Глава девятая. БАБЬЯ ДОЛЯ.

Поздно ночью Фёдор зашёл к себе в кабинет и плюхнулся на потёртый диван, закинув ноги на подлокотник.

Всё, Железнова больше нет. Завтра на рассвете немцы начнут операцию "Расчёска", вычешут "бандитов" из леса, как блох у собаки. Фашисты Фёдором довольны, даже хотят перевести его в другой район на повышение.

А когда коммунистов всех передавят, станет Фёдор большим человеком. Жить будет, как царь и бог. Дом в Германии, здесь в Беларуси хоромы построит, и власть, большая, о какой раньше и не мечтал даже. Деньги, хорошая водка, сытная еда, и женщины, круглые, как в немецких фильмах.

В дверь робко постучали, Фёдор разрешил войти, и в дверях появилась Светлана.

- Подойди, - сказал Фёдор, не вставая с дивана и не глядя в её сторону.

Светлана медленно приблизилась, Фёдор дёрнул её за руку и подмял под себя. Светлана засмеялась:

- Федя, Федя, дай хоть сапоги снять.

- Не надо, - прохрипел Федька, задирая ей юбку и расстегивая кофточку.

Светлана стонала, Фёдор губами мял её молодые розовые соски, медленно покачиваясь и хрипя. Светлана обнимала его голову, плечи, руки, горячо целовала в лицо. Через пару минут всё кончилось.

- Ох, люблю я тебя, Федька! - вздохнула Светлана.

- Любишь, - переспросил Федька, застёгивая штаны, - пацану тоже говорила, что любишь. Кому врала?

- Дурак ты, Федя, - обиделась Светлана, - всё же для тебя!

- Что, и пацана ничуть не жалко? - спросил Фёдор.

Светлана отрицательно замотала головой.

- Ну ты и стерва, - усмехнулся Фёдор.

- А на что мне твой пацан? - разозлилась Светлана. - У меня таких было двадцать два пучка. Босяки колхозные, оборванные. Я жить хочу, а не в говне ковыряться! Понял?

Фёдор достал вальтер:

- Возьми, сама пацана прикончишь.

Светлана отшатнулась:

- Ты что? Я не буду!

- А говоришь, не жалко, - усмехнулся Фёдор. - Отпущу я его, как обещал.

- Не дури, Федя, - испугалась Светлана, - узнает он всё, убьет меня! Или ты избавиться от меня хочешь?

- Не бойся, шучу я, - зевая, произнёс Федька.

- Шутишь? - ехидно спросила Светлана, - А если б Ванёк не раскололся, то ты бы и Боньку позвал с друзьями, как обещал?

- Ну, ладно, не куксись, - примирительным тоном произнёс Фёдор, обнимая Светлану, - Это же игра, которую мы выиграли.

- Ох, не знаю, Федя, не знаю, игра или нет, - ускользая от объятий, сказала Светлана, - Ты иногда так заиграешься, что через трупы идёшь и не замечаешь. Так и через меня перешагнёшь...

- Не дури, - разозлился Фёдор, - Сама же видишь, что иначе бы он не сказал ничего. Жизнь у нас сейчас такая. Отряд в лесу разгромим - немцы ни о ком не забудут, не сомневайся! Сейчас живёшь, как сыр в масле и семью всю свою босоногую кормишь, а когда немцы всех коммунистов передушат, будешь ты, Светка, в этом районе, как баронесса!

- Ой, ой, - покачала головой Светлана, - разлился соловьём. Твои б слова, да богу в уши! Я, может быть, в Париж хочу!

- Будет тебе и Париж и Амстердам, - устало сказал фёдор, хлопнув Свету по ягодицам, - ладно, иди, иди работай. А я посплю пока. Разбудишь меня через часок-полтора. Поеду к Штадлеру с докладом.

Светлана одёрнула юбку, поправила кофточку, затем медленно подошла к столу и взяла в руки помятую окровавленную бумажку.

- Железнов Андрей Андреевич, - прочитала она.

- Положи на место, - приказал Фёдор, - Эта бумажка мне может ещё хорошо пригодиться. Кто знает как жизнь повернётся.

