Посылка в студенческой общаге – объект сакральный. Денежный перевод из дома, конечно, намного эффективнее, мощнее, но все же не совсем то, что надо. Ибо, деньги – тлен. Сегодня у тебя 100 рублей, а завтра – процессор Z80 для «Спектрума» и пустой карман/желудок (речь сейчас о ценах того времени). Посылка же – помощь целевая. Все, что туда заложено, будет употреблено строго по назначению. Ведь, не понесешь же заботливо связанные бабушкой шерстяные носки на толкучку, верно? Будешь их с благодарностью носить. Но, честно говоря, самым желанным наполнением посылок были, конечно же, продукты питания.

Но, к сожалению, с этим в нашей комнате номер 525 почему-то не сложилось…

Что в наше время представляла собой посылка снаружи? Фанерный ящик, к которому фанерная же крышка прибивалась гвоздиками. На крышке фломастером писались адреса назначения и отправки, а также ценность (рублей 20-30). И все. Зато сейчас, в эпоху тотальных свобод, посылку надо обшить, застраховать, составить опись вложения… и молиться, чтобы дошла.

Ящики от посылок служили нам отличными урнами. Когда «урна» наполнялась мусором, мы ее «осваивали» – выбрасывали в форточку, где она исчезала в недрах огромного сугроба под окнами. Жили мы, надо отметить, на 5-ом, последнем этаже нашей общаги. Да, спешу разделить негодование: поступать так очень плохо (особенно, если учесть, что перед выбросом мы никогда не озадачивались выглянуть в окно и убедиться, что в опасной зоне нет живых людей). Но нигилизм и похуизм у рядового первокурсника вымещают обычно все остальные добродетели. В общем, местные люди знали, что весь периметр общежития – одна большая опасная зона, а мы, в свою очередь, знали, что те люди знают. А потому просто распахивали форточку, и бздынь – посылочный ящик, набитый мусором, рассекает морозный воздух. В комнате после этого на пару недель переставало вонять. Можно было даже снова приглашать девчонок поиграть в карты. Может быть даже на раздевание.

Теперь о содержимом. Да, с продуктами нам панически не везло. А мы в них нуждались, просто категорически нуждались.

Первая тревожная ласточка прилетела из моего родного города. Не было пределов нашей скорби, когда мы сковырнули крышку: прикрывающие содержимое советские газеты были пропитаны чем-то ужасным. Как оказалось, посылка не прошла тест на «пьяного грузчика». Лежащая внутри стеклянная банка лопнула. Этикетка на банке гласила (никогда не забуду это дьявольское название) – «Салат Балатонский». Балатонская суспензия пропитала все, что ее окружало, а именно: пачки с печеньем, коробку с овсяными хлопьями, шоколадные конфеты, сахар-рафинад, чай. Все приобрело одинаковый и очень, блядь, устойчивый вкус Балатонского, мать его, салата! Мы, конечно, все съели, но балатонский осадок, как говорится, остался.

Следующим «везунчиком» стал кореец, живший в нашей комнате. Родом он был из Казахстана. И прислали ему, вы будете смеяться, морковчу, то бишь «корейскую морковку». Полный ящик. Упрятана она была во много слоев целлофана, а потому доехала без происшествий. Но… это была настоящая морковча, не лоховская. Во-первых, почему-то не оранжевая, а желто-зеленая (но, может быть, это у меня тогда от голода просто цветопередача глючила). Во-вторых, она была настолько острая, что если взять один кусочек, хорошенько его отмыть, прокипятить, еще раз помыть, а потом лизнуть, то эффект будет примерно, как у Фантоцци, когда он попробовал аццкое сакэ: дым из ушей, пламя изо рта. Утрирую, конечно, но жгучесть неимоверная. Учитывая, что морковча у нас в комнате совпала с «неурожаем на хлеб», ее потребление оказалось нереальным. Кореец – да, попытки делал. Очень быстро набивал рот, жевал, пока его не успевало «прихватить», а потом бегал по комнате и выл. Его было откровенно жалко, даже порой пристрелить хотелось, чтобы не мучился.

Нашему приятелю из солнечного Узбекистана прислали варенье. Его даже предупредили об этом в письме. Посылку мы ждали с нетерпением. Варенье также покоилось в нескольких полиэтиленовых пакетах. Но что-то было не так. Варенье не поддавалось делению. Совершенно. Алюминиевые вилки расплющивались, стальная вилка гнулась, нож в субстанции застрял, а потом сломался. То ли варенье в пути подверглось какому-то чудовищному облучению, то ли вступило в реакцию с целлофаном. Плотность была, как у какой-нибудь «черной дыры». Позже кто-то предположил, что засахарилось. Чем только у нас не пытались варенье расчленить (мы объявили награду победителю – 50% разделенного «вещества»): плоскогубцами, ножовкой, топором. Вареньице победило всех. Так и лежало потом вечно под столом, немым укором. А так, сцуко, пахло вкусно…

