«Какое великолепие», - подумал бы Каргин, будь он человеком культурным. «Ахуеть… Дайте две», - пронеслось в его голове на деле. Его утомленному взору предстал возвышающийся двухэтажный комплекс из бежевого кирпича с черными стальными решетками на окнах и такой же парадной дверью. Под крыльцом стояла маленькая деревянная будка. Торчащая из нее собачья морда с неподдельным любопытством таращилась на Каргина. А слева от будки красовалась покореженная табличка с запачканной надписью: «Санаторий «Убежище». Как это обычно бывает, русские народные умельцы несколько модернизировали название путем закраски нескольких букв. Теперь надпись гласила: «Санаторий «Уебище». И ниже приписка от руки: «Зомби и пидорасам вход воспрещен».

    Охотник погнал повозку по внутренней территории и припарковался (т.е. позволил таки зомбям сожрать обосанную тряпку) у бывшего теннисный корта. В то время как двое мужиков, открывших ворота, снова их закрывали. Оба были в длинных плащах с капюшонами, примерно как у Охотника, только грязнее. Они двигались медленно, переминаясь с ноги на ногу. «Скоты ленивые блять», - заключил про себя Каргин.

    Оставив в повозке удочку и арбалет, Охотник молча спрыгнул и направился в сторону маленькой дверцы (пожарного выхода?), ведущей внутрь санатория. Володя воспользовался ситуацией и открыл рюкзак, дабы посмотреть «с хуя ли такой тижелый?». Сверху лежали консервы, бутылки с водой, какие-то лекарства. Каргин пошарил рукой поглубже, нащупал нечто бумажное и вытащил наружу влажную потрепанную тетрадь. Заметив, что Охотник уже возвращается, Вова машинально спрятал дневник в трусы, схватил топор и спрыгнул с повозки, глупо улыбаясь во весь рот. «Нада вести сибя беспалева», - мудро решил Каргин.

    - Отоспишься в номере Художника. – В обычном бескомпромиссно-приказном тоне распорядился Охотник. – Пустые номера надо благоустраивать. Вот завтра с утра выберешь тот, что по душе, и займешься этим. Завтра же и познакомлю тебя со всеми. Их подготовить надо. Все ясно? – Охотник буровил взглядом Володю, вызывая неприятный холодок по всему телу. Конечно, тому все было ясно. – Топай за мной. Топор в повозке оставь.
    - Хуй! – Внезапно набрался смелости Каргин. – Хуй там!

    Охотник лишь махнул рукой, развернулся и направился к пожарной двери. Вова какое-то время колебался, но все же последовал за ним. За дверью находилась лестница, ведущая на второй этаж. Пройдя несколько метров по коридору, Охотник остановился у деревянной двери с цифрой 238.

- Комната Художника… - В голосе великана вновь читались нотки грусти. – Заходи.
- Ээ, ключ? - Вновь блеснул интеллектом Каргин.
- Все двери открыты всегда. Давай заходи, блядь. – Впервые показал некоторое раздражение Охотник. Сказывалась усталость.

Каждый представляет рай по-своему. Для кого-то рай – это пиздежь и провокация. Для других - белоснежные облака и парящие среди них ангелы. Владимир Каргин не задумывался, что для него рай до того момента, пока не увидел комнату Художника.

Это было божественно. Похуй, что блеклые обои давно отклеились, а из предметов мебели присутствовал только скромный диванчик у окна и пошарпаная тумбочка у подголовника. Похуй, что вонь в комнате стояла невообразимая. Да и хуй с ним, что ввиду отсутствия электричества вся эта благодать освещалась лишь скупой луной, и то через решетку. ПО-ХУЙ! Ведь прямо перед Вовой, прямо посреди комнаты, была ОНА.

