Часть третия, "Любознательственность".

Глава первая.
Обои и ком горечи.
Стены, обёрнутые сизой белочью, внушали спокойствие и отдохновенное настроение. Хотелось прилечь на уютный диванчик, расположенный прямо под окном. Сквозь цветастые выцветшие разукрашенные цветочками занавески окна мельком промелькивало своими торопливыми лучами весёлое весеннее солнце. Отсветы сверкающих луж тайно пробирались на девственно-белый бледный осыпавшийся потолок и устраивали на нем свои остервенелые безумные игрища "кто больше". Товарищу, притомившемуся в облокочённом на дверной косяк состоянии, надоело следить за их затейливыми эволюциями и он перевёл неосмысленный взгляд своих мутных серых глаз на противоположную плоскость. В смысле стал смотреть в пол. Но и там не нашёл ничего такого, что позволило бы ему считать, что он что-то нашёл. Пол был деревянный, весь прямо из досок, сбитый и плотный, как пехотный строй. Доски были протяжные и, по видимому, очень занозоопасные. Выкрашен был пол в лучших традициях деревенского полокрашения в темно-бурый цвет. Посреди пола валялась газета. Край её был мокрым, а другой край - завёрнут. А люстра, висячая на потолке, имела такой вид, будто немедленно упадёт прямо вниз, на эту газету. Будет много битого стекла и звенячего шума. И вот, на шум пришел товарищ в шинели. Был он росту большого. Глаза у него были синие. Как стена. Уставились эти оба два глаза прямо вперёд, прямо на люстру. Взгяд не был прищуренный и пристальный, небыл он и распахнутый и непонятливый. Глаза были средней открытости, не выражали никаких чувств. Взгляд был никакой. Справа человек с серыми глазами окликнул пришедшего: "Товарищ Никакой, я пришёл, как меня и… ну типа вот он я… что скажете…" И говоривший мгновение назад человек усмехнулся несмешной улыбкой. Загрубевшей массивной рукой почесал в бороде. Поправил пряжку на ремне. Волосы русые его скатывались на плечи длинными гладкими волнами. Шея была у него. Грязная! Товарищ никакой перевёл взгляд с шеи на лицо. Простое лицо. Чуть прищуренный правый глаз. Чуть раскрытый левый. Ниразу ещё майор не видел человека с совершенно одинаковыми глазами. С правильными чертами лица. С жесткими светлыми волосами цвета молодого липового мёда. С красноватыми, чуть оттопыренными ушами. С проступившими скулами и прямым носом. Хотя нет, видел один раз. В зеркале. Но больше не смотрел. Потому что страшно стало. Товарищу никакому никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не бывало страшно. А на этот раз вдруг стало. Впрочем, он решил об этом не вспоминать и решить, что этого небыло. Он сохранял железное спокойствие, змеиное хладнокровие и непреклонную каменную волю. Слово его было веско и даже тяжело. Руки его, вся фигура, завернутая в плотную солдатскую шинель, казалось, были выточены из гранита. Или отлиты из чугуна. Монолит товарища никакого внушал врагам паническое впечатление. Свои тоже побаивались майора. Но он был для них чем-то вроде высшего разума, в своей великой и недосягаемой каменности. И никогда и никто не обсуждал его приказы. Все видели в нем символ их железности и непреклонности. Уважали и чтили пуще святых и прочих пророков. Вот какой он был, этот каменный человек, майор, пришедший стальной поступью военной машины на звук неразбившейся и не упавшей на газету лампы, внушительный и символичный человек с никакими глазами и жесткими светлыми волосами, сумрачный и неприступный товарищ Никакой.
На обширном внутреннем дворике происходило некое революционное действо. Мужики в потрёпанных куртках, с зачехленными ружьями, закинутыми за спину, сидели вкруг столика, заделанного из разбитой катушки, на какие обычно кабель наматывают. На столике стояли бутылки чего-то плодово-ягодного. Попеременно то один, то другой мужик наливали себе этой жидкости вовнутрь. Лицо пьющего при этом кисло кривилось, жмурилось, в общем, выражало ощущение неприятного ощущения. Солнечные лучи пробивались иногда чрез низко летящие тучи, бликами падая на голые мокрые ветви деревьев, не менее мокрые крыши гаражей и дворовых сараев. Видно, к этому странному и в целом не слишком полезному явлению приложил какой-то волшебник вроде дяди Вали. Он горазд на такие штуки. Глуша свой напиток, волосатые мужики развлекались игрой в домино. Поминутно с их стороны доносилась нецензурная брань и тому подобные словесные изощрения. Не сразу раскольников заметил странного человека в сером пальто, расположившегося чуть поодаль. Человек стоял почти неподвижно. Расположился он возле дерева, оперевшись на него локтем. С серой неприметной внешностью закутанного в шарф лица соседствовала чуть выше черная фетровая шляпа. Этот индивид охватывал своим взором всю простирающуюся перед ним картину и в том числе заметил разглядывавшего его раскольникова, только виду не подал. Конспирируется! - подумал раскольников. Но бумажно-волокитные дела заставили раскольникова отвернуться от окна и уставиться в протягиваемую ему бумагу. Комиссар давал на подпись какой-то документ. Вглядевшись в неровные подпольные буквы, раскольников раскусил смысл данной бумаги. Это была не короткая анкета. Отмечая все пункты по-очереди, он старательно давил на химический карандаш. Из-под жесткого грифеля выползали кривые буквы, выгнутые с причудливым изощрением. Вопросы звучат в голове раскольникова, явственно являя его воображению образ строгого офицера, резкий голос и прочая. Тихо светит лампа. Карандаш поскрипывает. С небес спустилась ночная темень - но усильная работа продолжается…
"1. ФИО. " ФИО - что это? Спрашивает он. Ему отвечают: фамилия-имя-очество. Но ладно. Он пишет "радион рамонович раскольников". Почему с маленьких буков? А хули, что ж я, Сталин что ль? Пусть с маленьких будет. Критическим взором окинув на результат своего труда, радион продолжает. Далее следуют вопросы типа числа, года рождения, группы крови. Был ли в связи с заграницей, контактировал ли с известными докторами и волшебниками, был ли в тюремном заключении… и последний вопрос - готов ли умереть за дело анархо-синдикалистской коммуны сибири. С величайшим счастьем, благодарностью и благоговением, с ликованием и безмерным восторгом, буду счастлив, всегда, навечно и вощеее! Воще! Бляващще. Колян, наливай фпизду!