И, помолчав, добавил:

- Троих убил Железнов, сукин сын, двоих ранил. Крепкий, был падла! Не упал, пока мы решето из него не сделали. И парень железновский, который с ним был чурбан какой-то нерусский троих наших положил. И Журавеля длинного такого, как жердь колодезная? Помнишь Журавеля?

- Помню, - отозвалась Светлана, - А что баба железновская?

- Две их там было в хате, - сказал Фёдор, - Обеих мы задержали. Железновская пацана своего послала предупредить в отряде о засаде, но Боня его поймал загодя, уши надрал и налупил. Тот двое суток к дереву привязанный просидел. А женщин этих немцы и наши в хлев сводили по разу, да и прикончили. Хорошие были тётки - жопастые.

- Ты тоже с ними в сарае побаловался, - спросила Светлана не скрывая раздражения.

Фёдор приподнял голову с дивана и спросил удивлённо:

- А ты что ревнуешь?

- Ха-ха, - засмеялась Светлана, - делать нечего. Просто не пойму я вас, мужиков. Дома жена, любовница на работе и все равно лезешь в сарай, чтобы поиметь захудалую партизанскую шлюху! Она что, красивее меня или твоей жены?

Фёдор сел на диване и с интересом посмотрел на Светлану.

- А при чём здесь красивее женщина или уродливее, толще или худее? - спросил не требуя ответа Федька, - Дело совсем не в этом.

- А в чём же? - изумилась Света.

- Мужчина это завоеватель, - произнёс Федька, снова ложась, - И он, как ты знаешь, берёт женщину и вторгается на её территорию, а женщина, наоборот, пускает мужика к себе, то есть сама подвергается оккупации. Вот и подумай. Если я армия твоей страны и если я ещё парочку стран завоюю, разве это плохо? Нет, это для тебя, как для моей страны очень даже почётно! А вот если ты, когда меня не будет рядом поддашься на провокации врага и пустишь его на свою территорию, то это уже будет постыдно и для тебя и для твоей армии.

Фёдор говорил серьёзно и замолчал. Светлана тоже помолчала несколько секунд, а потом спросила:

- А при чём тут армия?

Фёдор громко и свободно раскатисто захохотал.

- Ой, ну и глупая же ты, - сказал он Светлане, - это я так, образно тебе говорю. Мужчина существо такое, природой так созданное. Посмотри вокруг. Есть в доме два петуха и шесть куриц. Кажется, поделите по три и живите в радость! Нет, петухи бьются, пока один из них всех кур себе не отхватит. Петуху много кур нужно, он ещё и к соседским бегает. А тот у которого куриц нет, зачахнет вскоре. А курицам и одного петуха на всех достаточно. Это потому, что если научным языком говорить, то мужчина существо полигамное, а женщина моногамное. Так природой создано и в людях заложено. Так, поэтому, если муж жене изменяет, то значит он повинуется зову природы, заблуждается и достоин прощения. А вот если женщина мужу изменяет, то значит она грешит сознательно, переча тому же зову природы, который манит её в дом к очагу и семье, а потому она и достойна большего наказания, чем мужчина. Так было издревле.

- Нашёл ты, Фёдор на кого равняться, на куриц, - возразила Светлана, - вон старики рассказывали, что в панском пруду давно-давно лебеди жили, он и она. И вот одного пьяный панский сынок из ружья застрелил. То ли его, то ли её, теперь уже не узнаем. Так второй лебедь поднялся в небо и оземь стукнулся насмерть, что бы не жить без любимой. А тоже ведь птицы!

- Так это оттого, Света, - сказал Фёдор, - что других лебедей в округе не было. Поднялся он в небо, видит, нет больше нигде лебёдушек, одни индюки вокруг. Вот и решил, что жизнь кончена. А ведь это глупо, Света? Неужели ты сама-то не понимаешь?

- Да, ну тебя, Фёдор, - грустно сказала Светлана, - всё-то ты по полочкам разложишь, как врач всё по косточкам препарируешь. Словно и сердца у тебя нет... Пойду я.

- Иди, иди, - отозвался Фёдор, - разбуди меня через часок, поеду к Штадлеру с докладом.

