Первые мои воспоминания были связаны с долгим ожиданием. Я помню, что прочно застрял на каком-то складе. Это в принципе даже не было работой. Склад являлся самой настоящей перевалочной базой. Там было много таких как я, и все мы хотели поскорее найти свое место в жизни. На складе мы просто ждали. Впереди была дорога в неизвестность.
    Периодически за нами приезжали и увозили маленькими группами в магазины. На самом деле, эти магазины были ничем иным как специализированными биржами труда. Там мы ждали своей очереди. Очереди на трудоустройство. Надеялись, что кто-то из нас приглянется потенциальным работодателям, то есть людям, которые согласятся взять нас к себе.

    Лично я всегда мечтал жить и работать в  какой-нибудь благополучной семье. Жить так чтобы меня любили, чтобы заботились обо мне. Я  не раз представлял, как моя хозяйка бережно прикрывает меня  пластмассовой крышечкой. А еще она чистит  мое гладкое и блестящее белоснежное тело, нежным ласкающим мою эмаль гелем и освежает благовониями из баллончиков. Я желал иметь все, даже мягкое сидение. Хозяин, правда,  иногда наверно забывал бы его поднимать, и капли мочи с конца его пениса попадали на его поверхность. Потом бы они высыхали, оставляя пятна. Но я бы запросто стерпел такие мелочи жизни. Главное чтобы люди попались хорошие. Чтобы относились ко мне как к члену семьи, как к другу. Чтобы доверяли мне – и  поручали хранить в моем сливном бачке свои сбережения. А я бы в свою очередь их не подвел. Вот такой была моя заветная мечта. 
    Пока я находился в плену своих грез, на нашу биржу заглянула семейная пара. Я никогда не страдал заниженной самооценкой и рассчитывал, что они сразу же выберут меня, поскольку я просто сверкал своей белизной, привлекая к себе внимание. Но они направились к противоположной витрине, где стояли мои коричневые собратья. "Возьмем его", - сказал мужчина, указывая на одного из "темных". "На нем не видно говна, - пояснил он. А я остался стоять. Для меня это было ударом ниже ватерлинии. До этого случая я не знал, что такое расизм, но в тот момент я проклял цвет своей эмали. Они не взяли меня только из-за того, что я белый. Во мне взыграли гены моих далеких немецких предков, и я возненавидел негров. Лишь одно меня утешало - эти люди были совершенно нечистоплотными, и, попав к ним, я,  наверное, никогда не стал бы счастливым.
    Оказалось, что самые главные разочарования моей жизни еще только ждали меня  впереди.

  Вскоре после того инцидента, меня и еще несколько таких же ватерклозетов, взяли на работу в одно крупное учреждение. Мое рабочее место показалось мне сущим раем. То был просторный, светлый, с  белоснежными стенами офис. Нас было чуть больше десятка. Поэтому работы на каждого приходилось не много. И все мы работали исключительно с женщинами. Каждый из нас получил бесплатно удобную  капроновую крышечку с твердым пластиковым сиденьем и рулоны качественной бумаги. Конечно, это было не то, что мне могли предоставить в состоятельной семье, но я был вполне рад и этому. И что самое главное  у каждого из нас был отдельный кабинет. Словом, нам создали все условия для успешной работы. И я сполна оправдывал возложенное на меня доверие.
    По натуре я был очень творческим созданием. И никогда не делал свою работу без научного подхода. Понос ли был у моих клиентов, запор или метеоризм, я всегда внимательно относился к их проблемам. Воспринимал их как свои собственные. Творческий подход позволял мне помочь клиенту. Я разработал теорию влияния звука сливного бачка на работу желудочно-кишечного тракта посетителей. Например, низкие звуковые частоты способствовали облегчению во время трудной дефекации при многодневном запоре. Высокие, наоборот, ослабляли перистальтику кишечника. Так или иначе, но я чувствовал здесь свою полезность для общества. Только иногда меня посещали сладкие грезы о профессии семейного унитаза. В свободное от работы время я сочинял неплохие музыкальные композиции, и с удовольствием исполнял их на своих бронзовых трубах. В такие минуты я чувствовал себя, как минимум органом перед прихожанами. 

