Он был той самой гнилью, которая поразила наше общество. Той самой грязью, мерзостью, пакостью, скверной, гнусностью и дрянью. Наверное, он мог долго продолжать, но словарь синонимов Абрамова на этом обрывался. Главное не менялся смысл. Да он был всем этим. И гордился. Маргинальная литература и все причастные к ней держаться только на гордости. Больше ничто не питает её. Он понял это еще в бытность свою служащим, или как модно ныне – клерком. Единственное на что он может опереться и во что он может врасти – это в гордость. Все остальное – иллюзия. Ведь кто такой маргинальный писатель? Почему-то его родители представляли маргинала этаким панкующим, вечно бухим, с жиденькой козлиной бородкой, щеголяющий вонючей косухой, красной рубахой (мама вечно кричала толстовке, но что это такой Виктор даже не представлял) и с ужасной синей береткой. Бог весть, откуда родители выкопали этот гомосекский образ, но, когда заходил разговор о создании семьи, устройстве быта и прочей чепухе, он всякий раз упоминался, как последняя черта, дно, ниже которого упасть невозможно. В общем, цеплялось к маргиналам внешние, наносное. Но ведь не толстовка сделает из простого писателя, каких сейчас как воробьев в парках, того самого гнилого и гадкого маргинала.

Вот, например, он – Виктор. Одежда у него было недешевая. Без лишнего пафоса, не от кутюр, но качественная, из натуральных материалов, чаще пошитая на заказ, чем магазинная. Любил костюмы, отчего-то именно в полоску. Зимой предпочитал ходить в шерстяном пальто. Прическа тоже ничего необычного. Каждую месяц он приходил к парикмахеру, к которому его посадили еще в детстве, повторял привычное «канатка» и получал аккуратную, ровную, с прямыми висками. Наблюдая за тем как он прогуливается по прибрежным склонам, стуча бамбуковой тростью по потрескавшемуся асфальту, можно было предположить что угодно, но догадаться, что этот молодой человек  маргинальный писатель – практически невозможно. А ведь не бесталанный, и даже не безызвестный. Истинный сын века противоречий, в котором религия умудрилась перемешаться с атеизмом, а высокие идеалы – испачкаться во всяком дерьме, сперме и прочей педофилии. Настоящая мразь, сознание которой втиснуто между образностью и правдой. Конечно, как он их  понимал. Либералом до кончиков ногтей. Настолько, что слово %%% в его текстах терялось за гражданской позицией и моральным долгом. Также естественно было то, что плевал он на ценности свободного человека и на самого homo, тем более что беспокоится о том, кого нарекли разумным, считал ниже своего достоинства. Он был тоже противоречивым. Виктор закрыл словарь и положил в корзину для пикников.

На море было волнение, но по сравнению с городом ощущалось удивительное спокойствие. Даже солнце горело ярче и грело изысканней. Так что и мысли лезли всякие. О том, что Люба оказалась права. Мария была более деликатна, но в еврейках всегда больше чуткости. Хуже всего что не ошиблась Анастасия, хотя, казалось бы, как она-то смогла? Мнение остальных, оставленные на полях телефонной книжки – жуткого анахронизма, но в коже и с тиснением – еще один крестик. Все правы. Он – гнилой плод цивилизации. Хотелось плюнуть им всем в лицо. Еще раз. 

– Какого цвета кровь? – любил спрашивать он всех. Знакомых, нет, родственников вообще без разбору, не обращая внимание на возраст. Женщин, с которыми был и просто знакомых. Женщин обязательно. Кто знает как не они? Ведь  в них  кровь периодически вырывается из круговорота.

– Вот странно, – еще раз подчеркивая свою маргинальность, – сейчас кровь любимая тема. В литературе льются кровавые реки, которые впадают в кровавые океаны кинематографа. Даже в пустыне музыки и то бывают кровавые дожди. Но что такое эта кровь? Некий бездушный и неопределенный поток материального. Жидкость, которая стала бесцветной из-за постоянного муссирования её красноты. Но красная ли кровь?