* * *
За окном просыпалась заря. Красный рассветный луч озарил тихую комнату. Протёртая карта на стене. Ветхий стол и жесткие монолитные стулья сталинских времён. Заснувший волосатый человек, положив руки на стол, а голову опустив на сложенные руки. Сопящий в кресле комиссар, шапка-ушанка в прихожей на крючке. Огурец в банке, старая лётная куртка на вешалке. Грязноватый ржавенький холодильник механически мурлычет в углу свою холодильную песню. Через окно осоторожно, чтобы никого не разбудить, пробирается свет. По крашенным доскам пола по направлении к батарее подползают бесформенные укорачивающиеся тени. Медленно, но верно становится всё теплее. Птицы и все остальные громкие твари включая машины ещё только спят. Через пятнадцать минут на улицы выползут несколько поливалок, чтобы согнать пыль с черного безразличного асфальта. Утром прохладно, нет такого пекла, которое начинается с приходом дня. Товарищ Никакой особенно любит это время суток. Тихо, никто не мешает. Нет говорливых беспокойных людей, не надо ничего говорить и делать. Можно просто сидеть на стуле и смотреть в окно. Чем, в принципе, он сейчас и занимался, рассматривая картину проведения экстренной боевой операции по восхождению солнца, разворачивавшуюся в реальном времени перед его пытливым взором. Всё бы ничего, ещё некоторое время, около получаса, продлилась бы вышеозначенная рассветная идилия, но вот, какой-то неспокойный звук, какое-то движение, шорох донеслись со стороны потолка. Подняв голову, майор ничего не заметил там. Странно. Встревоженный майор никогда не расслаблялся. Проявлял предельную осторожность и идеальную подозрительность. И вот он уже поднялся со стула и широкими военными шагами направился к дверям. Вышел на крыльцо. Банки, сушившиеся на заборе, отсверкивали неспокойными лучами отраженного солнца, бья майора в зоркие дотошные очи. Гулко обойдя вокруг дома по настилу бетонных плит, затем тихо ступая по черной мягкой земле, напитанной предрассветной росой, майор обошел вокруг дома и влез по узкой железной лестнице вверх. Холод железа пробирал сквозь кожу. Поровнявшись с гнилой деревянной дверкой чердака, Никакой тихонько толкнул её. Тем не менее раскрылась она с диким, душераздирающим скрежетом. Из скворечника выпорхнула птица непонятной породы, скорее не православная. Увиденное на чердаке сильно удивило Никакого. Никакого чердака не было. Впереди, насколько хватало глаз, простиралась степь, покрытая толстым слоем снега. Там и сям, и на сколько хватало глаз вперёд, виднелись торчащие над снегом жидкие кустики и веточки. В высоком безоблачном небе сияла абсолютной истиной зажженная четыре милиарда лет назад Лампочка Ильяча. Необъятное поле где-то в районе кривого расплывчатого горизонта плавно и неуклонно переходило в небо. Нигде не было никаких следов жызни и иных антропологических херовин, которые обычно сразу же бросаются в глаза. Никакой пролез в узкую, изрядно изгвозденную дверцу чердака, и она громко захлопнулась за его спиной. Тяжелые окованные железом сапоги погрузились в лёгкий рассыпчатый снег, который обычно любит выпадать в морозную погоду. Изо рта выпархнуло густое облако пара и моментально рассеялось в пространстве. Майор вглядывался в даль, но там опять ничего не было. Холод был ощутимый - градусов под 30. Сквозь плотную шинель пробирались цепкие щупальца холода. Уши покраснели, а на волосах образовался иней. Развернувшись на 180 градусов, майор осмотрел вторую полуплоскость степи на наличие материальных объектов. Далеко-далеко впереди, примерно километра за четыре, виднелась геодезическая вышка. Критически оценив расстояние до неё, Никакой решил, что лучше будет снарядить бригаду для разведки данной местности, чем переться сейчас в такую далищу, и уже было собрался лезть вниз и идти затем на кухню, чтобы сготовить себе бутерброд и обжигающе горячий чай бес сахара, как вдруг обнаружил полнейшее отсутствие входной двери. Она просто исчезла. Никакой недоумевающе озирался по сторонам, ища дверь. Затем он начал ходить кругами вокруг её предполагаемого местонахождения. Но гадкая дверь никак не хотела оказаться быть найденной. Так ничего и не добившись, майор решил прекратить бесплодный поиск и отправиться по направлению к ближайшей заметной точке окружающего пейзажа - к вышке. Может, с вышки он увидит какое-нбудь окрестное поселение, раскинувшееся посреди плодородной долины, изобилующей яблоневыми садами, говорливыми ручьями, весёлыми дубовыми рощами, говорящими котами и очаровательными деревенскими девушками с длинными косами, прекрасными попками, соблазнительными молодыми грудями и призывными многообещающими улыбками. А может и не увидит нихрена и замерзнет в поле, сидя спиной к железной опоре, либо умрет с голодухи, переволакивая ноги через глубокие сугробы и льдистые наслоения обмораживающих зимних красот.

