Судебные приставы приехали в деревню Михайловка рано утром, чуть только рассвело. Может быть, они хотели избежать присутствия журналистов, или надеялись застать спящих жителей врасплох. Но Ольга Васильевна, древняя полусумасшедшая старушка-вдова, не спала в эту ночь. И когда на дороге послышался гул далеких моторов, она надела чистую белую рубаху, надела цепочку с крестом и подкинула несколько поленьев в печку, на которой закипала добрая кастрюля наваристого украинского борща.
Печка была растоплена с помощью нескольких номеров газеты «Смоленский поганец». В газете сообщалось, что Служба судебных приставов по Смоленской области вот-вот должна приступить к исполнению судебного решения о сносе деревни Михайловка, находящейся в водоохранной зоне и представляющей серьезную экологическую угрозу. О необходимости строго исполнить это решение говорил заместитель главы Росприродопозора, крупный чиновник с нерусской фамилией – Олег Митляйд.
Неблагозвучная фамилия эта разволновала Ольгу Васильевну. И почему все плохое, что случается в Михайловке, как-то связано с немцами?.. Митляйд! Прямо как в сорок первом году…

Уставший, покрытый пылью и засохшей грязью, танк с белым крестом на броне въехал во двор Ольги Васильевны, ломая забор и кусты смородины. Три метра вперед, и он спокойно повернул бы в открытые ворота и встал перед домом. Но тем, кто сидел в танке, почему-то хотелось приехать не просто так, а еще и сломать, испортить что-нибудь. Танк взревел, развернулся, и только-только замер на месте, как из верхних люков выскочили двое в черных комбинезонах. Хохоча, они забегали по двору, отлавливая уток и кур, сворачивая несчастным птицам головы.
В танке открылся еще один люк. Из люка высунулся танкист, оглядел дом, двор, своих веселых подельников с тушками курей в руках, и сказал:
- Вундербар!
Немец завел мотор, мародеры забрались обратно в танк и уехали. Все это время Ольга Васильевна просидела в погребе со сковородкой в руке. Никакого другого оружия у нее не нашлось.

Два десятка покосившихся избушек на берегу реки – вот что такое деревня Михайловка. Да церквушка на пригорке. Да погост при ней. На погосте лежат все те, кто жил в Михайловке. И покойный муж Ольги Васильевны тоже здесь. Вот и сегодня старушка пришла на его могилу собраться с мыслями, найти в себе хоть какие-то душевные силы, чтобы жить дальше – после уничтожения деревни.
Ведь это все – не просто домики и огороды. Здесь прошла вся жизнь Ольги Васильевны. Здесь она бегала босоногой девчонкой. Здесь вышла замуж, пережила войну, оттепель, перестройку, развал Союза и много чего еще… Обильно потея от невыразимого ужаса, Юрий Гагарин улетал в космос без гарантий возвращения, а Ольга Васильевна в Михайловке слышала репортаж о нем по радио. Пьяный, веселый и злой Егор Летов рычал в микрофон о карманах, набитых мертвыми мышатами, а Ольга Васильевна в Михайловке стирала со стены свой избушки надпись «Панки, хой!». А теперь и стены той не останется.

То, что она видит вокруг – это часть ее самой. Ее жизнь. Ее память. И все это должно быть снесено, разрушено, перекопано во имя непонятных санитарно-экологических норм!.. 
Ольга Васильевна плачет тихонько, а муж не слышит.
Мертвых жителей Михайловки теперь гораздо больше, чем живых. Узнав о решении суда снести деревню, все, кто мог, уехали. Люди оставили пустые дома, оставили даже неубранные грядки, на которых прорастает морковь и свекла. Все это можно выкопать, сварить и съесть. Но Ольга Васильевна не будет заниматься этим. Старушка хорошо помнит, что в эту землю закапывали не только семена.
А кладбище при Михайловке уж очень большое, не по размеру деревушке. Оно такое из-за войны, со времен первого уничтожения деревни – в сорок третьем году.