    Со временем у меня появилась постоянная клиентка. Она почему-то всегда приходила по делам и садилась именно в мой кабинет. Я определенно ей нравился.
    На крышке сливного бачка у меня красовалась нечто похожее на родимое пятно, что придавало мне особую индивидуальность и шарм. Я и не знаю, откуда оно у меня взялось, но вскоре после моего появления в этой фирме возникло и родимое пятно. Я подозревал, что кто-то из обслуживающего персонала случайно капнул на мой бачок какой-то цветной химикат, пока я спал. Что бы ни говорили, но мое пятнышко было красивым. Собственно оно и привлекло мою клиентку.
    Поначалу она заглядывала нерегулярно. Но как-то раз, зайдя ко мне в кабинку, она вдруг обратила внимание на родимое пятно. Молодая женщина с интересом рассматривала его, а затем прикоснулась к нему своими пальчиками с ухоженными лакированными ногтями. По моему телу прошла тонкая дрожь. И в этот момент раздалась мелодия ее мобильного телефона. Оказалось, что этого звонка, пришедшая ко мне дама ждала очень давно. После разговора  ее лицо излучало счастье. Она сказала, обращаясь ко мне: "О, малыш, да ты приносишь удачу". И потрогала пятно на бачке еще раз. С той поры она стала постоянной  моей клиенткой. Ей доставляло удовольствие дотрагиваться до цветной метки на моем керамическом теле. Для нее это становилось ритуалом. Мое родимое пятно, как талисман, приносило ей удачу.
    А  я просто сходил по ней с ума. Женщиной она была роскошной. Белокурая красавица с безупречной фигурой – она обычно носила яркое красное платье. От нее пахло дорогими духами. Я просто умирал от этого аромата. И не нужны мне были никакие аэрозоли с благовониями! Я готов был отдать все освежители воздуха мира за одно мгновение встречи с ароматом любимой женщины. Несомненно. Я любил ее. И даже, когда она невзначай пускала газы, мне это было чертовски приятно.

    А трусики, какие у нее были трусики! Когда она спускала их чтобы присесть ко мне, это было  верхом моих эротических фантазий. Я  испытывал чувство сладострастия. Мне казалось - я уже знал все ее сокровенные тайны. Мне было известно о ней почти все: запоры у нее или, наоборот, расстройства кишечника, в кружевном она сегодня белье или, наоборот, перетянута как бандероль веревочками "танга", прокладками она пользуется или, наоборот тампонами. Я выучил наизусть весь ее менструальный цикл. А еще я знал то, о чем не догадывался, наверное, никто: изредка она заходила ко мне не по делам, а только чтобы неспешно помастурбировать, и мое присутствие ее нисколько не смущало. В такие моменты, я чувствовал себя полноценным половым партнером своей леди. Нет, она не занималась мастурбацией - мы вдвоем занимались с ней сексом. Единственным видом секса, который возможен между мной и ею. 
    В остальное время я был для нее чем-то вроде молчаливого друга, на которого можно опереться, доверить свои тайны. Она любила разговаривать по  сотовому телефону, подолгу сидя у меня в кабинете, еще глубже посвящая меня в свои тайны. 
    Но вот однажды, она, прижимая одной рукой к уху телефонную трубку, стала отрывать бумагу из рулона. И делала это как-то неловко. Неожиданно с ее запястья соскользнул браслет. Украшение упало мне внутрь, а я к несчастью  сделал инстинктивное глотательное движение. Будь проклята та секунда, но я  проглотил браслет, сам того не желая. Моя клиентка сначала безуспешно  пыталась достать его из моего чрева. Но все попытки были тщетными. Тогда она позвала  на помощь обслуживающий персонал. Те долго искали браслет у меня внутри, но так ничего и не нашли. С моей любимой случилась истерика. Такой я ее никогда не видел. Она стала осыпать меня грязными ругательствами и проклятиями, а под конец стала пинать меня ногами. Я понимал, что ужасно виноват перед ней. Но поделать ничего не мог. Я и сам проклинал все на свете, и, прежде всего себя, за то, что не смог вернуть ей этот браслет, потому что любил ее больше жизни. Я страшно боялся, что она больше не захочет иметь со мной дел, и я больше никогда не смогу ее видеть. К несчастью мои мрачные прогнозы сбылись.
    С тех пор она больше ко мне не приходила. За год мой кабинет посетило много женщин: блондинок, брюнеток, рыженьких, но такой безупречной красавицы среди них не было. Женщины приходили и уходили, но ни одна из них меня не интересовала. После  того как я расстался со своей любовью, горе просто поглотило меня. Я чувствовал себя самым  одиноким существом на свете.