Глава вторая.
Вскрытие топором, война с психоделическими карликами.
В то время как раскольников глушил водочку в сочуственном окружении соленых-пересоленых огурцов и помидорков, смущенно икая и смачно рыгая, его лучший и единственный друг разумихин стоял посреди обширной площади, одетый в свой знаменитый черный кожаный плащ и кайзеровскую остроконечную каску. Его окружала стена сомкнутого строя людских тел, чьи мускулы налились железом, ноги - свинцом, сердца - раскалённым оловом а головы заполнились чугунными болванками жажды алой крови, тёплых вывороченных кишков и прочих героических подвигов. Площадь занята с боями. На холодных камнях мостовой полегло сорок человек из отборного отряда разумихина. Врагов - около тысячи. Тут и там валялись их изрубленные и простреленные тела, их ружья и их сабли с копьями вперемешку. Крепче ухватившись трясущимися руками за древко, знаменосец сглотнул подступивший к горлу ком. Алое знамя повисло в безветренном пространстве окружающего воздуха. Тишина. Переглянулись гвардейцы. На лицах тревожное ожидание. Удерживать позицию осталось недолго - вот вот подойдут плоховооруженные, но многочисленные подкрепления. От этого не становилось легче. Было ясно, что враг пойдёт на любые жертвы, лишь бы отбить удобный участок обороны - площадь была вся перекопана, перегорожена колючей проволокой. В траншеях были устроены пулеметные гнезда. Жерла пехотных пушек воинственно торчали над окопами. Прохладный осенний ветер назойливо высвистывал в орудийных стволах гулкую военную музычку. Разумихин приказал разойтись всем по окопам и занять оборонительные позиции, не высовываться за край окопа, курить только сидя, а ссать вообще запретил. Так что о пиве нечего было и думать. Да никто и не думал - время не подходящее. Думать в школе да в институте надо было. Торопливой поступью солдаты пошли по местам, весело хлюпая сапогами в сочной осенней грязи, похожей на разжижевшееся говно выпархнувшее из опрокинутой цистерны ассенизатора. В окопах было мокро и гадко, скоро все вымазались в глине и загребли полные сапоги земли вперемежку с дождевыми червями. Флаг установили в центре укреплений, засунув его в дуло жестоко разъебанного лихим снарядом танка. Лейтенант киреев вышел на край земляной насыпи и стал эпически вглядываться в голубую даль, выдавая себя за умного и знатного воеводу. Доставши биноколь, он объявил гонорическим голосом о том, что вокруг сплошные разваленные руины и прочие развалины, лежащие в руинах. Хлам. Степь, открывавшаяся взору по правую руку относительно западного направления вчерашнего движения походной колонны товарища матвеева, была пыльна и черства, как заскорузлая кобура. Волосы потихоньку подсыхали, слипаясь ломкими сосульками. Но было холодно, и солдаты решили тяпнуть по стопочке водки.