Отвечали по разному. Иногда плакали, бились в истерике, читали нотации, искали истину, придумывали новые цвета,  но чаще всего посылали. Только Игорек, молодой гомик, отчего вбивший себе в голову, что маргинальный писатель просто обязан быть голубым, хлопал удивленно ресницами и спросил:

– А какая же еще? – У Игорька, кроме неудобных лично ему, Виктору, сексуальных привычек, было еще две раздражающие черты – банальность и молодость.

– Игорек, зачем я с тобой вожусь? – спрашивал Виктор, тяжело вздыхая.

– Совсем не возишься, мы с тобой даже не спали, – обижался тот. Он поворачивался спиной и делал вид, что  ищет гальку, чтобы бросить в море. Пустые пляжи в грязных клочках февральского снега – редкое для города уединение и баланс чувств. Гальки было много, но надо было вставать с теплого камня и идти в тень.

– Трахались, Игорек. Надо говорить трахались. Если твой интеллигентный рот не в состояние выговорить  более соответствующее слово – пусть хотя бы будет «трахались», – в словах Виктора не было попыток обидеть. Он просто делился этим миром. Конечно, так как он его понимал. – Игорек, это ты уходишь от ответа. Какого цвета кровь?

– Без разницы, – заявлял тот, но все-таки не выдерживал и отвечал, хотя и чувствует подвох. – Красная. Ну, алая.

– И все? – уточнял Виктор.

– Ну, – отвечал Игорек и пожимал плечами. Ему действительно было без разницы.

– Ты не находишь удивительным эту  странная слепота? – интересовался Виктор.

– Да мне-то что? Кровь красная, – заявлял приятель.

Но Виктор был слишком мразью, чтобы успокаиваться на этом ответе.

– Ну, хорошо. Если с абсолютными категориями еще возможен компромисс, то с относительными все слишком зыбко, чтобы с ними можно было договариваться. Ответь мне Игорек, – Виктор держал паузу, во время которой доставал сигару и раскуривал. Хватало нескольких секунд, чтобы Игорек посмотрел ему в глаза, – Ответь мне Игорек в таком случае: каких оттенков красного может быть кровь.

– Оттенков? – переспрашивал Игорек.

– Именно.

– Не знаю.

– Во-о-от, – тянул Виктор, – Это главная наша беда. Практически рядом существуют нечто, но мы даже не в силах заставить себя вглядеться в него. Для нас существует только слишком обобщенное и оттого неживое, отдаленное от конкретного человека – меня, тебя, их. В общем, люди предпочитают жить в выдуманных понятиях, а не в конкретных его, мира, участках.

– А какого цвета кровь? – спрашивал в свою очередь Игорек, чтобы от него наконец отвязались.

– Я тоже человек, – отвечал Виктор и внимательно смотрел на собеседника, – И слаб.  И не хочу передать эти образы кому-то просто так. Чтобы узнать истину надо с этой истиной встретиться нос к носу, – Виктор пожимал плечами, – Ты видел кровь?

– У стоматолога.

– И как?

– Слушай, не помню!

– Вот так вот, – Виктор удовлетворенно затягивался. – Опыт опосредованный, опыт непосредственный… Все ведет нас к тому, чтобы утешится понятиями, а не ощущением. Неужели твой опыт не дал тебе знаний? Неужели ты не увидел оттенки?

– Слушай, мне удаляли зуб. Это знаешь, больно, – сердито произнес Игорек.

– Хорошо, – произнес Виктор. – Ты еще видел где-то кровь? Свою, чужую.

– Наверное, видел, – Игорек всплеснул руками, – Я, что буду всякую чепуху помнить?
– Чепуху? – крикнул Виктор, – чепуху?

Виктор вскочил и пнул носком камушек. Тот взмыл на мгновенье вверх и громко плюхнулся в море. Вслед камню в море полетела сигара.

– Ладно, ладно. Успокойся, – попытался его утихомирить Игорек.

– Ты же ведь видел кровь? – спросил Виктор, приблизившись к Игорьку вплотную. Тот вздохнул.

– Наверное, видел.

– Где?

