Глаз выпал на щеку.
Полежал.
Посмотрел по сторонам.
Пополз.

*

- И что он увидел?
- Красный песок.
- Какой красный, как руки труженицы?
- Нет.
- Как осенние листья в школьной тетради?
- Не угадала.
- Лица снегирей в замёрзшем окне под Рождество?
- Немного темнее.
- Тогда я не знаю. Скажи.
- Красный, как зёрна граната. Это был съедобный песок. Сладкий и кислый одновременно. Кисло-сладкий.
- Целый пляж красного песка…
- Наташа закапывала ноги Юли в красный съедобный песок.

*

Наташа закопала ноги Юли в песок и стала закапывать руки, раскинутые крестом. Спину и голову она хотела оставить на поверхности. Когда мелкие тёплые песчинки покатились с загорелого плеча, Юля засмеялась и конвульсивно подогнула ноги, извиваясь всем телом.

- Щекотно! – сказала она, смеясь.

Наташа с укором смотрела на неё, но и на её лице медленно распускалась улыбка:

- Ты испортила мне всю работу.
- Мне щекотно.
- Теперь сама себя закапывай.
- Наташка, это не честно!
- Пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов.
- Наташка! Я не мертвец!
- Мертвец-мертвец! Мертвечинка!
- Эй, ну перестань!
- Девочка-трупик.
- Ната…
- Девочка-гробик.

Юля вскочила, песок хлынул с неё живой пеной.

- Я не мёртвая!
- Давай. Утешай себя.
- Если ты не прекратишь издеваться, я тебя убью и сама зарою!

Юля сжимала кулаки. Её стройное юное тело было покрыто пудрой песка. Соски, маленькие, коричневые, были словно сургучные печати на белых посылках грудей.

- Никогда не знавшие ничего, кроме жизни, они принимают за жизнь смерть, - по памяти прочитала Наташа. – Так пусть же оркестр балалаек…
- Ну всё! – взвыла Юля, бросаясь на подругу.

Они упали и покатились по песку, оставляя за собой причудливый след. Они делали руками и ногами разные движения. Они выли, стонали, хихикали, вскрикивали и тяжело дышали.

Наконец, они остановились. Наташа была сверху. Утопая руками в тёплом песке, она возвышалась над Юлей. Её короткие волосы – взрыв чёрного с жёлтым – высохли после купания и слиплись острыми пучками. Кожа на длинном, но красивом прямом носу облупилась, и теперь маленький прозрачный клочок её торчал, словно крошечная распахнутая форточка. Юля засопела, поднимаясь на локтях, и поцеловала Наташу в нос. Бугорки мышц на её животе стали рельефнее.

- Мертвечинка ты моя, - сказала Наташа, опускаясь и отвечая на поцелуй.
- Уум, - Юля отвела голову в сторону. Гигантские васильки наташиных глаз были совсем близко. Таким простым и нежным был их взгляд. Кулон в виде сердечка на тонкой золотой цепочке свешивался с наташиной шеи. Острым концом он царапал Юле кожу в ложбинке между грудей. Это было очень необычно.
- А теперь не двигайся, - сказала Наташа. – Я хочу насосаться трупного яда из твоих роскошных доек.

Юля взвизгнула от смеха, одновременно впиваясь пальцами в наташины ягодицы. Наташа захохотала в ответ. Юля ослабила хватку, тонкими белыми пальцами осторожно поглаживала зад, а потом вдруг стянула с девушки трусики. Оранжевые трусики-мини она стянула на бёдра.

- Ох, - выдохнула Наташа.

Красный свет заходящего солнца лёг на её аккуратную попку. Тихо накатывали волны. Лёгкий ветерок обдал девушек свежим солёным дыханием. Юля поёжилась в тот момент, когда Наташа коснулась губами её левой груди. Дрожь передалась Наташе, и они обе замерли, глядя друг на друга. Васильки их глаз широко раскрыли свои бутоны.

Наташа снова опустилась к Юле, стиснула рукой её грудь и стала слизывать песчинки с сургучных печатей сосков. Юля застонала, подалась вперёд, руками лаская спину девушки. Наташа стала медленно пятиться, языком выписывая дорожку по загорелой коже Юли. Скользнула в ямку пупка и продолжила спуск. Впереди был аккуратно подстриженный кустик чёрных волос. Наташа остановилась, наморщила лоб и исподлобья поглядела на Юлю. Затем рывком поднялась. Её рот был полон красного гранатового песка. Скрипя зубами и широко двигая челюстью, Наташа принялась жевать.

*

- Мерзко всё это, - сказал Виктор. Руки его мелко тряслись, он не знал, куда их деть. – Вы поймите, Альберт Андреевич, я бы не в жизнь не стал вас беспокоить. Но вот тут вот, - Виктор прижал руки, сразу переставшие вибрировать, к грудному карману серой рубашки, - мерзко.