Враг нагрянул неожиданно и вдруг - внезапно. О факте его нападения узнали в тот момент, когда снаряд, прогудев в воздухе роковым ядром, снёс верхнюю часть лейтенанта киреева. Окрестности оказались забрызганными весёлым пушечным фаршем радостного цвета в перемежку с мелкими обрывками офицерского кителя. По характеру движения пушечного ядра разумихин догадался о том, что огонь велся по настильной траектории. Значит, артиллерия притаилась где-то в 3-5 километрах. Артобстрел продолжался. Взрывные волны, накатывавшие со стороны передней линии обороны, создавали довольно мощный воздушный поток, который развевал знаменем весьма рьяно и вверженно, чему все очень обрадовались и закричали уррааа! Но этот возглас потонул в рёве усилившейся канонады. Ноги лейтенанта киреева, всё ещё нелепо стоявшие на вершине земляного вала, каконец-то снесло взрывом в окоп. Довольный солдат снял с них новенькие офицерские сапоги, и, вылив из них кровь, с наслаждением всунул во внутрь свои потные вонючие ноги. Разумихин находился на левом фланге. Он задумчиво сидел на стуле, который ему всегда приходилось таскать с собой, и пытался слушать радио - там как назло и как раз сейчас шла его любимая программа веселые уроки радионяни. Неизвестно, почему он любил радионяню. Может, потому что её голос возбуждал разумихина, а может, что скорее всего, потому, что он был психом, ненормальным отщепенцем безумного и больного социума, насквозь прогнившего изнутри ядовитой блевотиной потребительской идеологии и главенствующей идеей экономического неравенства. Сумашедшый, типа меня и вас с нами. Все там будем.
О том, как ыскабливать днища воронок в поисках артиллерийского фарша, знали только самые заслуженные ветераны, борющиеся одновременно с противником и с ужасным одеревенением мысли напополам с гемороем и комплексом неполноценности. Остальным этого знать не надо. Солдат должен всегда иметь хороший аппетит. Мясная кашка наиболее полезна для организма, занимающегося военной деятельностью. А эрекция здесь ни причём - ну где вы на войне баб возьмете. Боевые подруги нынче служат в заградотрядах. Нежданно негаданно враг перешел в атаку. Из-за домов грянула орава небритых грязных карликов в рваных мундирах и мятых рогатых касках. По ораве карликов ударил ружейный залп. Изрядно проредевшая толпа частично стала разбегаться, частично - прятаться за неровностями местности. Карликовость в этом деле была полезна. Вторая атака последовала через минуту, и ещё несколько врагов укрылись в выгодной позиции, непосредственной близости от укреплений разумихина. Третья волна карликов была расстреляна полностью, так как в бригаде матвеева наконец-то удалось отыскать пулмётчика и пулемёт к нему. Патронов же было много, и васька их тратил охотно. Четвертая волна, деморализованная большими потерями предшествовавшей атаки, практически полностью была унчтожена либо обратилась в бегство. Враг долго не появлялся. Вдруг из-за домов послышался стрекот автоматов - тртртр - расстрел. Пятая волна хоть и нехотя, но докатилась до самого земляного вала, главным образом из-за своей многочисленности. Укрепления были попробованы на зуб - карлики вынудили бригаду ерофеева принять рукопашный бой. В принципе, какой-то урон был нанесен - одному парню порезали ногу - но атака была отбита, и убегающих карлов расстрелял из пистолета ерофеев лично. Тридцать патронов - тридцать маленьких уродцев лишились затылков. Больше супостаты в рукопашную не лезли. Тем временем спрятавшиеся неподалёку ублюдки начали подползать всё ближе. Самые наглые бросали гранаты, вынуждая красноармейцев покидать огневой рубеж и отходить вглубь траншей. Разумихин, оперативно оценив обстановку, снарядил нескольких бравых молодцов, чтобы они навели порядок. Выход молодцов из окопов прикрывала полковая артиллерия - две противопехотные пушки со счетверенными стволами, бившие навесом вздымая тучи пыли и грязи, а также зоркие и меткие снайперы, палившие без разбора во всё, что шевелилося по ту сторону колючего заграждения. Гане выпала честь идти с развесёлым панком-баянистом антохой. Антоха полз впереди, огибая нагромождения распластанных свежих ароматных, и старых вспучившихся трупов. Ганя егозил следом, с головой зарываясь в спасительную маскировочную грязь.
