный донекуда старичок с удивительно чистыми голубыми глазами.
Подойдя к нему, гордо молчащему, Клим поставил его посреди стены, и стал осматривать беглым взглядом. "Небось, какой-нибудь ученый" - автоматически размышлял Клим, когда наткнулся на сине-зеленую плесень, которой были покрыты все пальцы на ногах старичка. Клим уставился в неё, испытав чувства ужаса, безысходности, жалости и полного непонимания того, что происходит на этой земле. Вдруг он понял, мысль материализовалась - "Уйду. Завтра же скажу Катанину что у меня жена, скоро будет ребенок, что мне надоело убивать, и уйду."
- Становись! - раздалось за спиной. Но Клим уже ничего не слышал и не хотел. "Уйду. Завтра уйду" - пульсировало в голове - "Больше никогда". Он поправил винтовку на плече, развернулся, чтобы пойти и сделать свой последний в своей жизни выстрел в этого никому ненужного профессоришку с заплесневевшими ногами.
Катанин копался в очередных бумагах сбоку от шеренги, лицом к ним, ища какой-нибудь очередной рапорт или протокол.
На мгновение подняв голову, бегло глянув на отряд, мимолетом скомандовал:
- Целсь! Пли!.
Солдаты вскинули винтовки, но стрелять не стал ни один. А Клим в это время стоял на расстоянии десяти-пятнадцати метров от них, рядом с дедом, которого через минуту не будет, и не понимал что происходит, пытаясь сделать шаг в сторону отряда, но казалось что весь мозг захвачен миллиардами возникших в одну секунду мыслей, и его резервов не хватает даже на подчинение двигательных органов.
- Плии! - усталым, замученным, но командным поставленным голосом вскрикнул Катанин.
Стрельнули четверо, из дополнения. У Клима окровавилась грудь, и на мгновение из неё раздался сдавленный хрип, а дед упал с продырявленным лбом и шеей.
- Молодцы, ребята! Всё, на роспись, и по домам, отдыхать. - вылез из бумаг, и захлопывая коричневую картонную папку радостно произнес Катанин. Отряд не шевелился, все недоуменно, требуя объяснений, смотрели на комиссара.
- Ну что, ребят, свободны. Что с вами, мужики? - по-домашнему спросил командир, но чувствуя что-то неладное в холодности этих глаз, в страхе этих лиц, стал внимательно смотреть на каждого. Кого-то явно не хватало. Холодный пот пробил Катанина, он застыл как парализованный, кровь ударила в голову.
- А где… у нас… Арханов… - спросил он, отбиваясь от страшных догадок и обернувшись, поймал взглядом валяющееся у стенки тело в гимнастерке с налётом красной кирпичной пыли.