О, она была прекрасна. Эта бронзовая, с легким зеленым оттенком, кожа… Такая мягкая, бархатная, местами покрытая язвами, а кое-где и вовсе отсутствующая… Ммм, а эта грудь! Одна из грудей все еще удерживала третий размер, это же просто фантастика! И какая разница, что из неумело запудренного шва на соске сочилась струя гноя? Кого это ебет? Ну да, вторая грудь сдала позиции, повисла беспомощной сосиской и нащупывала кончиком пупок. Но какой мудила станет обращать на эти мелочи внимания, когда у объекта вожделения Такая Талия? Боже, ну вы хотя бы представить можете Талию 10 см? Так вот, у нее была именно такая талия, сомнений не было. Никакого живота. И боков тоже нет. Один позвоночник от груди до таза. А в районе таза, не при детях будет упомянуто, все было просто заебись. Жаль что красные кружевные трусики-стринги «Дикая Гонорея» скрывали самое интересное. А ноги!! Помните известного мастера скульптуры, который когда-то брал камень, отсекал все лишнее и получал нечто шедевриальное? Так вот, тут было все тоже самое. Эти ноги были шедевриальны. Потому что не было лишних частей ниже колен. Не очень приятным было разве что лицо. Слишком натуральное, слишком живое, слишком человеческое. Ни шрамов, ни бубонов, ничего. Это было лицо красивой 20-летней девушки с темными очками на глазах.

Она была намертво прикована резиновыми жгутами к гинекологическому креслу. Ноги, руки, шея – пошевелиться было почти невозможно. Ради такого кресла в своей комнате Каргин был готов продать душу дьяволу. Тот, кстати, долго не молчал:

- Это Алиса.
- К..то? – У Каргина пересохло в горле.
- Алиса. – Повторил Охотник. – Видишь ли, Художник работал гримером в местном театре. Совсем пацан, 21 год недавно исполнился… - Охотник снова произносил слова через силу. Было видно, что это все еще больная тема для него.

Обычный, никому нахуй не всравшийся театр, даже названия не помню уже… И безумно влюбленный студент художественного факультета. Потому Художник, кстати. Влюбленный в юную особу соседнего актерского факультета, или как он там правильно назывался. Стеснялся, само собой, жутко стеснялся. Даже в ее сторону не всегда мог смотреть, какой там подойти познакомиться. Ну вот, значит… О чем я? А, да.

Объявляет этот сраный театр набор молодых и перспективных актеров. Иными словами, захотелось худрукам поебаться с молодками. Алиса записывается кандидатом. Наш Художник тоже не дремлет и прется туда. Все вакансии заняты, естественно. И как ты думаешь, что он делает, а? Да куда тебе, пидарасу бездушному, понять… Подстерегает наш Художник тамошнего гримера после работы и мочит в темной аллее. Кирпичом в затылок. Смотрит в паспорт убитого – и что ты думаешь – однофамильцы! Натурально. Ну и приходит на следующий день к худрукам, начинает слезы лить, типа, старшего брата замочили, а ему надо мать содержать. Братья по матери, дважды вдовы, ля-ля-тополя. Прокатила легенда, представляешь?

Оставался месяц до зомби-инфекции. И это был, по его словам, самый счастливый месяц в жизни. По нескольку часов в день он гримировал Алису. Теперь он имел полное право рассматривать каждую клеточку ее кожи, каждый волосок на голове, каждую ресницу на глазах. Она так и не заговорила с ним, к слову. Так и не узнала его имени. А он… Он просто чувствовал себя счастливым. – Охотник сделал долгую паузу. – Я до сих пор помню тот день, когда увидел его. Изнеможенный паренек идет в никуда сквозь город, заполненный ходячими мертвецами и несет одного из них на руках. Она ему уже всю шею раскусала, ухо отгрызла, блядь такая, а он все пытается увернуться, плачет и повторяет: «Не надо, Алиса. Не надо, Алиса». Таким я его встретил впервые. Таким и принял. Таким и знал все это недолгое время…

А он остался ей верен. Приковал к этому креслу «Ради ее же безопасности». Пытался сохранить человеческое обличие. С телом ничего не выходило, правда. Рыдал, когда пришлось отрезать разлагающиеся ноги. Я предлагал ему помощь, но он решил самостоятельно. Вот такой был человек. Искренний. Бескорыстный. Настоящий.

И на лицо ее посмотри. Хуй ты отличишь это лицо от человеческого. Разве что по взгляду, если очки снимешь. Когда он ложился спать, снимал с нее очки и подолгу разговаривал. Хоть после ее смерти смелости набрался. Но в любви признаться так и не смог. Не успел.

Только сейчас Каргин заметил, что на правой щеке Охотника в лунном свете блестит слеза.

Но не знает жалости душа падонка. Не ведомы ей чувства и сострадания. Каргину было не понять той истории, что рассказал Охотник.

Tweet