В тот день Ольга Васильевна долго и нудно бродила по лесу в поисках грибов. В доме не осталось никакой еды и ничего ценного вообще. Дело было в том, что немцы отступали, пятились, неудержимо откатывались на запад. По единственной улице Михайловки текли потрепанные колонны оккупантов, пеших и конных, в машинах и бронетранспортерах. Редкий немец не  считал своим долгом заглянуть во двор и украсть что-то съедобное или полезное в личном пользовании. Ольга Васильевна в такие минуты отсиживалась в погребе, прятала там и мужа-инвалида – левую руку ему по пьяному делу отрезало поездом, еще до войны.
Вот уже неделю на востоке погромыхивало. За лесом, на пределе видимости, поднимались к облакам столбы черного дыма.
Не доходя до опушки леса, Ольга Васильевна остановилась. Что-то было не так. Со стороны Михайловки раздавался непонятный треск, грохот, рев моторов. Ольга Васильевна медленно, осторожно продвигалась вперед. Она вышла к опушке, на пригорок, по которому проходила дорога и спускалась в низину, к мосту через реку, к Михайловке…
Вся деревня была оцеплена фашистами в невиданных черных мундирах. Солдаты стояли цепью, с автоматами наперевес. За оцеплением, на дальнем краю деревни, тяжелый танк с повернутой назад башней методично бил бронированным лбом хлипкие избы, ломал заборы и деревья, разворачивался, расталкивая в разные стороны доски, бревна и еще не разграбленный домашний скарб.

А на ближнем краю деревни, на огородах, ее жители под конвоем рыли длинную траншею. Муж Ольги Васильевны тоже стоял там... Однорукому было тяжело управляться с лопатой, поэтому к нему приставили отдельного, персонального фашиста. Тот пинал инвалида сапогом, не давая ему отдыхать и лениться, скалил зубы и хохотал.
Из легковой машины, стоявшей посреди улицы, вылез еще один немец, пожилой, в фуражке с высокой тульей – самый главный, как догадалась женщина. Главный фашист подошел к солдатам, охранявшим толпу жителей Михайловки, и произнес короткую напористую речь о каких-то «меншен», к которым надо было проявить «кайне митляйд». Затем сел обратно в машину и уехал в сопровождении двух бронетранспортеров.
Теперь солдатам можно было приступить к выполнению приказа.
Ольга Васильевна до того дня и не подозревала, зачем нужна такая штука – пулемет.

Спустя полвека с лишним, по той же дороге, снова с запада, поднимая клубы пыли, дымя сигаретами, с хохотом и шутками, в Михайловку снова вступали каратели, мародеры, фашисты и прочие судебные приставы и сотрудники Росприродопозора. Они ехали не на «Опелях», а на автобусах марки «ПАЗ». У них были не бронетранспортеры, а бульдозеры. Форма на них была другая. Но сущность этих людей и цели их приезда оставались теми же.
Ольга Васильевна следила за происходящим из окна.
Вслед за первым «Пазиком» шла мощная, элегантная легковая машина черного цвета, с наклейкой на лобовом стекле: «Росприродопозор». Машина эта, с трехлучевой звездой во лбу, была, естественно, немецкой, чему старушка совершенно не удивилась. Машина остановилась посреди улицы. На том самом месте, где стояло когда-то другое изделие немецкого автопрома, пассажир которого приказал ломать дома, а людей заставил самих копать себе братскую могилу на огородах.
Задняя дверь черной машины открылась, и на свет показался тот, кто приехал руководить операцией. Рослый, широкоплечий, упитанный, лысеющий человек средних лет, с маленькими злыми глазками, в дорогом черном плаще. Несомненно, это был самый главный из карателей. Может быть, даже Олег Митляйд собственной персоной, тот, что выдумал уничтожить Михайловку – и добился своего. Так оно и было, Митляйд лично приехал контролировать снос деревни. Ольга Васильевна, не зная его в лицо, почуяла врага сердцем.
Между тем, судебные приставы высыпали из автобусов и построились в шеренгу.
- Работаем! – сказал им Митляйд. Приставы шарахнулись в разные стороны, поднимая пыль.
Словно в войну, бульдозеры завелись, поползли, подняв ножи, на хлипкие домики, заборы, баньки и сортиры. С треском и грохотом, переваливаясь, как стальные динозавры, они двинулись от левого края деревни к правому. Приставы сновали по деревне, обшаривая дома, вытаскивая на улицу редких оставшихся жителей. Исполнение решения суда проходило вполне нормально.
Митляйд удовлетворенно хмыкнул и отвернулся, чтобы не вдыхать дизельные выхлопы. И заметил Ольгу Васильевну, отрешенно глазевшую из окна на разрушение деревни.
- Эй, старая, - крикнул Митляйд. – Даю пять минут на сбор вещей. Выходи из дома!..
Но старушка не вышла. Тогда Митляйд зашагал ко входной двери сам. Двое судебных приставов следовали за ним, на случай непредвиденных осложнений.
Волосатый тяжелый кулак ударил в дверь. Как в сорок первом, сорок втором и сорок третьем году.