Альберт Андреевич чуть покивал головой. Затем развернулся в кресле в сторону Виктора и сложил пальцы рук домиком. Это был двухэтажный коттедж с красной черепицей на крыше, с огромной спутниковой антенной, с гаражом на два автомобиля.

- Ведь их же на убой кормят, - продолжал Виктор. – На берегу моря раскармливают какой-то дрянью. Заставляют спариваться. А что потом? Потом приходит пьяный техник Михалыч, приносит с собой улей. Колхозные пчёлы…
- У нас ферма, - вставил Альберт Андреевич.
- Хорошо, - сказал Виктор. – Фермерские пчёлы вылетают - и давай опылять. Чистые прекрасные васильки глаз опыляют колхозные… фермерские пчёлы. Пьяный Михалыч стоит в сторонке и курит. А когда насекомые закончат своё дело, Михалыч неспешно так подойдёт, попинает тёплые ещё тела кирзовым сапогом, потом взвалит их на тележку - и покатил. Улей – на ферму, а отработку, как вы тут это называете, себе домой. Гостинец детям. Только детям-то Михалыча уже все двадцать, недорослям этим. И ведь не едят сами, поглумятся, сделают свои дела, и коту Ваське отдают. Полосатому такому. С усами. И хвостом.
- Так и что же вы от меня хотите? Издержки производства.
- Но поймите же, - Виктор развёл руки в стороны, - коту не полагается есть такое. Страдает животное! А от того и мерзко.

Альберт Андреевич наморщил лоб и разобрал коттедж на пальцы.

- Так вы защитник животных? – спросил он чуть погодя.
- Н-да, - ответил Виктор.
- И давно играете?
- С начала сезона.
- А голов сколько?
- Да нет, что вы, никаких голов я не забивал, я же защитник.
- Ах, да-да-да. А не хотите в полузащитники? Мы это легко можем…
- Спасибо, я как-нибудь так пока…
- Да вы подумайте.
- Н-нет, спасибо. Не надо, Альберт Андреевич.

Альберт Андреевич склонил голову и сделал пол-оборота в кресле туда и обратно.

- Так где у вас мерзко? – спросил он наконец.
- Тут, - ответил Виктор, снова прижав руки к грудному карману.
- Ладно уж. Давайте сюда.

Виктор покопался пальцами в кармане и вытащил мерзко. Альберт Андреевич протянул к нему руку через стол, взял мерзко и прикрепил к делу №37-900/1/а.

- Ну я пойду? – неуверенно спросил Виктор, поднимаясь.
- Идите, - Альберт Андреевич махнул рукой в сторону двери, не отрывая глаз от папки с делом.

Виктор подошёл к двери, потоптался на месте и повернул ручку. Обернулся. Альберт Андреевич поднял на него глаза. На мгновение их взгляды пересеклись, послышалось высоковольтное гудение. Виктор поспешил за дверь. В коридоре он ещё раз обернулся. Теперь на него смотрела прямоугольная латунная табличка с чернёными буквами: «Председатель образцового пчеловодства №6 Юрий Витальевич Цыпин». «Ах, - подумал Виктор, - не успели ещё поменять». Латунная табличка лукаво улыбнулась ему и подмигнула.

*

Маша Чечетова отложила книгу в сторону и потянулась:

- Ооо!
- Ну как? – спросил Павел Волков.

Он сидел за рабочим столом и раскручивал маленький синий глобус.

- Хороший рассказ.
- Мой любимый, - признался Волков, останавливая планету. – А что тебе понравилось?
- Ну, мне вообще понравилось. А так… - Маша снова потянулась, прижав ко рту ладонь. – Мне понравилось, как девушка на пляже цитирует Пелевина. И финал у них такой неожиданный.
- Да.
- Я думала, их какой-нибудь маньяк убьёт, как у Лаврайтера. А тут Михалыч с пчёлами…
- Да ладно, - Павел засмеялся. – А я, когда читал, всё представлял, как к ним на пляж приходит Минотавр с просроченными хромосомами и начинает инспекцию пёзд.
- Пашка, тебе пора пасти попугаев! – смеясь, сказала Маша.
- Да, я нацеплю на хуй модную сварочную маску и пойду пугать старушек, заблудившихся в наших урбанистических джунглях.

Маша немного поёрзала на диване и взяла в руки маленькую декоративную подушечку с вышитым лосёнком. Затем Маша очередной раз обвела комнату Волкова взглядом. На стенах – репродукции Дали, Босха и Френсиса Бэкона. Дверь в кладовку. На двери огромная чёрно-белая фотография – фотоплакат двух маленьких мальчиков: Павла и его младшего брата. Волков говорил, что это сделал отец; тогда в Совке фотографией занимались все. В кладовке были книги, много книг. Чечетова уже успела там побывать. На полках ровными рядами стояла современная и классическая литература. Некоторые имена Маша видела впервые. И вообще, в комнате книги встречались на каждом шагу.