    Я выполнял свою работу просто механически, без всякого энтузиазма. Я стал все больше задумываться о смысле жизни. И вот, как-то раз меня осенило! На меня снизошло озарение. Я понял, что  наши кабинеты никакие не кабинеты  вовсе, а камеры. Самые настоящие тюремные камеры. И мы все не работники крупной компании, а простые заключенные, узники, на свидания с которыми изредка приходят повидаться. Ведь мы же практически не виделись друг с другом. Нас разделяли глухие стены наших казематов. Мы только иногда обменивались между собой последними новостями. Я совсем приуныл, впал в солдатскую депрессию. Работа больше не доставляла никакого удовольствия. За этот год я так изучил анатомию и физиологию женских половых органов, что мог свободно идти работать в гинекологическую клинику. Я обладал познаниями по всем особенностям малых и больших половых губ, клиторов, вагин, анальных сфинктеров и тому подобному. Я разбирался в тампонах и прокладках не хуже любой дамы детородного возраста.
    Вскоре мне стало это надоедать. Мне хотелось разнообразия. Теперь я страстно хотел увидеть хоть одного мужчину. Но все было тщетно, они сюда не заходили. Однажды, в девятую кабинку, вернее камеру, вошла размалеванная помадой женщина, сняла трусы и… О боже! Ниже пояса она была  мужчиной. Трансвестит. Настоящий. Я много слышал о них, но увидеть…. Для всех нас, изголодавшихся за год по мужчинам, такое зрелище было самой сокровенной мечтой. Девятый был доволен. Он об этом, разумеется, не говорил, а лишь довольно мурлыкал своим полным бачком. Но все мои коллеги, точнее заключенные, знали и так. Я завидовал девятому до глубины всех  своих канализационных труб. Как бы я хотел оказаться на его месте! Я просто умирал от зависти.

    А вскоре произошел еще один случай, который просто добил меня. В пятую камеру, что располагалась через стенку от моей, пришли двое. Один из них был мужского пола. Они привалились на молчаливого обитателя кабинки и долго занимались сексом, выделывая такие фортеля, что им мог позавидовать любой режиссер порнофильмов. Я был просто убит горем. Ну почему, почему они зашли именно в соседнюю камеру? Они промахнулись ровно на метр, чтобы попасть ко мне. Быть может участие в сеансе секса смог бы как-то поднять мой боевой дух. Но, увы. Я не мог простить этого судьбе. И от постоянного стресса и неудовлетворенности жизнью начал хворать. Другие тоже урчали, посапывали своими трубами и недовольно гудели, но держались. Я же совсем расклеился. От этого у меня стал подтекать сливной бачок. Ко мне приходил специалист-сантехник. Он пытался вылечить меня. Но вскоре после его ухода все начиналось сызнова. В конечном итоге он плюнул на меня, заявив, что дальнейшее лечение бесперспективно. И выставил мне грозный  диагноз. Оказывается, у меня с рождения были нарушения в главном клапане. Врожденный порок. Услышав это, я стал готовиться к худшему, но….
    Неожиданно наш офис, или тюрьму (как я ее называл) реорганизовали. В наше помещение прикомандировали несколько писсуаров.
Я настороженно относился к этим ребятам. Уж очень они смахивали на физически неполноценных, недоносков и уродцев для кунсткамеры. Но парни быстро переломили отношение в лучшую сторону. Особенно когда выяснилось, что родом они из Сингапура – того места на свете, где находится наш центральный офис, штаб-квартира ВТО – всемирной туалетной организации. Там, по их рассказам, стоял Главный унитаз мира (наверное, из чистого золота), на котором время от времени восседал Президент всех «толчков» земного шара.
Еще писсуары предложили нам создать профсоюз и каждый год 19 ноября отмечать профессиональный праздник – Всемирный день туалетов.
«Вам, унитазам, нужно держаться вместе! – говорили они. – Ваше название произошло от испанского слова «унитас», что означает «единство»!» Эта информация стала откровением. Мы почему-то считали, что наша родословная тянется из Германии. «Может, у ваших жалких бачков и немецкое происхождение, – заявили сингапурцы, – но вы-то, унитазы, испанских кровей!»
Писсуары рассказали нам много интересного, что подвигло меня к переосмыслению жизни. К тому же с их появлением нашими клиентами стали мужчины. Я сразу вышел из затяжной депрессии и рьяно принялся за работу. Увлекшись новыми клиентами, я не заметил, как врожденный порок клапана прошел. Болезнь отступила сама собой.
Мужчины смогли сделать для нас то, что не смогли сделать для нас женщины. Они сбили  с петель ставшие ненавистными для нас двери, освободив нас из глухих застенков. Они никогда не заставляли глотать нас раскисшие прокладки, пропитанные  кровью. Они постоянно рассказывали в нашем присутствии смешные анекдоты, поднимая настроение на весь день. Они покрыли стены замечательными произведениями искусств, именуемыми граффити, стараясь приобщить нас к прекрасному. Правда, иногда, они отламывали нам ручки, но делали это не со зла, а только от избытка силы. И мы готовы были простить им эти непредумышленные телесные повреждения и переломы.