И снова кореец. Родители его за что-то не любили (расисты, не иначе). Из очередной посылки он извлек литровую банку (целую, кстати) с какой-то «красной хуйней» – именно так мы ее нарекли. Название я не помню. Но для себя тогда решил, что это просто тупо прокрученный на мясорубке жгучий перец. Можете себе представить этот пиздец? Если вот макнуть туда вилку, потом потрясти-потрясти, помыть вилку, потом ею слегка провести по кусочку хлеба, откусить хлебушка… в общем, мы ощутим примерно то же, что и Фантоцци, заглотивший помидорчик, прогретый внутри до 80 тысяч градусов. Прожженный насквозь и опухший язык вывалится наружу, и его придется сворачивать и запихивать обратно. Хлебушек… я ведь уже упоминал про «неурожай»? Вот. Кореец пытался обмануть судьбу: он очень быстро забрасывал в рот «красную хуйню», глотал… и потом кричал. Из глаз его катились слезы, он высовывался в окно, подставлял свой рот ледяному ветру, прыгал по комнате, скулил. Кто-то предлагал даже половину «хуйни» слить и перемешать ее с говном, чтобы бедолага меньше страдал. Но на эксперименты над корейскими людьми не было ни сил, ни желания… ни говна (ибо, еда нужна для его производства).

А еще в нашей общаге водился Нурик. Нурлан Серсенбаевич. Наш кореец прозвал Нурика «ебливым мамонтом», хотя к ебле тот никакого отношения не имел. Нурлана следовало назвать «едливым мамонтом». Нурик всегда был там, где появлялась провизия. Он чуял ее сквозь посылочную фанеру и десятки слоев полиэтилена. Пока мы страдали от валящихся на нас марковчей, балатонских салатов и прочего ужаса, Нурика и близко не было. А когда пришла кабачковая икра, Нурлан вот он – стоит и улыбается во весь свой хитрый башка. За Нуриком нужен был глаз, да глаз. Один наш сокурсник принес к себе в комнату банку тушенки. Поставил на стол, глядь – а на кровати неподалеку Нурик спит. Так вот, пока он бегал в толчок, наш Нурлан тушенку того, принял. Вернулся хозяин тушенки, а там пустая банка. Идеально пустая – даже мыть уже не надо (да и нахуя мыть консервные банки?).

На этот раз все было серьезно. Мы ожидали дам. К кабачковой икре был приобретен хлеб (наконец-то). То есть, стол намечался вполне приличный. Нурику позволили касаться хлеба (не более половины булки), и строго настрого запретили доступ к кабачковой икре. Нурик поклялся здоровьем всех аксакалов своего кишлака, что кабачковую икру он не любит и есть ее не будет. Мы погасили свет и улеглись смотреть видак по кабельному местному телевидению. Со светом смотреть на экран прокатного убитого черно-белого телевизора было нельзя – плохая видимость. А в темноте хотя бы силуэты проглядывают. Вон то темное пятно – это Шварценеггер крадется по джунглям. Лежим, смотрим на пятна, а Нурик все время скачет куда-то. «Нурик, бля!!» «Я только хлеб, пацаны, только хлеб». Наконец он всех заебал, и корейца послали на ревизию икры. Тот в темноте прополз, ощупал все жестяные банки в тумбочке: «Все нормально, закрыты!». Под конец фильма Нурик съебался, мы вздохнули с облегчением… но рано. В общем, этот хитрожопый сын ишака из 4-х банок выжрал две. А чтобы нас ввести в заблуждение, просто ставил их открытой стороной вниз. Кореец сверху щупает – все закрыто. А оно вон как вышло.

Финал посылочного проклятия прогремел с приходом весны. Сугроб под нашими окнами растаял, обнажив десяток посылок-подснежников. Председатель студсовета Джабаров (по кличке Джопик) внял жалобе дворника и изучил надписи на посылках. По фамилиям этот Эркюль Пуаро очень скоро вышел на нашу комнату. Джопик топал ногами, кричал, угрожал нам пожизненной помывкой этажа и ежедневными субботниками. В общем, убедил нас, что это нихуя не культурно. С форточным мусоропроводом решено было покончить. И вот, приходит одна из самых великолепных посылок в нашей истории: огромная банка свиной тушенки и пачка макарон – таких настоящих, длинных, с дырочками. Макароны отварили, тушенку вывалили внутрь, все перемешали… м-м-м, кайф. Вадик, наш товарищ, в состоянии аффекта (одурев от запаха еды), рефлекторно швыряет пустую банку в форточку. Мы на миг замираем. Перед тем, как банка грохается с характерным звонким звуком на асфальт, раздается какой-то малохарактерный глухой звук. Мы, вожделеющие макарончики, не придали этому значения. Ровно минуту мы наслаждались божественной пищей. А потом в комнату ворвался Джабаров. На нем был белый пижонский плащ. На одном плече плаща растеклись жирные неприятные потеки. В руках Джопик держал нашу банку. Сначала была ярость. Позже, уже успокоившись, он рассказывал, как шел в общежитие, радовался весне, увидел, что под окнами чисто. Благодарно поднял глаза на нашу форточку… и, о ужас, из нее вылетел предмет! Джабаров тщетно пытался увернуться – но фортуна в тот день наводила снаряд безупречно.

В результате мы около трех месяцев по вечерам ремонтировали «рабочку» на одном из этажей: к ужасу окружающих жильцов сверлили стены перфоратором, долбили пазы для проводки, штукатурили, красили. Заебались изрядно. Но был и плюс – навсегда заработали себе иммунитет к любым общественно-трудовым мероприятиям. Ну, и, конечно же, с тех пор каждый из нас мусор выбрасывает исключительно в предназначенные для этого емкости. Ибо, мимо – нихуя не культурно.

Tweet