- Абитура, смирна! Господин офицер в роте!

Белобрысый пацан, вчерашний тракторист из глухой белорусской вёски, вопил самозабвенно, брызгая слюной на добрых три метра и приложив ладонь в цыпках к безнадёжно пустой голове.

Старшекурсник, подавив изумление, нарочито небрежно отдал честь и уронил:

- Вольна! Кто ж тебя такую фигню орать научил, родное сердце?

Бульбашонок сбивчиво пояснил, что ночью приходили двое с третьего курса искать земляков из Иркутска, не нашли и от расстройства до утра тренировали дневального по роте абитуриентов отдавать всякие не очень уставные, но весёлые и полезные команды. Типа «Строиться на подоконнике с голым торсом со значками наперевес!»  и «Форма одежды номер раз – трусы в скатку, противогаз!». Гость хмыкнул и пожелал вызвать второй взвод в ленкомнату.

Недавние школьники тихонько рассаживались за столами, восторженно глядя на представителя высшей расы – курсанта последнего курса, почти офицера. Отглаженная, практически белая хэбэшка (три часа в ведре с раствором хлорки), строго параллельные горизонту погоны с желтым кантом (металлические вставки), ослепительные глаженые сапоги (кило парафина и два загубленных утюга) – всё вызывало щенячье восхищение.

- На время вступительных экзаменов я назначен вашим замкомвзвода. Так что вешайтесь. Шучу, ха-ха. Будут вопросы, проблемы, трудности – обращайтесь.  Вот ты, сынуля, какие трудности испытываешь?
- Э-э-э…
- Да мне похуй, какие ты трудности  испытываешь. Конкурс в наше доблестное Свердловское высшее военно-политическое танко-артиллерийское училище – шесть человек на место. Пять из шести поедут домой, мамину пизду нюхать. Так что надо познакомиться, пока вы тут ещё все. Вот ты – кто такой, откуда, кто родители?

Чернявый, лёгкий, с тонкими чертами лицами мальчишка вскочил, явно смущенный вниманием, и забормотал с мягким акцентом:

- Я. Эта. Из Дющянбе. Мой папа – директор зоопарка.

Последнее было сказано с невыразимой гордостью. Абитура, боясь заржать в голос, восхищённо пищала, уткнув лица в столешницы.

- А имя у тебя есть, детка из клетки?
- Анваров Искандер. Щюрка.
- Что?! Чурка?!
- Ну, по-русски. Сашя. Щюрик. Щюрка, вопщим.

По-другому его не называли до самого выпуска. Только иногда – Искандером  Двурогим (обязательно при этом  рога изображая с помощью растопыренных пальцев, приставленных ко лбу).

***

Если бы Щюрка не был таджиком, то фиг бы он поступил. А если бы поступил – фиг бы сдал хоть одну сессию. Так что не всегда пятый пункт мешал, иногда и спасал.

Радости товарищам он доставлял невыразимое количество. В первом же карауле Анваров забыл, что должен говорить часовой при приближении разводящего со сменой, и на всякий случай, передернув затвор, уложил всех в снег. Через полчаса, когда камрады превратились в свежезамороженные овощи, Щюрка смилостивился:

- Вставайте. Я пощютил.

Что на тактике, что на философии сын Востока впадал в ступор при любом, даже самом безобидном вопросе. Сдавать экзамены его за руку водил ротный.

Зато стрелял он великолепно – хоть из Макарова, хоть из танковой пушки. На марш-бросках Щюрка тащил пулемёт, пару чужих калашей да ещё подталкивал в спину подыхающих однокашников. А на занятиях по рукопашке лёгкий и гибкий, как плётка, Анваров укладывал самых мощных бойцов.

Его любили. При всей тупости и припизднутости был он добрым, надёжным и нежадным. С каникул приволакивал чемоданы орехов, изюма, инжира и прочих среднеазиатских вкусностей и всегда был готов сходить за товарища в наряд.   

А когда на третьем курсе случайно вскрылось, что, кроме таджикского, Щюрка владеет арабским, пушту и фарси, к любви прибавился и оттенок уважения.