    В свободное от работы время мы с сослуживцами рассуждали о жизни, о любви и о прочих вещах. Я по-прежнему все никак не мог забыть свою "прекрасную даму", и часто задумывался вопросом: "Где она теперь?" Но, что толку бередить себе душу воспоминаниями? Приходилось мириться с неизбежным.
  Иногда ребята устраивали интересные споры о моральной стороне работы в платных туалетах. Большинство, включая меня, склонялись к мнению, что безнравственно, когда хозяева  используют нас, беря деньги за каждую дефекацию. Это самая настоящая проституция, когда сутенеры из платных  толчков сдают наших собратьев за деньги. И даже поддержание чистоты не оправдывает сутенеров. Они ведь играют на самых основных потребностях  - в мочеиспускании и опорожнении кишок. Брать за это деньги  - низко.
    Так мы прожили целый год. Но все хорошее рано или поздно заканчивается. Неожиданно к нам в офис привезли иностранного сотрудника. Это был японец. После каждой дефекации он говорили клиенту "спасибо" и "пожалуйста", а также окроплял его промежность струйкой теплой водицы. Я возненавидел этого чертова самурайского подхалима. Но не в наших силах было противостоять этой иностранной интервенции.  В конечном итоге кто-то наверху решил заменить нас всех на японцев. В один прекрасный день меня и моих друзей убрали из этой фирмы и распределили по разным местам.
    Не знаю, как и у кого сложилась судьба, а лично меня направили на работу в городскую больницу. Втайне я надеялся, что окажусь в специальной комнате с надписью "Для медперсонала". Но, видимо, чтобы туда попасть, нужно иметь высочайший блат и протекцию волосатых рук.

    Больше всего я боялся оказаться в гнойно-хирургическом отделении. Уж очень отпугивающее название было у него. В конце концов, мои опасения оправдались на все сто тысяч процентов - я попал в инфекционное отделение. Меня определили в комнату с омерзительным запахом, и  даже леденящий сквозняк из выбитого окна не выветривал зловоние из помещения. Работа в больнице стала для меня сущим адом. Это вам даже не терапевтическое отделение, где самым тяжелым случаем является, наверно, жидкий стул после легкой очистительной клизмы. Вкалывать приходилось круглыми сутками. Бывало к ночи, устав от непрекращающихся поносов моих посетителей, я  только начинал дремать, как  на тебя заскакивал какой-нибудь полоумный чревоугодник с гастроэнтеритом и начинал дристать и блевать зловонной мешаниной из слизи, желчи и крови. Порой  пациент больницы и сесть-то нормально на меня не успевал, обдавая меня всего с ног до головы желто-коричневой струей, а заодно и весь пол подле меня. А иногда, клиент не слазил с меня буквально часами, что очень утомляло. В благодарность больные из моего отделения щедро осыпали меня разноцветными таблетками. Но "колеса" меня мало интересовали.
    В первое же мое утро в больнице ко мне пришла пожилая алкоголичка в белом халате. Это была санитарка. Несмотря, что выражение ее лица не предвещало ничего хорошего, я все-таки обрадовался вниманию, проявленному ко мне со стороны медицинских работников. Я подумал, что сейчас она аккуратно вымоет меня. Но вместо этого она сыпанула целый ворох какой-то злейшей отравы, как я позже узнал хлорки. От хлорки у меня просто перехватывало дыхание. Она медленно разъедала и выжигала все мои внутренности. "Не надо!", - кричал я в исступлении, чувствуя свою полную беспомощность, но никто меня и слышать не хотел. Я понимал, что за какие-то преступления меня приговорили к пожизненной  каторге. Но за что? За что мне эти пытки? За что так со мной обошлась судьба? Я подумал: уж не за тот ли браслет, который я так и не смог вернуть моей любимой?