Фёдор повернулся на скрипучем диване лицом к стене и сразу почти мирно засопел. Светлана вышла из кабинета и прошла к себе в секретарскую. Была у неё своя небольшая комнатка, в которой стоял стол с печатной машинкой и шкаф. Дверь справа вела в кабинет к Фёдору Даниловичу, а прямо в коридор. Окно большое, такое же, как и все в доме. Летом хорошо - откроешь, ветерок тёплый залетит в прохладу комнаты, жмётся, ласкается, пахнет цветами и мёдом. А ещё пчела-труженица заглянет, жужжит, бьётся о стену, понять ничего не может. Светлана её посадит на рукав и выпустит. Не кусают её пчёлы.

А сейчас осень. За окном серо. Всё черно-белое, как в кино. Тучи свинцовые, дым прозрачно сизый - кто-то листья жжет, черные брёвна хат и стволы деревьев нечистые, серые.

Господи, неужели где-то есть что-то другое. Яркие краски - изумрудная, багровая, оранжевая, солнце теплое, море бирюзовое, небо - васильковое покрывало. А ты, Светлана, под белоснежным шёлковым зонтиком, как в немецких журналах, на берегу моря. "Фройляйн", - обращается к тебе высокий красивый офицер. Ох, и кобели же они все! Что русские, что немцы. Моря Светлана никогда в жизни не видела, только на картинках. А лето и весну ненавидела просто. Да и осень тоже. А если подумать хорошо, то и зиму.

Ведь жизнь в деревне - сплошная пахота с раннего утра до позднего вечера. Особенно, когда у тебя братишек и сестрёнок орава, а ты старшая. Разогнёшься с болью в спине от прополки колхозной, солнце палит, словно издевается, а воды привезти Микола-возница забыл, или напился и лежит возле бочки. Председатель ему трудодней не ставит, а Миколе по фиг. Выпить он всегда найдёт. А девки на поле работают. Жажда, хоть из лужи коровьей пей.

И пили, а что делать? Но это ещё ничего, на жаре есть не так хочется. А вот весной, после голодной зимы, до обморока натощак наработаешься, пайку колхозную получишь и домой несёшь, где Митька младшенький с голоду пухнет, вот-вот подохнет. Шутка ли, когда семерых детей нужно кормить, а отец-пьяница палец о палец дома не ударит?

Светлана очнулась от воспоминаний и села за рабочий стол. Холодно как стало, скоро печатать на машинке будет невозможно - руки коченеют. Печка совсем хреновая, дымит, как будто костёр в хате развела. А в подвале, где Иван сидит, совсем студено, как в погребе каменном. Иван...

Имя это Светлане горько. Семнадцать ей было тогда, когда всё это случилось. На сенокосе работали. Жаркое лето выдалось. Светлана в одной рубашке и юбке сено кидает. А грудь у неё большая, упругая, под лёгкой сорочкой так и колышется. Вспотела Светлана от солнца и от работы, рубашка липнет, мужики глаз не отводят.

А был среди них тракторист из МТС, высокий, кудрявый, чуб из-под кепки вьётся. Сам из городских. Засмотрится он на Свету, так бабы над ним подшучивают: "Заводи свой трактор, Ивашка, на Светку не поглядывай, не по тебе товар". И хохочут. А Иван глаз не отводит. А Светлане будто бы безразлично, а у самой сердце так и бьётся счастливо, даже дыхание захватывает.

А вечером пока с делами управишься, глядь, а уже месяц лукошком и звёзды из него высыпались. Ночь. Сопят на печи братья и сестрёнки, мать вздыхает во сне на кровати. А отец спит, где попало. Считай от того, сколько выпьет. То на полу, то под печью, а если чуть выпил, немного, то и на кровати приляжет. Скрипнет дверь, и как бы невзначай выйдет Светлана на завалинку, а там Иван.

- Чего сидишь? - спросит она.

- Тебя жду, - ответит он.

- А зачем?

- Люблю потому что.

- Уж так и любишь, - засмеётся Светлана, - не слишком ли скоро?

- А иначе разве бывает? - лукаво улыбнётся Ивашка. - Помнишь, как у Ромео с Джульеттой?