По выпуску Щюрка поехал, естественно, в Туркестанский округ – зоопарковый хан - папа приготовил ему местечко в Душанбинском горвоенкомате.

***

В феврале 2006 года Марат приехал в Москву – обсудить с однокашниками двадцатилетие училищного выпуска. На переломе эпох многие потерялись, и теперь хотелось найти и собрать всех.

Слива располнел и излучал замминистерскую солидность. Игорёк был  сдержан и немногословен, как и положено полковнику ФСО.

Но регалии не имели никакого значения – галстуки долой, мобилы выключены, за столом затрапезной кафешки на Павелецком вокзале  хохотали три счастливых пацана, будто и не было этих двух десятков лет.

- Помнишь, как Назаряна с фонарного столба снимали? В одних трусах полез кабель штык-ножом перепиливать, свет ему, вишь ли, спать мешал.

- А как Щюрка хуй на доске рисовал?

На экзамене по математике отчаявшиеся услышать хоть что-нибудь преподаватели попросили Анварова начертить на доске отрезок. Щюрка смутился, покраснел, взял мел и во всех подробностях изобразил на полдоски мужские гениталии. Просто накануне Слива долго ему объяснял, что у русских – хуи как хуи, а у мусульман – тьфу. Обрезки какие-то.

Щюрка перепутал обрезок и отрезок.

За художественное мастерство ему поставили «трояк».

- Щюрка, небось, уже городским военкоматом рулит. Или по папиным стопам пошел, случки обезьянкам организует?

Слива и Игорь внезапно перестали ржать, закаменели лицами.

- Марат, а ты что, ничего про Анварова не знаешь?

***

Приехав служить в Душанбе, Щюрка затосковал, бросил доходный военкоматовский промысел и добился перевода в Афган.

Поначалу в соответствии с политической специальностью и знанием языков он попал в армейский агитотряд, разъезжал по кишлакам на БРДМке (броневичок такой) с матюгальниками на крыше и вещал духам о светлом будущем и советско-афганской дружбе.

Тогда-то его приметили люди из ГРУ. Щюрка куда-то пропал. А летом 1987 года в горах на границе с Пакистаном появилось непонятное вольное бандформирование из двух десятков пуштунов, не признающее местные авторитеты.

Эти бойцы строго соблюдали исламские правила, но воевали с талибами. Брали умеренную мзду за проход по контролируемой территории  с перевозчиков дури, но безжалостно громили караваны с оружием. Гоняли правительственные афганские подразделения, но мирно жили с русскими.

Об их командире, Чёрном Анваре, в кишлаках рассказывали легенды. Будто он голыми руками способен расправиться с десятком врагов.  Видит землю насквозь на глубину полметра, поэтому проводит свой отряд без потерь через любое минное поле.
Пакистанцы его боятся  до помрачения рассудка: он ставит мины на их территории, а однажды проник в лагерь военнопленных по ту сторону границы, выкрал полковника – шурави и продал советским за десять машин риса, который раздал по кишлакам.

Наши штабисты недоумённо пожимали плечами. Ходили слухи, что пуштунский Робин Гуд – офицер ГРУ, подчинённый непосредственно Москве.

Главари местных банд, надеясь на вознаграждение от пакистанцев, гонялись за ним, но безуспешно – Черный Анвар ускользал в последний момент. Может, его берёг Аллах. Может, русские военные спутники.

Когда начался вывод, Чёрному Анвару назначили место, откуда его отряд собирались эвакуировать в Союз.

Там была душманская засада. Всех бойцов перебили. Израненного Анвара приволокли в кишлак и при многочисленных зрителях медленно порезали на куски.

Его сдали. Свои же. Из самой Москвы. То ли в обмен на спокойный вывод одного из гарнизонов, то ли за большие деньги.

***

Марат, закрыв лицо руками, раскачивался на стуле.

- Господи… Господи, ну как же так? Как они могли? Всё подсмеивались над ним. Щюрка – чурка. А свои же, русские, предали. С-суки!!

- Причём тут – «русские», «нерусские». У скотов национальности нет. Давай, помянем Щюрку.

- Не Щюрку. Русского офицера Искандера Анварова.

Не чокаясь.

Tweet