Полз ганя непрерывно и усердно, стараясь как можно плотнее прижиматься к земле, не поднимая головы, а перемещаясь репой вперёд, остроконечным шлемом разгребая завалы обломков, арматуры и мягкой мокрой земли, от которой воняло прелостью и навозом. Справа послышалась какая-то суета. Антоха затормозил, и ганя упёрся жбаном в каблук его сапога. Антоха: "давай, осмотрим округу. Здесь удобное место". Ганя боязненно приподнял голову и посмотрел вокруг. Они находились на дне широкой и довольно глубокой ямы. Из противоположного склона торчала измазанная в глине труба, из недр которой сочилась какая-то мутная жижа. На дне ямы был небольшой водоём, в котором сейчас расположился сжавшийся от страха ганя. Рядом с ним харей вниз плавал убитый прямым попаданием гномик без руки и ноги. Нога торчала неподалёку, воткнувшись в податливую сырую землю. Руку, видно, унесло далеко в сторону. Ганя изогнул шею и взглянул наверх. Небо, зашитое в наволочку из серо-грязных туч, дышало холодом. Оно ограничивалось краями ямы, образованными полуобвалившимися пластами асфальта, немного выступающими и нависающими над склоном. Под асфальтом кисло поблёскивала мокрая щебенка, громоздившаяся на вязком сыром грунте. Всё в любую минуту могло обвалиться, склон ямы пополз бы вниз, и двое солдат оказались бы замурованными насмерть земельно-асфальтовой массой. Ганя представил, как глина настойчиво набивает рот, залепляет глаза и уши, лезет за шиворот, и грудь сдавливается центнером навалившейся грязи. Неимоверно захотелось вылезти прочь. Антоха прервал трусливые мысли своего товарища: "пошли вот за ту херовину, посмотрим, где засели мудаки". Баянист влез по осыпающемуся склону, ловко цепляясь за редкие торчащие корни и обрывки кабеля. Подтянувшись на выпирающем пласте асфальта, он перекинул ноги через край ямы. Непосредственно рядом с ямой одиноко высился обломок стены снесённого дома. Под ногами хрустел шифер и кирпичное крошево. Скрипели ржавые, гнутые в затейливые фигуры железные листы. Прислонившись к холодной потной стене, испещерённой пулевыми отверстиями, он выглянул из-за сваво укрытия. Перед ним развернулась панорама поля битвы. Там и сям громоздились кучки маленьких трупиков. Были и раненые. Один тяжко полз, приволакивая изорванный переизломанный ошметок своей ноги, крепившейся к тулвищу натянутыми сухожилиями и расползающимся комом мышц. При этом он истошно, страшно вопил. Нет, не как раненый зверь, а как раненное хуй знает что, потому что антоха такого воя никогда в своей жизни не слышал, хотя прошёл с красной армией от тайги до британских морей и наоборот. Ещё пара раненых карликов где-то впереди и справа, за обгоревшим каркасом танка, жалобно подвывали. Больше всего антоха боялся оказаться раненым, одному в поле, наедине с дикой болью и враждебным небом. Сзади он услышал всплеск, возню, звук осыпающейся щебенки. Это ганя пытался взобраться на склон. Антоха снял с пояса веревку и бросил её край копошащемуся на дне товарищу. Ганя вцепился в неё мертвой хваткой. Они сели в укрытии, и уже довольно долго искали глазами притаившихся врагов. Наконец добились своего. Ганя заметил колыхнувшийся кустик. Антоха, направив в сторону растения оптическую трубу, разглядел спину гномика. Гномик, видно, перезаряжал винтовку. Они поползли в том направлении, старательно скрываясь от чужих и своих снайперов. Подползя уже довольно близко, они остановились и ещё раз проверили боевое снаряжение. Закурили. Потушили бычки в луже. Обойти вражескую позицию решили сзади, чтоб напасть неожиданней. Враг засел в выгодном месте - руины небольшого двухэтажного дома, состоящие из трёх почти разрушенных стен и малопроходимых, изрытых взрывами подступах к нему. Сзади дома, под стеной задумчиво сидел человек, охраняя юго-западный подступ. Ганя, размахнувшись, резко метнул в него нож. Лезвие беззвучно вошло в шею, пригвоздив врага к стене. Из раны хлынула кровь, тело напряглось, человек дернулся, и, чуть слышно захрипев, повалился на бок. Короткая перебежка под прикрытием поваленного столба, и солдаты оказались под стенами дома.
Ганя осторожно выглянул из-за угла и сразу назад. Он насчитал троих гномов. У одного была винтовка, двое других сидели в укрытии покосившегося забора и острили сабли на мерно вращающемся точильном круге. Ганя покрепче сжал в руке наган и выскочил из-за стены. Не целясь, он в упор разрядил обойму, два издырявленных тела грузно повалились друг на друга. Карлик с винтовкой засуетился, вскочил. Дрожащими руками направил винтовку на ганю. Подоспевший с противоположной стороны антоха прорубил врага топором от плеча до пояса, как профессиональный мясник. Разделанная туша грузно свалилась в пожухлую траву, моментально во все стороны начала расползаться красная лужа. Но это было ещё не всё. Раскрылась дверь подвала, по лестнице затопотали торопливые короткие ноги. Ганя, заряжавший своё оружие, выпалил три патрона в наседающую толпу. Бегущий по лестнице впереди всех карлик получил три пули в живот и свалился на головы прущих сзади уродов. Антоха, пользуясь моментом, кинулся на лестницу и стал рубить столпившихся и попадавших на узком пространстве супостатов. Воздух наполнился воплями боли и страха. Один карлик, извернувшись, кинжалом пырнул антоху в бедро, сам же получил сокрушительный удар по черепу и свалился в общую кучу. Выжившие карлики частично залезли обратно в подвал, трое остались биться. Одного антоха вскрыл в области живота. Изящно вывалились кишки, зазмеились по ступеням. Тело рухнуло вслед за ними и скатилось в темноту подвала. Двое оставшихся гнома ловко уворачивались, им удавалось нанести мелкие раны. Один из них старался обойти антоху на лестнице, чтобы окружить. Антоха явно проигрывал им. "Где же ганя" - промелькнула мысль в мозгу. Она оказалась последней. Карлик ловко юркнул под рукой с занесенным топором, метнулся вверх по лестнице. Антоха резко развернулся, размахнулся, метя карлику в спину. Но сзади враг времени не терял. Пудовая кувалда с размаху треснула по затылку, кости проломились. Антоха провалился в темную дыру смерти. Ганя, перезарядивший наконец нервно дрожащими руками свой наган, прицелился и выстрелил. Бегущий на него карлик свалился навзничь. Уверенными быстрыми шагами ганя пошёл в сторону подвала, держа наган на вытянутой руке. Второй гном замешкался, пытаясь вытащить кувалду, крепко засевшую в черепе красноармейца. И получил пулю. Кусок железа раздробил скулу, вышел сзади, нарисовав на стене нечто кровавое и противное. Переступив через труп, ганя осторожно заглянул в дверь, ведущую в подвал. У него осталось два патрона. Солдат залёг напротив входа, прицелившись в темноту подвала. Через какое-то время гномам, верятно, надоело ждать, и из-за угла высунулись две бородатые хари. У гани большее отвращение вызвала очкастая харя, из ноздри которой свисала зелёная плотная сопля. Очкастый гном, лишившийся вдруг своего носа, упал, головой ударившись об косяк. Впрочем, больнее ему от этого уже не стало. Он был мертв. Оставшийся карлик спрятался во тьме. Последний патрон в нагане, больше не будет, пока не вернусь в родную траншею. Как там учил разумихин? Последний патрон оставляй для себя - мало ли что. Недолго думая, ганя пустил в дело гранату. Весело позвякивая, она, прокатившись по ступеням, скрылась в темноте. Раздался взрыв, путь был расчищен.