    Каждое утро меня ждала жесточайшая средневековая пытка отравляющими веществами. Эта ведьма - санитарка наверно даже и не знала, что в мире существуют другие, более гуманные дезинфицирующие средства. Но сейчас я склонен думать, что, быть может, в чем-то она была права. Я превратился в идеальное биологическое оружие, потому что представлял собой настоящий рассадник всякой заразы – бацилл, спирохет и вибрионов. И вполне возможно, что кроме чистой хлорки их больше ничего и не брало. В меня ведь без конца дристали больные дизентирией, непрерывно испражнялись коричневой пеной больные брюшным тифом, по сорок раз в день облегчались жидким вонючим поносом зараженные сальмонеллезом и просто исходили на говно и слизь больные холерой. А после всенародных праздников, когда наступал период массовых отравлений и я просто захлебывался от жидкого стула. Прибавьте к этому, что в меня харкались желто-зелеными сгустками бомжеватые типы с открытой формой туберкулеза и мочились странной жидкостью цвета темного пива больные гепатитом - необходимость хлорки появится сама собой. Этой мыслью я постоянно успокаивал себя. И даже попытался возлюбить свою санитарку, как свою избавительницу от ужасной заразы. Но у меня что-то плохо получалось. Возможно, если б я задержался на этой работе чуть дольше я бы смог ее полюбить, но… Видимо, кто-то наверху услышал мои мольбы о помощи.

    Больница закрывалась на капремонт. Скоро в моем помещении появились рабочие и сняли меня с моего поста. Как же я был им благодарен. Радости моей не было предела. Некоторое время мне пришлось побыть на улице безработным. Но вот, однажды вечером, ко мне подкрался пожилой тип, от которого за версту разило перегаром. Он взвалил меня на закорки и потащил в неизвестном направлении. Я понял, что меня попросту похитили. Так я стал жертвой унитазнеппинга. Похитивший меня бомж (а это был именно он), даже не представлял, какую заразу он может подцепить якшаясь со мной. Но  это его, по-видимому, совершенно не пугало и ни капли не волновало. Он сам вонял прелой мочой не хуже меня. А уж заразы в его организме накопилось столько, что я сам мог с полным правом опасаться подцепить от него какую-нибудь гадость, типа проказы.
    Бомж притащил меня на речку и долго мыл в холодной проточной воде, используя песок вместо мыла. Откровенно говоря, такой "уход" и "чистка" мне особого удовольствия не доставляли. Это портило мою внешнюю оболочку. Но я стерпел. Потом бомж приволок меня в свой, пахнущий сыростью и прорвавшей канализацией, затхлый подвал. Там жили его бородатые дружки. Они долго спорили, расчленить меня на составные части или толкнуть целиком. Я не понимал, что означает "толкнуть". Но зато хорошо усвоил, что прежние мои места работы назывались толчками. Поэтому решил, что толкнуть всего лишь означает – устроить меня в толчок, и что речь идет о моем новом трудоустройстве. Поэтому перестал волноваться по поводу возможного расчленения и немного расслабился. Действительно, вскоре, нашелся работодатель, которому и толкнули меня бомжи. Это был немолодой,  усатый с сильно загорелым лицом мужик, постоянно смолящий папиросы. Так я оказался в новом для себя толчке.
    К моему восторгу меня  взяла  на работу обычная  городская семья. Я ликовал. Наконец моя мечта начала сбываться. Я стал настоящим семейным унитазом. К счастью, о моем недавнем неблаговидном прошлом никто не знал и не догадывался. Сам же я надеялся, что вся инфекция из моего тела улетучилась за время, пока я был безработным. Теперь я занимал  личные апартаменты не в каком-то там совмещенном санузле, вместе с неповоротливой ванной, а в самом, что ни на есть отдельном домашнем туалете. До этого я работал с различными клиентами и потому рассчитывал, что со своим опытом запросто справлюсь с работой индивидуального ватерклозета. После больницы работа на дому казалась для меня просто оазисом среди пустыни. Но так продолжалось недолго.
    Постепенно я стал замечать, что семья, в которую я попал, была не такой уж и благополучной. И как я этого не разглядел сразу? Наверно резкий переход из адских условий больницы затуманил мне на время  глаза. Теперь же я видел перед собой семью полных пофигистов и нерях, да только и слышал их постоянные скандалы. Мои хозяева оказались очень злыми, беспечными, некультурными и пьющими людьми. Свое зло они вымещали на мне.