Откуда помнить это Светлане, откуда знать. Всего три класса проучилась, и хватит. Дети из мамки посыпались, как горох из стручка. Чуть ли не каждый год рожала. Помёрли, правда, двое, а так бы было девять. Тогда Ивашка Светлане полночи рассказывает про Ромео с Джульеттой. Имена такие странные у них оттого, что англичанин всё это придумал и написал. Шекспир. Запомнила Светлана. А потом про себя Иван рассказывает. Сам-то он учится, скоро заканчивает, а работать на лето поехал в МТС по путёвке райкома, трактор он хорошо водить умеет, даже местные это признали. А вот когда они поженятся, то заберёт он Свету к себе в город, в дом большой и каменный.

Светлана слушает и от счастья вздохнуть не может, но целовать себя не даёт. Боится, ведь впервой у неё это. Но ночи длинные, а рассказы всё интереснее...

"Нет повести печальнее на Светлане, чем повесть о Ромео и Джульетте". Через два месяца Ивашка уезжает, обещая приехать за ней по осени. А вскоре Светлана догадывается, что беременна. Всё как у мамки, когда братишек и сестрёнок под сердцем чуяла. Она от Светы ощущений своих не скрывала.

Сентябрь проходит, октябрь, а Ивашка всё не едет и писем не шлёт. Ребёнок его в животе растёт, Светлана сказать кому страшится. К ноябрю слёзы высохли, глаза плакать устали. Письма слала каждую неделю. Слова иссякли. Наконец ответ пришёл. Едва сердце из груди не выпрыгнуло. Убежала с конвертом далеко в поле. Сидела, глядело на конверт долго, открыть не решалась. Почитала и разрыдалась, упала на мёрзлую землю, забилась, как птица раненная. Пишет незнакомая женщина- комендант общежития, что мол, не живёт тут такой и не жил никогда.

Пошла Светлана к председателю. Дайте паспорт, в город съезжу, нужно очень. А председатель ни в какую. Убежишь, мол, вертихвостка, к ухарю своему городскому, а кто в колхозе работать будет - Пушкин?

В ноги упала Светлана, ни о гордости, ни о чём не думала. Всё рассказала, о ночах соловьиных, о том, что любит, что беременная, что найти хочет Ивашку своего. А председатель: "Встань", - говорит, и сам поднимать кинулся. А ладони шаловливые так и бродят у Светы по грудям. Она не стерпела, рубаху задрала, груди колыхнулись.

- На, щупай, - говорит, - что хочешь делай, только пусти!

А председатель рассвирепел, орёт:

- Ишь ты, что удумала! Что предлагает! Да я большевик, член партии с какого-то там года!

А Светлана ему и говорит:

- Так что, у вас, большевиков, членов партии, не стоит, что ли?

Тут он покраснел, как индюк надулся, схватил Свету за волосы, по коридору протащил и с крыльца скинул-столкнул.

- Посажу, потаскуха, - кричал, - будешь в Сибири лес валить и с зеками спать через одного! Завела себе хахаля! Запузатилась!

И всё это происходило на площади перед правлением. Светлана ударилась как раз животом о крыльцо, и как будто что-то оборвалось внутри. Пустота и холод. Как добрела домой, не помнит. Отец пьяный орёт, мать бьет ухватом, дети на печи забились, плачут.

Отец Свету давай охаживать по лицу кулаками, а она стоит, даже не закрывается, знает - всё уже. Всё кончилось. И хочется только одного - смерти. И побыстрее. А назавтра и ребёночек стал из неё выходить. Понемножку. С кровью и блевотой, с болью головной и спазмами. Спала на сене, чтоб не видел никто. А родителям по хуй - лишь бы работа была сделана вовремя.

Председатель все-таки кому следует просигнализировал о ее словах. Приехал прямо к дому чёрный воронок, и забрали Свету. Два месяца в районном отделении измывались, допрашивали. Да хер ли они с красивой сельской девки могли взять, кроме одного? Вот и взыскивали с неё "ласку" все подряд - то охранники, то сам следователь, то вообще невесть кто.

Похудела Светлана за эти дни, как скелет стала. Но отпустили её "за недоказанностью улик". А когда вернулась Светлана, вся деревня смеётся, пальцами вслед тычут. Как будто сами праведники. Мать каждый день орёт: "Опозорила, сучка! На всю округу прославила!"