Ганя, отерев с лица выступивший пот, устало спустился по ступеням. В подвале было темно и сыро. Влево вела ещё одна дверь. Отворив её ударом ноги, ганя оглядел открывшееся пространство. Внутри был свет. Посреди широкого, с низким потолком помещения, стоял массивный железный стол, на котором располагалось несколько тускло тлевших керосинок. Карлов видно не было. Ганя облегченно вздохнул и вошел, низко нагнув голову, чтоб не удариться. На волосы тут же налипла густая и сырая паутина. В дальнем углу лежал какой-то сверток. В полумраке он сначала не разобрал, что это такое, но, приглядевшись, он понял, что это небольшой человек (не гном), укрытый в чрезвычайно грязной и рваной тряпкой. Лица не было видно - человек был укрыт с головой, только было видно волосы, грязно поблескивающие в скудном овещении. Ганя подошел вплотную. Он понял, что видит перед собой ребёнка. Часто они находили таких вот грязных, оборванных детей (выебанных во всё чё можно карликами-педофилами) в подвалах зданий, разрушенных бомбами и снарядами. Часто они оказывались сумасшедшими. Пускали слюни, истошно вопили. А этот смирно сидит. Хоть и дрожит весь крупной тяжелой дрожью. Ганя взял рукой край тряпки и откинул его, открыв лицо спасённого ребёнка. Это была девочка. Безумные, широко раскрытые глаза бессмысленно смотрели в пустоту. Лицо было испачкано в земле. Вокруг шеи вилась жесткая колючая веревка, другим концом привязанная к тяжелому куску арматуры, корячившегося в двух шагах справа. Полураскрытые губы дрожали. Но почему-то ганю не пробило на жалость. Его мозг был заблокирован недавними впечатлениями кровавых происшествий, он был не всебе. Другая мыслишка гаденько шевельнулась в его сознании. Вот уже пять месяцев они брели по выжженным напалмом равнинам. Испытывали колоссальное напряжение, ежедневный стресс. Плохо спали, плохо ели. Ожидали пули со всех сторон света. И ничего, никаких наград так и не увидели. Ни радости освобожденных жителей, ни сытного победного ужина, ни теплых мягких постелей… с теплыми мягкими женщинами. Пять месяцев жестокого воздержания. Мозг гани лихорадочно задёргался. Внутри шла борьба солдата-спасителя детей и неудовлетворенного самца, зверя-семеизвержителя. Стыд залил ганю до краёв, он внутренне содрогался от мысли, как его совесть будет потом корчиться под жестокими беспощадными ударами отвратительных воспоминаний. В мозгу победил самец. Трясущимися от стыда и отвращения к самим себе руками ганя сорвал с девочки тряпку. На ней был надет прожженный свитер и темная шерстяная юбочка. Она вся сжалась калачиком, дрожит. Ганя бросил тряпку на пол и грубым движением кинул девченку сверху. Она упала на спину и сразу, почти автоматически, сжалась. Ганя расцепил её руки, прижал к земле. Впрочем, девочка не сопротивлялась. Рука солдата проворно нырнула под юбку - оказалось, трусов не было. Ганя захлебнулся стыдом при мысли, что, наверное, делает то, что полчаса назад делал с ней гнусный ублюдочный карлик-извращенец. Кривыми ручками ласкал её половые органы, вожделенно припадал жирными липкими губами к дрожащему бледному телу. Но мысль эта незамедлительно была поглощена мутной волной непобедимой похоти. Расстегнув ремень, ганя приспустил свои штаны до колен. Он был чудовищно возбужден. Раздвинув в стороны её ноги, ганя с силой втиснул своё хозяйство вовнутрь. Было тесновато, но ганя не замечал этого. Густая пелена возбуждения повисла перед глазами. Девочка только всхлипывала. Когда ей стало совсем больно, когда, казалось, её сейчас разорвёт изнутри, девочка протяжно заскулила, точно замученный зверёк на последнем вздохе перед смертью. Ганя, всецело поглощенный пучиной похоти, на подсознательном уровне решил (он был слишком возбужден, сознательный уровень не работал), что обратной дороги нет. Лишь думал: "переснань кричать. Пожалуйста, девочка. Перестань, миленькая… Перестань! Хватит! Заткнись, сука! Заткнись!" Рука сама потянулась вперед, сомкнулась на её горле. Пальцы надавили одновременно, сомкнулись, как тиски. Она хватала ртом воздух, как рыба, но не могла вдохнуть. Глаза округлились, расширились. Страшно без воздуха, ужасно. Слезы скатились по щекам, дернулись веки. Ганя кончил в уже задушенную девочку. Теплое семя брызнуло внутри остывающего трупа. Стыдно, товарищ!