– Должен был видеть, скорее, – поправился Игорек, – У нас во дворе мужик с крыши упал. Я почему-то мозги на асфальте запомнил, а вот какого оттенка кровь – нет. Ну и еще пару раз.

Виктор скинул куртку. Он достал из заднего кармана брюк складной ножик. Игорек вздрогнул и опустил глаза.

– Смотри! – крикнул Виктор и полоснул себя по мизинцу. На камень упала пару капелек крови. – И еще смотри! – Виктор закатал правую штанину и провел ножом по голени, – чувствуешь разницу?

Игорек заворожено молчал.

– Видишь оттенки? Это одинаковая кровь, сукин сын!? Одинаковая?! – заорал Виктор.

– Нет, – пробормотал Игорек съежившись. – Разная.

Виктор улыбнулся.

– Дай твою руку, – произнес он.

– Правую? – спросил Игорек.

– Давай правую.

Игорек послушно протянул руку ладонью вверх. Виктор с размаху полоснул по  ней ножом.

– Ой! – воскликнул Игорек и отдернул руку.

– Похожи наша кровь? – спросил Виктор. Как ни странно он успокоился.

– Ты сумасшедшая мразь, – тихо проговорил Игорек.

– Я знаю, – легко согласился Виктор, – но это не отменяет того факта, что кровь у нас разная. Видишь эти две капли?

Виктор сел на корточки и постучал остриём ножа по камню. Игорек закивал.

– Это наша кровь. Вот твоя, – он ткнул в одну каплю, – вот моя, – он указал ножом на другую, – Что между ними общего?

– Ничего, – тихо произнес Игорек.

– Радикализм, – мягко возразил Виктор, – Что-то общее есть. Но много и различий.

Игорек молча кивнул.

– Дай мне другую  руку, – произнес Виктор. Игорек покорно протянул левую. Виктор вцепился в неё, внимательно осмотрел тонкую руку гомика и аккуратно провел режущей кромкой по запястью.

Закапала кровь, а Игорек упал на колени и заплакал.

– Из вены другая кровь, – произнес Виктор и сделал точно такой же порез на своем левом запястье. – Смотри даже внутри нас разная кровь. Посмотри как она разная.

– Придурок, – тихо, всхлипывая, произнес Игорек.

– Разная, – произнес Виктор спокойно, – Вот – от нежно розовой то бардовой.

– Она красная, – взвыл Игорек.

Виктор никогда не жалел того, что неожиданно для самого себя стал маргинальным писателем. Никогда не плакался, что он мразь, паскуда, сволочь, мерзость. Всегда прощал женщин, даже тех с которыми трахался, за то, что они оказывались правы. Он вообще достаточно спокойно оценивал себя, окружающий мир и свое соединение с ним. Жалел он только о двух вещах. Прежде всего, он считал крайней несправедливостью тот факт, на этом побережье никогда не бывает приливов. Считал самой настоящей несправедливостью и не понимал смысла. Отказывался понимать. Ведь так замечательно сидеть на камне и наблюдать, как прибывает вода. Сначала заглатывает камень, медленно поднимается к поясу, к груди, плечам, шеи, подбородку, носу, глазам, и, наконец, поглощает целиком. И еще он жалел о том, что люди слишком наплевательски относились к оттенкам. Небо было голубым или серым, деревья зеленые или желтые. А кровь только красная.

Он не стал больше убеждать Игорька. Как был дураком, так пусть им и остается. Маргинальные писатели не обязаны перестраивать мир. Им достаточно просто сказать, что мир – дерьмо, люди – падаль, а сами они только отражение всего этого. Пусть нормальные писатели придумывают утопии, и не беспокоят этим Виктора. Да это глупая гордость. Но ведь только на собственную гордость он мог всегда опереться, не боясь что в самый ответственный момент она обломится под его весом. Виктор просто встал и воткнул нож в глаз Игорька. Тот завопил, вскочил и, нелепо шатаясь, куда-то побежал. Нож остался в голове. Виктор повернулся к вопящему Игорьку спиной. Он перестал быть ему интересен. Не оглядываясь, молча, по пути закуривая последнею сигару, Виктор пошел в море…

Tweet