Смотрит на неё Светлана и не видит, и не слышит. Как эту зиму пережила, чем дальше жить будет, не знала. Пустота в душе так и не прошла. Всё надеялась - а вдруг заболел Иван, или случилось с ним чего. И вот-вот он приедет к ней, тихо скажет: "Прости" и обнимет крепко-крепко. Как Ромео Джульетту. А она ему скажет: "Умер, Ваня, наш ребёночек..." и заплачет, и он тоже.

Но не едет Ивашка, хотя Светлана каждое утро ходит его встречать на дорогу. Поле чистое, уже совсем белое. Дорога чернеет колеёй до горизонта, как чернильная черта через чистый лист. И тихо-тихо. В небе только вороны кружат. Не едет её Ивашка, что же с этим поделаешь...

К весне вместе со снегом и последние надежды совсем растаяли. Начала Светлана отходить понемногу. Расцвела в мае, краше, чем была, сделалась. Настоящей женщиной стала из девчонки. Округлилась опять, похорошела. Да глаза у неё уже не те, что были - не светятся, и душа не та, не первоцвет. Всё опостылело, а куда денешься из колхоза. Председатель волком глядит, на самые тяжелые места посылает, а трудодней начисляет курам на смех. Дети его председательские обзываются на Свету - два близнеца толстомордых.

Через хату председателя дом. Камнями кидались, когда Светлана на огороде копалась. Один в голову больно попал. Нет ей житья в деревне. Бабы деревенские - на неё всё "сука" да "сука". А какая она им "сука", ведь мужей их не трогала! Это они, все мужики колхозные, сами к ней липнут, как мухи на мёд. Или на говно. Это уж кому как нравится.

Время прошло, отсеялись в их колхозе только, косить начали, и вдруг война началась. Откуда не возьмись, немцы с автоматами - форма зелёная, танки, обозы. Страшно. Но и интересно. Хоть что-то в жизни изменилось. Непонятно только было пока, в какую сторону. Председатель-большевик с хрен знает какого года в бане прячется, работа в колхозе стала. Немцы всем приказывают выходить по месту старой работы. Крестьяне колхозное добро по домам тащат, бате-алкашу всё равно, он как пил, так и пьёт, а мать плачет.

Председатель, Светин враг, в лес к партизанам сбежал, да иногда наведывается к жене щей похлебать, да речи пламенные перед односельчанами произнести. И вот однажды по вечер полицаи неожиданно нагрянули, целый отряд на грузовике с пулемётом. И командир у них черноволосый, быстрый, глаза, колкие, пытливые. Так Светлана Федьку первый раз увидала.

А председатель как раз в этот вечер у жены чаёвничал. Выскочил он из супружеского дома через окно и в поле в стогу сена спрятался. Видела это Светлана. Давно она этого случая ждала, бога молила. Видно, услышал её бог. Сразу подошла Светлана к командиру полицаев и спросила:

- Баб берёте в полицию?

Тот осмотрел её с ног до головы и промолчал, отвернувшись. Но зато стоявший рядом маленький вертлявый полицай в длинном не по росту пальто произнёс:

- Такую кралю как не взять? Возьмём тебя все, и не по разу.

- Тебя, милый, и на полраза-то не хватит, - взглянув в его сторону сказала Светлана, - подрасти пока малость.

Полицаи дружно заржали над опозоренным собратом, а командир их, прервав жестом смех, сказал:

- Не дури, девка, не бабское это дело, в войну играть.

Светлана подошла вплотную к командиру полицаев и, взяв его за рукав, посмотрела прямо в глаза.

- Там в стогу, - Светлана указала рукой в поле, - бывший наш председатель, коммунист и бандит спрятался. Не убивайте его сразу, если получится. Я хочу последние слова ему сказать. Есть у меня к нему обида.

С любопытством и интересом скользнул взглядом по лицу Светы командир полицаев и спросил:

- С оружием он, председатель твой?

- Ружьё есть у него одноствольное.