    А однажды хозяин чуть не сделал меня соучастником своего самоубийства. Он привязал петлю к потолку санузла, встал на меня как на стул и спрыгнул. Веревка разорвалась. Хозяин сильно расшиб об меня голову. Но остался жив. Если бы ему удалось повеситься, мне бы пришлось взять этот тяжкий грех на душу. И до конца дней я бы себе не простил этого. Я бы просто не смог жить, зная, что кто-то использовал меня для убийства, пусть даже это было бы самоубийство.
    Мои хозяева постоянно пропивали кучу денег. По этой причине они не делали в своей квартире ремонт, наверное, добрую сотню лет. В моем санузле трубы были покрыты вековым слоем ржавчины и плесени. Они практически сгнили от сырости и постоянно прорывались, оставляя меня без воды. В такие моменты я простаивал по нескольку дней без живительной влаги, испытывая великую жажду и страдая от обезвоживания. Наверное, из названия моей профессии ватерклозет тут стоило бы убрать приставку "ватер". Я давно уж функционировал как обычный клозет. И это при том, что члены чертовой семейки регулярно опорожняли свои кишки и мочевые пузыри. Им было на все насрать. Даже на полный унитаз не смытого дерьма. За мной никто не ухаживал, меня никто не чистил и не мыл. А в том, что я грязный и засраный обвиняли меня самого. Все в семье меня ненавидели, так как считали источником неприятного запаха. На самом же деле неприятный запах исходил от их лени и пьянства.

    Члены чертова семейства даже не подозревали о существовании туалетной бумаги. Они вытирали задницы исключительно рваными кусками газет. Облегчившись, они почему-то не опускали их в специальную урну, а презрительно швыряли мне. Наверно, считали, что таким образом они дают мне возможность ежедневно знакомиться с прессой. Тоже мне благодетели! Знали бы они, что своей идиотской "услугой" лишь заставляли меня молча давиться, с трудом проглатывая грубую газетную бумагу. Разве о такой семейной жизни я мечтал? Временами от накатившегося на меня отчаяния я выл. Да что там! Я просто ревел своими пересохшими трубами. Но на это никто не обращал никакого внимания. 
    Один только старший сын относился ко мне с нескрываемой симпатией. Он часто приходил среди ночи, нежно обнимал меня, и что-то тихо бормотал. Не знаю почему, но видимо от переизбытка чувств его всегда начинало рвать. Мне было жаль парнишку. Он так сильно ко мне привязался, что иногда даже оставался спать рядом со мной. 
    К тому времени я стал страдать жесточайшим отложением солей. Это очень серьезное заболевание, которое приводит к инвалидности и потере трудоспособности. Если вовремя не начать лечение. Эти бессердечные люди не стали тратиться на дорогие лекарства типа "Комет-гель", а достали у каких-то барыг соляную кислоту. Я мысленно просил, умолял, господа избавить меня от столь страшных мучений. Но все было тщетно. Они хладнокровно залили в меня эту адскую смесь. Даже вся хлорка вместе взятая, что сыпала в меня каждый день, спившаяся санитарка, не принесла бы мне такого мучения. Я сгорал живьем. Эти звери  сделали мне операцию, не применяя никакой анестезии.

    Несколько дней я приходил в себя от шока. Правда, отложение солей прошло полностью (шоковая терапия, несмотря на свою садистскую сущность иногда помогает), и мне полегчало. Но кислота обожгла мои внешние покровы, мою гордость – блестящую эмаль. Нет, она сохранились, но ее слой стал тоньше. Моя эмаль стала тускнеть, понемногу трескаться и шелушиться. Я стал шершавым и начал покрываться глубокими незаживающими язвами, уродливыми пятнами, а также страдать от приступов неудержимой чесотки. Болезнь перешла в хроническое русло, и я стал понемногу угасать. К тому же гнусный мальчишка из моей семьи любил забавляться, бросая в меня куриные кости, яблочные огрызки, очистки и прочий мусор, путая меня с помойным ведром. Я давился этими неудобоваримыми предметами, но с трудом проглатывал их. Я знал: если у меня начнется непроходимость труб, я буду попросту обречен.
    Однажды несносный гаденыш зашвырнул мне во чрево крышку от банки. Я пытался отрыгнуть ее обратно, но мне не хватило напора моей внутренней жидкости. Бачок мой давно страдал аневризмой, прохудился и подтекал, а в трубах  кровоточащих свищей было больше, чем на теле прокаженного. Злополучная крышка встала поперек кишечного тракта, закупорив мне самый жизненно важный орган, и я понял - мне действительно пришла крышка. Вначале я, как мог, боролся с инородным телом. Но силы были уже не те, что в молодости. В конце концов, произошло то, чего я так боялся: у меня наступила непроходимость. Но мои хозяева были людьми недалекими, и даже не забили тревогу на ранних стадиях моего заболевания. И лишь когда началась неукротимая рвота (меня просто выворотило наизнанку), они изволили обратиться за помощью. Сантехники, которые пришли ко мне оказались пьяницами и очень непрофессионально владели азами хирургии. Они долго пытали меня различными зондами и присосками. Они запихивали мне различные инструменты в нутро. Я задыхался. Мои истязания сопровождались заливанием внутрь соляной кислоты. Когда, все закончилось, я был близок к агонии.