Немецкие фашисты не убили Ольгу Васильевну. Всю оккупацию она пряталась в погребе, убегала в лес, одевалась в лохмотья и мазала лицо сажей, чтобы не привлекать к себе, тогда еще молодой, излишнего внимания вражеской солдатни. Но теперь ей было некуда бежать, и спрятаться было негде тоже. Чужие люди заполнили двор, чужие машины стояли на улице и уничтожали место, в котором Ольга Васильевна прожила всю жизнь и готовилась умереть. Кучка ее соседей, не пожелавших покинуть Михайловку, брела под конвоем судебных приставов по улице. То ли к автобусам. То ли на огороды, копать новую траншею.
Ольга Васильевна видела, что последней ведут пожилую, сварливую, пьющую Аннушку Гусеву – бывшую медсестру Смоленской психиатрической больницы. Аннушка упирается, обзывает приставов фашистами, пытается плевать им в морды. Должно быть, она активнее других сопротивлялась выселению, поскольку шагала в наручниках, подгоняемая пинками. Каратели не церемонились. Но трусить, сдаться было нельзя.

Дальше все произошло почти мгновенно.
Дверь рухнула под мощным напором снаружи. Весь в щепках, ревущий матерным медведем Олег Митляйд ввалился в избушку. И тогда Ольга Васильевна, стоявшая наготове, выплеснула ему прямо в потную толстую физиономию полную кастрюлю густого, почти кипящего борща.
Митляйд закричал страшно и протяжно. Схватился за стремительно краснеющее, ошпаренное лицо, облепленное капустой и луком. И заметался по избушке, ослепнув от боли и страха, натыкаясь на нехитрую мебель, пока, наконец, не вывалился обратно во двор.
Там Митляйд рухнул лицом в лужу. Застонал, заворочался в жидкой грязи, булькая, хлюпая, пуская обильные пузыри, стараясь хоть как-то унять невыносимую боль.
А за сломанной дверью убогой избушки, два здоровенных жлоба в погонах били смертным боем Ольгу Васильевну, совершившую покушение на драгоценную жизнь и здоровье заместителя главы Росприродопозора.
Старушка упала на чисто вымытый пол. Она уже не чувствовала ударов тяжелых ботинок, ломающих ее ребра, не слышала брани над собой. Ольга Васильевна умирала вместе с родной деревней, не струсив, не сбежав, но поранив, поразив своего лютого и беспощадного врага. Она умерла непобежденной…
А те, кто бил ее до смерти, остановились, шарахнулись назад. Они решали, нервничая, что делать, как бы замять этакую неприятность. Они радовались, что нет журналистов по причине отдаленного места и раннего времени.
Ольга Васильевна упокоилась на собственном огороде, в спешно вырытой неглубокой траншее, подобно ее друзьям, убитым фашистами при отступлении из Михайловки в тысяча девятьсот сорок третьем году.

Tweet