Тогда командир полицаев улыбнулся и сказал:

- Фёдор меня зовут, запомни, - и, повернувшись к маленькому полицаю, произнёс, - Сторожить девчонку пока тебе, Боня. Остальные за мной на поле председателя брать. А ты, дядька Коля, - обратился Фёдор к водителю грузовика, - в бутыль мою давешнюю до половины бензину налей и тряпкой заткни. Поджарим большевика, если ещё не утёк.

Председатель не утёк. Он сидел в стогу в одних подштанниках и стёганке, сжав в руках ружьё. Бежать в лес в таком виде было бы позорно, а полицаи - что? Побудут и уедут восвояси. Он очень удивился, когда услышал голос жены:

- Бяги, Микола, окружають табе!

Сдуру выскочил он из сена, побежал к лесу, подпрыгивая босыми ногами на кочках, и вихляясь, как паяц.

- Никому не стрелять! - услышал он за спиной, и тут же грянул пистолетный выстрел. Прямо под ногами пуля разорвала вдребезги комок вывороченной кротом земли.

- Стой, подштанники потеряешь! - крикнул тот же голос сзади. - Стой, а то убью ведь!

- А-а-а-а!!! - закричал взбешённый председатель и, развернувшись, пальнул из ружья в белый свет как в копеечку.

Полицаи пригнулись, один Фёдор остался стоять прямо. Председатель, пошатываясь, шагнул им навстречу и закричал:

- Стреляйте, иуды! Всех не перестреляете!

А потом хриплым немузыкальным своим голосом стал громко выкрикивать:

- Вставай, проклятьем заклеймённый... Весь мир голодных, блядь, людей...

- Пьяный он, - сказал, подходя к Фёдору, водитель дядька Коля.

- Вижу, - ответил Фёдор.

В это время председатель, схватив ружьё за ствол, метнул его в полицаев. Оно до них не долетело, упало, воткнувшись стволом в свежевспаханную землю.

- Это ты, сучка, его продала, - истерично вскрикнула жена председателя, выскочив из хаты, и, растопырив пальцы, кинулась к стоящей у плетня Светлане.

Бонька, дежуривший рядом, вскинул винтовку и передёрнул затвор. Председателева жена, рыдая, опустилась на пыльную дорогу и забилась в слезах. Вокруг стояли сбежавшиеся со всёй деревни люди.

- Все по домам! - высоким голосом вскрикнул Бонька и для острастки пальнул в воздух. Бабы тут же с визгом ринулись бежать вдоль улицы, волоча с собой упирающихся и оглядывающихся детей. Мужики засеменили следом.

Отец Светы подошёл как-то боком и остановился неподалёку от Светы.

- Иди, иди! - закричал на него Боня. - Не хуй глазеть!

- Батя это мой, - сказала Светлана.

- А-а, ну пусть стоит, - равнодушно ответил Боня, опуская винтовку.

Светлана, отодвинув гнилую калитку, побежала туда, где стоял, насупившись и пошатываясь, председатель. Он в это время завершал пение "Интернационала", а полицаи, посмеиваясь, его слушали:

- Этот есть наш последний и решительный бой..., - в этом месте он перешёл на фальцет, - С Интер... национало-ом... воспрянет...

Светлана подошла к нему вплотную.

- Поёшь? - спросила она, глядя в его пьяные глаза.

Фёдор отдал свой пистолет стоящему рядом дядьке Коле и на всякий случай подошёл поближе. Председатель посмотрел на Свету совершенно трезвым взглядом и спросил почти шёпотом:

- Это ты, сука, меня продала?

- Сукой ты меня сделал, посадив, - спокойно ответила Светлана, - и ребёнка моего ты убил, когда с крыльца столкнул.

- Поделом твоему выродку, - прошипел председатель. - Ох, зря я тебя не сгноил в тюрьме, сука!

- Ты сволочь, - сказала Светлана и плюнула ему в лицо.

Председатель утёрся, размахнулся и большим волосатым кулаком ударил Свету прямо в лицо. Она отлетела, упала и алая кровь из носа ручьём залила её серое домотканое платье.

- Гнида, - вскрикнула Светлана, - была бы я мужиком, я б тебя... - и заплакала.