    В это трудно поверить, но я оклемался после той экзекуции. Теперь я даже не представлял, чего еще можно ожидать от моей семейки. Какой будет их очередная пакость? Тревожные ожидания терзали и грызли меня. Я сходил с ума.
  Однако скоро пошли слухи о том, что меня хотят перевести на общественную работу в муниципалитет. Оказывается, мой хозяин-работодатель приметил какого-то новичка, направленного на городскую службу, и надумал взять его в квартиру вместо меня. Меня же он решил отправить (не совсем законно, конечно) на его предписанное место. Я мысленно представил своего преемника и чуть не расхохотался. Молодой чистый необстрелянный поносами хозяев новичок. Он тоже, небось, надеется найти тепленькое местечко в семейном клозете! Эх, знал бы куда он идет! И что здесь ему предстоит испытать с такими хозяевами!
    Через день все было решено. Новый унитаз занял мое место в санузле. А меня повезли на другое место работы. "Вот и хорошо", - подумал я, - раз моя мечта стать членом  семьи оказалась не такой уж и замечательной и даже ошибочной, так посвящу  же остаток жизни общественной деятельности". Как же я ошибался! Муниципальная общественная деятельность на деле оказалась работой в городском общественном туалете. В мерзкой, темной, полузатопленной тухлой мочой, вонючей клоаке, в атмосфере которой дохли даже крысы.

    Работать приходилось стоя по колено в холодной жиже. Основными посетителями являлись работяги с соседней стройки. Они не садились, а становились на меня грязнущими сапогами, пачкали глиной, гудроном и цементом, затушивали об меня окурки, мазали пеплом, и швыряли в меня бычками. Таким грязным и закопченным я еще не был. Здесь не было никаких признаков хлорки, зато табачная дымовая завеса стояла непроницаемым облаком. Приличные люди обходили это место десятой дорогой. А если какой-нибудь бедолага случайно забредал сюда, то тотчас же выскакивал как ошпаренный, потому что накопившийся в воздухе аммиак просто-напросто выедал глаза.
    Частенько сюда наведывались наркоманы, и, зависая надо мной, ширялись, кидая окровавленные шприцы. К тому же сюда стали приходить вандалы. Они били моих коллег, от чего на их теле оставались выбоины, трещины и глубочайшие ссадины. Иногда озлобленные подонки ради развлечения убивали кого-нибудь из нас. Я чувствовал, что мой конец уже близок и ждал развязки. Мне было все равно. Жизнь в этом концлагере не имела смысла, а покончить с собой я был просто лишен возможности. Я стал мечтать о том, что какой-нибудь выродок, раскроит мой керамический черепок, одним ударом поставив точку всем мучениям.
    И тут, в помещение, в это смрадное место, вошла Она. Я узнал ее по походке. Она была так же красива, и сквозь какофонию омерзительных запахов, сквозь всю эту вонизму перемешанную со смогом из табачного дыма, я почувствовал запах ее дорогих духов. Я воспрял духом. 
    Она была не одна, с ней был крошечный малыш, такой же симпатичный, как и его мама. Я страстно желал, чтобы она подошла именно ко мне. И она, словно уловив ход моих мыслей, пристально поглядела  на меня. Мне было ужасно стыдно, что я предстал перед ней в таком отвратительном и жалком виде, чумазый, источающий зловонный запах и заразу. Мне было стыдно, что я предстал перед  женщиной, которую я любил больше жизни, в этой чудовищной грязной богадельне, в этом проклятом богами лепрозории, где ей совсем не место.
    Она, конечно, не узнавала меня. Но я и не хотел быть узнанным. Я не желал, чтобы она увидела степень моего падения. Она приблизилась вплотную, немного запачкав свои лакированные туфли. Мне хотелось закричать: "Стойте, не подходите сюда! Это опасно". Я так испугался за них, что она или ее малыш подцепят здесь какую-нибудь инфекцию.  "Давай, Мики, пописай вот сюда", - сказала она сыну, указав на меня, и быстро расстегнула маленькую ширинку на его малюсеньких брючках. Мальчик вынул свою крохотную письку и поморосил тонкой струйкой. Я испытал настоящий наслаждение. Ведь ребенок был частью ее. Нет. Я даже не мог надеяться, что она сможет сесть на меня и окропить теплой мочой. Это за нее сделал ребенок. И сейчас я чувствовал ее близость, так как ни чувствовал  никогда. Для меня он и она были единым целым.