- Маша, - сказал Павел, - а что ты читала такое, что тебе навсегда запомнилось?

Чечетова откинулась на спинку дивана и прижала подушечку к груди. Смешного вышитого лосёнка она выставила как оберег.

- Мне запомнилась книга Астафьева. Про голод. Мать оставляет ребёнка дома и уходит. Ребёнок умирает.
- Современные домохозяйки намного практичней. Матери нужно было сварить из ребёнка суп. Она ела бы его большой деревянной ложкой с фольклорными рисунками. А за окном таяли сумерки.
- Фу, какой ты мерзкий! К тому же под Сорокина косишь.
- Гы-гы, - сказал Павел.

Павел поднялся из-за стола и сделал круг по комнате. Затем он неожиданно подсел к Маше.

- А что это мы всё о литературе да о литературе? – весело спросил он.

Маша улыбнулась и посмотрела ему в лицо. Лицо было таким же бледным, как всегда, но сейчас Павел будто бы светился изнутри каким-то странным тёплым светом. Маше захотелось дотронуться до него. Она протянула Павлу подушечку с лосёнком. Павел, не задумываясь, взял. Их руки соприкоснулись.

- Кто это вышил? – спросила Маша.

Волков секунду колебался. Затем неловко улыбнулся и ответил:

- Я.
- Да ладно!
- Можешь не верить.
- Ты умеешь шить?
- Умел когда-то.
- А сейчас?
- Не.

Помолчали.

- Милый лосёнок, - сказала Маша.
- Тебе нравится?
- Угу.
- Когда-то интересно было. У меня брат больше занимался. Шил чего-то, макраме плёл, оригами с ним вместе делали.
- Лодочки?
- Наверно. Птиц разных. Цветы. Лягушек очень любили. Они прыгали, если им на спину нажать. Помню, устраивали соревнования по прыжкам для бумажных лягушек-оригами. У нас даже линейка была специальная, металлическая, на писят сантиметров. И были любимые лягушки-прыгуны.
- Круто.
- Может, посмотрим что-нибудь?
- А что у тебя есть?
- Да дофига.

Павел встал и пошёл рыться в полке с DVD-дисками.

- Например? – спросила Маша.
- Линч есть, Гиллиам, Кинга полно. Можно Вуди Аллена посмотреть.
- А «Достучаться до небес»?
- Не. Зато есть «Бойцовский клуб» и «Заводной апельсин».
- У-у. Знаешь, мне что-то не хочется.
- Да? – Павел обернулся, в руке у него была целая охапка дисков. Он принялся распихивать их по местам. – А что хочешь?
- Не знаю.

Маша Чечетова поднялась с дивана и подошла к Волкову. Встала у него за спиной.

- Паш.
- Что?
- А зачем тебе на двери задвижка?
- Какая? Ах, да, эта! Чтобы ховаться от нежелательных элементов в случае партизанской войны с агрессивным противоположным полом.
- А почему война только партизанская? На большее не хватает?

Павел усмехнулся. Он закончил раскладывать фильмы и повернулся к Маше.

- На более продолжительные и серьёзные военные действия не хватает сил у неприятеля, - сказал он с лёгкой ухмылкой.
- Вот как?
- Ну да. Чаще всего у врага нет вообще никаких догадок о трудностях, с которыми он столкнётся на этой дикой и негостеприимной земле, - Волков потыкал себя пальцем в грудь.

В это время в голове у Маши с бешеной скоростью неслись Фоккер-Вульфы, расстреливая трассирующими белых пушистых овечек самоконтроля. «Вот оно, вот оно!» - звенело в голове. Павел приблизился. Сквозь его зрачки стали видны истребители МиГ, делающие «бочку».

- Знаешь что, Маша, - сказал Павел.
- Знаю, - ответила она.

Медленно их губы сблизились.

*

- И что они делали потом?
- Целовались.
- А ещё потом?
- Они закрыли дверь на ту самую задвижку и приступили к затяжным боям.
- И кто победил?
- Победила нежность.
- Так не бывает.
- Ну ладно, пришёл маньяк и убил их обоих.
- Это был маньяк в модной сварочной маске?
- Да. Ещё у него был напульсник группы «Exploited». Маньяк отрезал у Павла правое ухо, а у Маши – левое. Затем достал иголку, чёрные нитки, и сшил уши вместе. Получилась бабочка.
- Как её называют?
- Эту редкостную бабочку зовут Борман-махаон. Её крылья цвета граната создают колебания. Рябь на студне бытия. В этих волнах становимся заметными мы.

*

Человеческая рука росла из земли, её ладонь будто просила милостыни.
Борман-махаон приземлился, вытянул тоненький хоботок и принялся всасывать линии жизни.
Послышался шорох и Борман-махаон расправил крылья, прислушиваясь.
Где-то невдалеке ползал глаз.


16 февраля 2008 г.

Tweet