- Ха-ха-ха, - откинув голову, раскатисто вскрикнул председатель, а потом, вращая глазами, свирепо посмотрел на Федьку и сказал:

- Бейте меня, ломайте, стреляйте! Вас же много! Ха-ха-ха! Один на один любого в бараний рог скручу!

И правда, был председатель мужик крепкий, высокий. Длинный полицай клацнул затвором. Фёдор оглянулся на него и сказал:

- Все отойдите за плетень, туда, где Бонька стоит, это приказ, а тебе, - Фёдор посмотрел на председателя, - шанс даю. Свалишь меня, успеешь до леса добежать - жив будешь...

- Фёдор Данилович, - возмутился длинный полицай, - не достанем мы его из-за плетня, убежит ведь.

Фёдор промолчал, а полицаи, зная крутой нрав начальника, отошли за плетень, потянув за собой и Светлану.

- Дурак ты, бобик, - произнёс председатель, - я быка с ног валю. Оторву тебе башку, как кузнечику, и удеру. А-а, всё равно твои шавки дом мой спалят. Но я им потом из леса...

Председатель не договорил, приближаясь, и с размаху ударил туда, где ещё секунду назад была голова полицая. Но попал он в пустой воздух и, рассвирепев, стал молотить руками, куда ни попадя. Фёдор от ударов уходил, но сам не бил.

- Что ты бегаешь, как сучка худая, - процедил председатель сквозь зубы и понял, что сделал это зря. Он окончательно сбил дыхание. Руки опустились, и в это время Фёдор врезал ему ощутимую пиздюлину справа. А потом слева. Но председатель успел ухватить полицая за плечи. Вот теперь он согнёт его, чёртового бобика, как медведь оглоблю!

Но произошло неожиданное. Сколько дрался председатель в молодости, сколько видел драк, но никто никогда и нигде не бил ниже пояса. А полицай ударил. Председатель не ждал этой подлости. Поэтому, получив сапогом прямёхонько в пах, он сначала оторопел, а затем скривился и побледнел от жуткой непривычной боли.

Но только он успел ухватиться за разбитое вдребезги мужское богатство, как полицай неожиданно высоко подпрыгнул и ударил его головой прямо в кончик носа. Один раз, другой, третий. Четвёртого председатель уже не помнил.

- Вот это да... - произнесла Светлана, когда председатель как мешок завалился на спину.

Федор махнул им рукой:

- В машину эту падаль и жену его.

Он не торопясь прошагал по полю и подошёл к Светлане. Та стояла у плетня, прижав к носу лист лопуха. Федор, засовывая оружие в кобуру, спросил:

- Может, застрелить его хочешь? Я дам пистолет.

- Не-е, - испуганно замотала головой Светлана.

- Ну вот, - улыбнулся Фёдор, - а ещё в полицию хочешь поступить. Крови боишься?

- Крови не боюсь, - ответила Светлана, - а убивать не могу.

- Всё правда, то, что ты ему говорила? - спросил Фёдор. - Про ребёнка и тюрьму?

- А с чего мне врать-то? - сказала Светлана. - Оставаться мне тут нельзя - прибьют.

- Ладно, - согласился Фёдор, - сегодня познакомлю тебя с начальником полиции. Что-нибудь придумаем.

Мимо них Бонька протащил за уши вопящих от страха и боли сыновей председателя, попеременно попинывая то одного, то другого. Все полицаи сели в грузовик, и он помчал их прочь от деревни, которая так опостылела Светлане за последний год.

У плетня стоял как столб отец, который так и не понял, что же произошло. С матерью и братишками-сестрёнками Светлана не простилась.

В городке Федька жил один, в комнате в здании бывшей школы. Туда и привёл он Свету. Там и случилось это между ними в первый раз. Светлана жила у Фёдора, иногда тот уезжал проведать жену в деревню, и тогда к Светлане захаживал нынешний начальник полиции.

Так продолжалось до тех пор, пока Федька не взорвал начальника своего на мине и сам не стал начальником полиции. Обо всем этом Светлана только догадывалась, но разумно не делилась ни с кем своими предположениями. Тогда же Светлана начала работать в полиции секретаршей. Очень быстро она научилась печатать на машинке, с лёту воспринимала немецкий и уже через год свободно болтала с немецкими солдатами.