Небо, такое близкое и безжизненное. Под ним - руины, поле битвы, покрытое трупами. Бездыханные тела. Вытекшая и застывшая кровь. Оборвавшееся биение сердца. На разрушенный город опускается ночь. Психоделический карлик лениво вышел в дозор, волоча за собой трофейное пятизарядное ружьё. Он обходит новую линию окопов. Сегодня они потрудились на славу. Враги потеряли много солдат, и были вынуждены отойти на последний рубеж. Завтрашнее утро станет для них последним. Карлик топает мимо руин небольшого двухэтажного дома, состоящих из трёх почти разрушенных стен. Идёт мимо лестницы, усеянной трупами карликов. Эта лестница ведет в подвал. Приглушенный хлопок выстрела, раздавшийся из-под земли, немного оживил однообразный мрачный вечер. Карлик свистит в свесток, созывая роту. Последний ганин патрон, с чувством выполненного долга, разносит черепную коробку хозяина в кровавое месево, точно спелую тыкву.

P.S.: то, что должно относиться ко второй части. "Запредельный этаж".

Мысль в мозгу Князя: "Запредельный этаж. Неужели это тут? Это затхлое помещенье похоже на автоклав. Закройте мою голову от случайного ветра, или эти гнусные жернова размельчат её в серую муку разума. Смотри, это лесенка ведёт ещё выше. Она ведёт на чердак, но ход закрыт. Я знаю, это лестница в Рай. Никогда не смог бы предположить, что рай на чердаке этого дома". Князь подходит к лесенке. Она ведет отвесно вверх. Вверху, в потолке виден закрытый синий люк. Он заперт на тяжёлый амбарный замок. Вокруг люка кружатся вихри ядовитого тумана. Тот, кто осмелился бы приблизиться к люку, тотчас же умер бы в страшных муках. Этот яд - хлор. По идее, хлор тяжелей воздуха и должен летать совсем низко над полом. Но этот хлор не простой - он божественный. Князь внимательно изучает газ, заходя с разных сторон и пытаясь разглядеть, выходит ли он из какого-то источника, или его давно ещё напустили сюда и он всё ещё не выветрился. Напрягая своё зрение, Князь разглядел сквозь туман отверстие вроде вентиляции. Он подумал, что если бы газ выходил не сквозь эту дыру, то, наверно, уходил бы наоборот в неё и рано или поздно вышел бы весь. Таким образом он установил, что есть некий источник божественного хлора, расположенный по ту сторону стены. Но что было по ту сторону стены - никому знать не дано. Даже с помощью предельного напряга своих незаурядных телепатических способностей, князь так ничего и не добился от этой холодной, выкрашенной синей краской стены. Вообще-то стена не была синей. Главным образом оттого, что сплошь была покрыта мхом, пылью. Краска кое-где отвалилась, являя электрическому свету незатухающей лампы обшарпанные вековые кирпичи. Мысль в мозгу Князя: "Ага, кирпичи уже старые, застарелые. А вот и цемент. Отваливается. Может, подковырнуть?" Так он и решил. Вынув из кармана трехзубую гнутую вилку, товарищ князь приступил к самоотверженным попыткам расковырять приоткрывшуюся было щель в кирпичной кладке синей стены. Всё напрасно. Подходит ангел. Князь думает, как же её зовут? А она говорит, что её зовут катя. Вот так. Князь знал всего одного ангела, которого зовут катя. И это была именно она. Впрочем, больше он никаких ангелов не знал. Она спросила, что он делает. А он сказал, что хочет проникнуть за стену. Тогда она сказала, что за стеной ничего нет. А князь всё твердил, что за стеной начинается потаённый путь в рай. Также он сказал, где они находятся - это был запредельный этаж. Она не удивилась. Но немного расстроилась. Ведь те, кто попадал на запредельный этаж, больше никогда не появлялись там, внизу. А впрочем, почему она ему верит? Это иррационально. Она решила проверить всё сама. Перегнувшись через черную решетку перил, оперевшись на скрипящий деревянный поручень, она свесилась вниз, в лестничный проём. Бесконечные перила, витками спирали спускающиеся вниз. Бесконечно бесконечный проём между лестничными пролётами. У неё закружилась голова. Она чуть не потеряла равновесие. Резким движением она вернулась в соседнюю реальность, и отпрянула