    Мальчик тем временем пописал, мама помогла ему застегнуть штанишки. Они повернулись и пошли прочь. Если бы у меня было сердце, то оно непременно разорвалось бы как надувной шарик. Я безмолвно сопроводил их взглядом. И вдруг, она повернулась. Она посмотрела на меня. Она узнала меня по моему цветному родимому пятну, кое-как проступавшему на заросшем грязью бачке. Она вернулась, подошла ко мне и дотронулась до пятнышка, к которому раньше так любила прикасаться, входя в мою кабинку. "Что они с тобой сделали?" - произнесла Она. Я молчал. Она провела своей нежной рукой по поверхности моего почерневшего бачка. В ее глазах были слезы. "Не надо, прошу не надо", - сказал я, и почувствовал, что она понимает мои слова. Это отражалось у нее на лице. "Уходи, пожалуйста, уходи, тебе здесь не место", - обратился я к ней. "Почему?" – спросила она. Я понимал, что если мне не прогнать ее, она и ее ребенок заболеют. Вы не представляете, как  мне было больно это говорить, но я нашел в себе силы и сказал: "Я не хочу вас видеть, вы причинили мне много мучений, убирайтесь отсюда, и больше никогда не возвращайтесь, я вас ненавижу, слышите: не-на-ви-жу!"
    Она побледнела, из глаз ее  покатились слезы. Она взяла мальчика за ручку и направилась к выходу. Я ловил каждое ее движение, пока она не скрылась из виду. А что я мог сделать? Она не хотела уходить, а нахождение здесь было смертельно опасным. Я понимал, что совершил непоправимое, но иначе я поступить не мог. Их здоровье для меня было важнее собственных чувств. "Только бы они не забыли вымыть руки", - с надеждой подумал я.     
        
    Она ушла. Я остался один, среди этой грязи, среди ядовитого воздуха, среди искалеченных товарищей по несчастью. Один в четырех стенах, где нет ни единого просвета. Одинокий и беззащитный. Готовый, стоя принять свою участь. Я вспомнил про свою юношескую мечту о благополучной семье. В принципе я и сейчас не так уж стар. Однако сейчас я почему-то подумал именно о тех моих собратьях, которые всю свою сознательную жизнь прозябали в квартирных сортирах и рассыпались в прах от старости. Что они видели в жизни? Геморроидальные шишки пахнущие ихтиоловой мазью и необъятного размера зернистые ягодицы достопочтенных господ  хозяев? Или может использованные презервативы, которые супруги бросали дважды в неделю после исполнения супружеских обязанностей? А может быть дорогие розовые салфетки для вытирания задницы? Или свору дохлых глистов на утро после принятого "Декариса"? Или же мерзкого вида камнеобразные пробки, вышедшие из вялого стариковского кишечника под действием слабительного? Плевать! Я многое повидал на свете. Да. Возможно, большую часть жизни мне пришлось страдать и мучиться. Но в моей жизни была великая любовь. И ради жизни и благополучия любимой я готов пожертвовать всем. Мое время сочтено. Единственная просьба: мне бы очень не хотелось, чтобы меня прикончил какой-нибудь подонок, из тех вандалов, что истязают моих несчастных товарищей. Я совершенно не желал бы, чтоб моя смерть доставила им удовольствие. Справа от входа строители оставили большую кувалду. Так что смело возьмите ее в руки и разнесите меня вдребезги!

Tweet