Федька ей предоставил полную свободу действий и знакомств. Иногда, в охотку, он пользовался Светой как женщиной, правда, без ласк и поцелуев, как сегодня, второпях, но Светлана все равно не уставала говорить ему, что любит его.

Она не врала. Хоть и не было это чувство той любовью, которую она испытывала к сбежавшему от неё подонку-Ивашке, но всё же нравился ей Фёдор - сильный, смелый, независимый, умный. Кто ещё мог сравниться с ним? Толстобрюхий Штадлер, к которому она имела неосторожность пойти однажды после кино домой? Боже, какая гадость. Он сразу же настойчиво стал приставать и лез целоваться своим вонючим ртом.

Когда же дошло до дела, он битых полчаса говорил ей: "Айн момент!", но ни через "момент", ни через десять "моментов", так ничего и не получилось. Под утро он сумел таки изобразить жалкое подобие возбуждённого хуишки, но это так, на троечку с минусом. Но Светлана восторгалась его мужской мощью, силой, говорила, что никогда ещё не встречала столь темпераментного мужчины.

И что удивительно - после того жалкого "спектакля", которым Штадлер удостоил её, после Светиной похвалы он действительно поверил, что сыграл в постели на уровне роли Гамлета, не меньше. Какие же всё-таки мужчины легковерные дураки. Как легко умной женщине обвести их вокруг пальца.

После этого случая Штадлер неоднократно намекал Светлане о возможности встретиться, подтверждая свои предложения ценными подарками. Но Светлана прозрачно намекала на некую загадочную болезнь, которой ей очень бы не хотелось наградить столь милого сердцу Штадлера, и умоляла его потерпеть, втайне надеясь, что жар чувств у недееспособного немца постепенно сойдёт на нет. Своим флиртом и изощрённым умом Светлана достигла такой степени доверия у немцев, что могла сама выписывать документы и ставить необходимые печати.

Светлана привыкла нравиться мужчинам. Когда она проходила по коридору полицейского управления, все - от самого последнего полицая до заезжего немецкого офицера восторженно глядели ей вслед и цокали языками. Поначалу её пытались лапать безграмотные полицейские служаки, но одному она расцарапала лицо, а другому наподдала по спине прикладом его же собственной винтовки, и поползновения прекратились.

Светлана появилась в своей деревне ровно через год. Её врага председателя и его жену расстреляли в тот же день, когда арестовали, а детишек отправили в специализированный лагерь, где из них патриоты Третьего Рейха должны будут сделать настоящих гитлер-югендовцев. Вот была бы радость папе-коммунисту, если б он остался жив и узнал, кем стали его детки.

С тех пор, как Светлана покинула деревню, умерли от голода два её брата. Вконец спился отец. Дом стал похож на сарай и совсем завалился на бок. Светлана, приехав в "родные" места, вылезла из машины начальника полиции в шикарном лисьем манто. Мать упала ей в ноги.

Сначала Светлана хотела дать матери деньги - немецкие марки, но увидев трясущиеся руки отца, решила лучше прислать продуктов. С тех пор слала им с оказией посылки - то сальца, то хлеба, то масла. А уж как они там это всё делили - не её дело.

Всё складывалось как будто хорошо, но жить ещё лучше мешали бандитствующие на дорогах партизаны. Поэтому Светлана согласилась на предложение Фёдора сыграть этот спектакль с партизанской дочкой. Для неё всё это было сущим пустяком. И роль ей удалась на славу - Железнова больше нет, осталось совсем немного. Два карательных батальона СД уже на подходе.

Она совсем не думала об Иване. Для неё он перестал существовать. Он был обречён с самого начала. И эта её игра в любовь просто прибавила ему дней в его молодой, но никчёмной жизни.

Кто он, этот Обухов Иван?

Простой, простоватый парень. Наподобие того, который в самом начале её жизни надломил тонкий прутик веры в любовь. Парень, каких миллионы, ни лучше, ни хуже. Но ценой его жизни вершится идея, великая идея, которая вынесет в лучшую жизнь её Светлану, скромную девушку из забытой деревни Ореховка.