от перил. Хер знает что. Бесконечно. Да, лестница здесь длинная. Но это ещё ничего не значит. Мало ли где есть длинные лестницы. По ступеням тихо ползут комья пыли. Сваливаются с одной ступени на другую, лавиной медленно-медленно сходя всё ниже и ниже. Уходя всё дальше и дальше. Тут это продолжается вечно. Она решила зайти в квартиры. С лестничной площадки открывалось четыре двери. Одна из них была закрыта. Железная, прочная. Вторая тоже закрыта, но на цепочку. Чуть приоткрывшись, эта дверь пропускала в прихожую тонкую полоску света, перерезанную поперёк тенью цепочки. Третья дверь была приоткрыта, приглашая человека своей непонятной и неуместной неизвестностью прогоркшего подсолнечным маслом и солёной рыбой помещения. Четвертая дверь вообще дверью не была. Был только дверной проём, зияющий своей плотной, ненасытной чернотой. Внутри несомненно что-то происходило, произошло или должно было произойти. Вот дела. А двери-то и нет. Хотя вот же она. На полу лестничной клетки, рядом с колонной из нагроможденных друг на друга столов и табуреток, лежала дверь. На ней сидел князь. Дверь эта была наименее пыльной вещью во всём этом этаже, как показалось ангелу. Едва справляясь с головокружением, ангел двинулась с лестницы на площадку. Ноги не слушались, они были ватные и слишком хорошо гнулись. Так гнулись, что казалось порой, что уже и не разогнутся. Такие дела. Перед глазами плыло. В висках стучало всё сильней. Двигаясь всё ещё по инерции, но всё слабее и слабее, катя потеряла способность зрительного восприятия окружающего мира и даже подумала, что слепнет. В воображении, очень похожим на человеческое зрение, вдруг стали рисоваться какие-то радужные пятна и покрывающая всё сущее чернота, которая затем поглотила все пятна и перестала существовать. В виски ударяло прямо как в барабан, и скоро это проявилось в нарастающем гудящем звуке, ощутимо заполнившем всё вокруг. Сердце толкало кровь судорожно и импульсивно, словно было чем-то озлоблено. Атмосфера всеобщей враждебности организма к катиному сознанию вплелась в общий поток одномерных плоских ощущений, в виде гудения и ударов. Ей показалось, что она падает. Потом это закончилось - видимо, упала. Из одной пустоты в другую. Среди гудения стали различаться какие-то бессвязанные слова, утробные звуки и прочее шипяще-булькающее безобразие. "Кто здесь?" - подумал катин мозг, едва переносящий гудение и нестерпимый шум, всеобщее давление со всех сторон. Голос, срывающийся, тихий, хриплый, заглушаемый фоновыми монотонными звуками, еле-слышно отвечал: "У… Мм.. Кхе. То то товарищ товарищ житель… это… когда… и… слушать… таво… слова этого… не понять… смысл… оно… туман хлор туман". Постепенно звук голоса нарастал, звучал всё отчетливее, менялась и интонация. Она стала резкой и какой-то раздраженной: "Принять к сведению - эта зона непроходима. Это тайна. Покров непонятен. Никак не понять. Тревожно. Но можно. Вероятнось увеличивается при снижении нулевого порога. Единичный случай конфликта с непонятно чем, именно здесь, в этой реальности…" Наконец громкость голоса достигла своего логического максиума - голос нестерпимо орал, от крика хотелось спрятаться, но это было невозможно, голова ничего не соображала. От навалившейся мощной волны шума, приводящей в оцепенение и сносящей голову с плеч и уши с головы (если бы она их ощущала - всё тело онемело), мозг перестал выполнять простейшие функции. Тут сознание впало в истерическое невменяемое состояние. Наступило тотальное одеревенение и параличный покой, сотрясаемой громогласной враждебной силой и сдавливаемый до безумия и умопомрачения. Голос продолжал: "СИГНАЛ! НЕТ! УЙТИ! НЕМЕДЛЕННО ВНИЗ! ВОЗВРАЩАТЬСЯ И НЕ СМЕТЬ, ЯВНЫЙ ПРОМАХ! НАЗАД, ШАГ ВПЕРЁД - СМЕРТЬ! ИДТИ, ЧЕРЕЗ ЭТО НЕВОЗМОЖНО. ЭТО КОНЕЦ ВСЕМУ. ЛИНИЯ. ОНА. СТОЙ. ПОРОГ. БАРЬЕР ЗАКРЫТ, ЭТО ГРАНИЦА ОСОЗНАННОГО. СЕРЬЁЗНАЯ ОПАСНОСТЬ, УГРОЗА ВСЕМУ ЖИВОМУ! ЧЕРЕЗ! НЕЛЬЗЯ! СТРАХ!!!"

____________________

Автор Ёдр Дотоевкий пишет про СТИЛАКИ.
Дописано весной 10 марта.